— Простите? — сказал он, спешно заполняя бланк, — из какой страны прибыли сеньор и сеньорита?
Они переглянулись.
— Что ему сказать? — спросила она своего партнера, перейдя на непонятный портье русский язык. — Я из России, ты — из Израиля, а вместе мы — откуда?
— Мы — порожденье северных ветров! — ответил он и махнул рукой: — Пусть пишет все, что хочет… нет, пусть пишет, что мы прибыли из России…
…И вот уже наши путешественники расположились на ночлег в обретенном ими временном пристанище. Это был номер в старой гостинице, единственное преимущество которого состояло в том, что окна его выходили на площадь Сан-Марко. Ночью здесь все преображалось, дробилось пламя свечи в старом венецианском зеркале, повешенном неподалеку от рассохшегося комода. С маленького балкончика была видна сама площадь, Арка Прокураций, Дворец Дожей и пронзающая небо подобием стилета колонна с летающим львом.
Ночь.
Тишина.
И только редкие тени скользят по Мосту вздохов по направлению к Мосту поцелуев.
Но у этих двоих такое ощущение, что вокруг никого, только небо над ними, только счастье вокруг.
— Давай посидим немного, — говорит она, улыбаясь.
Они говорят, так, ни о чем, и слова улетают прочь.
И вдруг…
Что это?
Птица ли ночная крикнула в ночи?
Ночь ли включила счетчик, отсчитывая секунды близости…
Вдруг…
Она вдруг встрепенулась, как залетевшая в комнату птица, резко приблизилась к нему и страстно поцеловала его в губы.
А потом так же резко отстранилась.
— Извини, но просто очень захотелось тебя поцеловать, — смущенно произнесла она. Он посмотрел ей в глаза, они так блестели и были такими красивыми, будто звезды упали в эту глубину.
Казалось, что какие-то токи завибрировали, какая-то энергетика вдруг заполонила комнату, наполнила ее запахами и чувствами,
которые
летали,
как маленькие ангелочки.
Его рука медленно, словно волна,
проходила
по ее телу,
он старался запомнить
каждый изгиб той,
которая
обнимала его,
словно тоже хотела
запомнить навсегда.
Две силы противоборствовали друг другу…
— скорее достичь кульминации и продлить каждый момент наслаждения.
Их тела в этом ночном номере казались привидениями, обретающими после полуночи свое телесное очертание.
…Они лежали, умиротворенно разговаривая между собой; но странны были эти беседы, будто играли они в какую-то ими придуманную игру; будто эта ночь, накрывшая Венецию рваным звездным покрывалом, располагала к таким странным разговорам…
— Расскажи мне, милый, расскажи, что тебе нравится… — она ластилась к нему, требуя рассказа, но и рассказ этот был ей нужен как своеобразная подпитка, как наркотик, как дурман.
— Ну, слушай, — начинал он, и она прикрывала глаза. — А еще мне нравится, когда ты нежно и страстно, словно играя на флейте, прикасаешься губами к моему жезлу, и он — почувствовав твое прикосновение — вздрагивает, и начинает нехотя наигрывать свою мелодию. Она становится все отчетливее, и растет с каждой минутой, обретая очевидные очертания.
— Флейта, милый… — говорит она, улыбаясь и не открывая глаз, — флейта… право, у тебя какие-то буддистско-китайские наклонности.
— Да, — вдруг взрывается он, — и мир будет лежать у наших ног, и ласки — изысканны и пряны! Я бы целовал пальчики твоих ножек и чувствовал, как по твоему телу бежит волненья дрожь..! Я бы умолял тебя прибегнуть к самой изысканной позе… Как ты думаешь, о чем идет речь?
— Теряюсь в догадках… — лукаво ответила она. Улыбнувшись и исполнясь важности и красноречия, но и любви и ласки, он говорил ей, шепча на ухо:
— Она самая изысканная даже с точки зрения французов. Знаешь, что это?
— Может быть, знаю… — молвила она, зардевшись то ли от стыда, то ли от вожделения. — Ты полагаешь, что это и в самом деле может быть изысканно?
— Странная, как сама жизнь, как ветер, перекрученный с солнцем, как мир, перепутанный с войной, как любовь, слившаяся со страстью… Мы ведомы страстями, наши тела вплетаются в цифру «шестьдесят девять», напоминающую ленту Мебиуса, эту тайну тайн, загадку спира-леообразной Вселенной…
Вдруг на площади Сан-Марко заиграла одинокая скрипка, будто кто-то решил сопроводить эту ночь мелодией любви и неги.
Скрипка играла, наэлектризовывая пространство, по небу летали золотые львы, и блики света плясали в окнах Дворца дожей, и плыла музыка, медленно, как гондола, выплывающая из голубой лагуны.
…гибельного шага
Ты — благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга…
…Эхом отдалась приглушенная боль.
Он прислушался к себе, поморщился, но, махнув рукой, беспечно продолжил свой путь по длинной улице, усеянной долгими рядами магазинных витрин.
Не заглядывая ни в одну из них, он миновал несколько кварталов; ноги сомнительно несли его в сторону книжной лавки — туда, где в переполненной книгами зале бродила между стеллажами и посетителями хранительница его секретов.
Под высокими сводчатыми потолками ходили, задирая головы, сутулые книгочеи с изможденными пропыленными взглядами; томные дамочки трепетно касались обложек с дамскими романами, с которых пышноусые кабальеро обещали долгожданные грезы любви; сухопарые, как выжатое белье, технари кидались на компьютерную литературу, как коршун на падаль; прыщавые барышни требовали дополненное издание Кама-сутры, а хмурые грузины ретиво хватались за детективы, как утопающий хватается за соломинку.
В этом жирном пиршестве духа, в этом угаре книжных страстей, в этом лабиринте смачного умохранилища, в этом мутном мареве мимолетностей
вдруг
внезапно
невзначай
нелепо —
— Лиора
— Лиора, — она протянула свою мягкую ладошку, улыбнулась и словно распахнула свои огромные глаза.
— Лиора, — эхом прозвучало под сводчатыми потолками.
— Лиора, Лиомпа, — повторил я, вслушиваясь в сочную магию этого имени, словно припоминая что-то.
Лиора:
лунный луч, тоненькое, серебряное звучание тоски, сыроватый запах жимолости, плавные переливы волн, уютное посверкивание звезд…
…не возносясь и не куролеся, не рядясь в чужие одежды и не пытаясь петь с чужого голоса, — не стеная и не скорбя —
— она —
пробирается своим, торным путем, туда — где —
— «звезда с звездою говорит…»
И стоит, как зачарованная, слушая эту бесхитростную вечную речь, стараясь затем — позже — в окружении образов и мыслей, людей и книг — перевести эту бессвязную речь в собственнное говорение сердца.
…она вздохнула легко, улыбнулась звездам — и снова продолжила свое любимое общение с вечностью.
— Простите, — обращается она ко мне, — я должна обслужить покупателей.
Продавщица?
Боже, до чего мерзопакостен суффикс в этом слове, будто ставит печать, намертво припечатывает, штемпелюет, утрамбовывает, выбивает, вычеканивает инвентарный номер:
— про-дав-щиц-а.
Когда я с ней познакомился поближе и когда свет ее лучистых сонных глаз пробил жесткий панцирь моего скепсиса, мне стало казаться, что: облик ее был явлен мне —
то ли в чахоточном, харкающем туберкулезной слизью Петербурге,
то ли в гулком, гортанном Будапеште,
то ли в чопорной, надменной Вене…
Да-да, в Вене.
В Вене, на площади возле городской ратуши, в ночь перед Рождеством, когда гремела духовая музыка и снежинки кружились в вихре венского вальса, и краснорожие австрийцы медленно и смачно цедили из грубых глиняных кружек дымящийся глинтвейн и аппетитно давились горячими, бронзовыми, запеченными в тесто сосисками.
Тогда, когда сноп яркого света ударил в узорные стекла степенной ратуши и оркестр грянул туш, и тоненько прозвенел проскочивший мимо трамвай, —
— тогда
— я увидел тоненькую девушку в шубке, разительно выделявшуюся среди всей этой вышколенной бюргерской шоблы.
— О чем вы думаете? — голос Лиоры выводит меня из состояния космоса.
Она стоит рядом со мной, в магазине никого нет, и я вдруг — неожиданно для себя — провожу как бы нехотя по ее спинным позвонкам, словно по клапанам капризной флейты. И тотчас — в ответ — ее гибкое тело откликается на прикосновение; будто горячая волна проходит под моей ладонью.
«Когда это было, когда это было, во сне, наяву…»
Когда это было?
Когда были эти лихорадочные объятья, эти невнятные поцелуи, эти бессонные всхлипы, эти пронзительные укоры совести?
Страсть размывает временные рамки, страсть дорисовывает сюжет.
В маленькой уютной гостинице, в номере окнами на старую площадь, под высокими сводчатыми потолками —
мы
проклинали прошлое.
…и увлекая за собой
закручивающимся
серебряной
спиралью
вихрем
в воронку
кружась
с холодной космической скоростью
беспощадно поглощая
засасывая
прожитую жизнь
мужей
жен
детей
знакомых
мораль
книги
(прощайте, проклятые книги!)
гулом пролетевшего самолета
слова звучавшие неразборчиво противоречиво без знаков препинания
бессвязная речь
шепот
лепет
любовь моя Боже что мы делаем что мы с тобой делаем будь проклята эта бездумная жизнь эта свора вращающихся вокруг жаждущих исповеди присасывающихся к душе моей безбожные вампиры Иваны забывшие свое родство уродство милый поцелуй меня что мы делаем я дала зарок не поддаваться чувствам я скромная женщина с неярко выраженными признаками аутизма шутишь все шутишь какое у тебя красивое тело кожа глаза волосы прости меня я ужасающе банален поцелуй меня что мы делаем не говори ничего молчи молчи почему ты так долго не приходил молчи молчи молчи
Звездная вспышка
Рождение сверхновой