Меченый вытянул руку ладонью вверх, так что кровь потекла, наполняя ее, как чашу. Вынув нож из раны и перехватив его зубами, он погрузил палец освобожденной от ножа руки в лужицу крови – и прижал этот палец ко лбу капитанши.
Она ощутила тепло крови на своей коже. Меченый провел по ее лбу несколько линий и снова обмакнул палец в кровь, как художник, набирающий на кисть еще краски с палитры. Постояв так немного, он довольно кивнул и окровавленной рукой вынул нож из зубов. А потом поднял его к лицу капитанши.
Она почувствовала, как кончик лезвия пронзает ее кожу, а потом в голове вспыхнула ослепительная боль, пронизавшая ее насквозь. Если бы она могла пошевелиться, то заорала бы, начала бы биться и плеваться кровью, но она словно окаменела. Пока нож вырезал на ее лбу какой-то символ из многих линий, боль охватила все ее существо до мозга костей и стала настолько невыносимой, что она мечтала о разрыве сердца, о мгновенной смерти. Глаза ее закатились – и она успела разглядеть, что звезды полностью погасли. Небо стало черным и пустым, и она словно бы падала в эту пустоту.
И тут Меченый наконец убрал свой нож, и боль мгновенно истаяла, будто ее и не было.
«О боги, я жива. Кажется, я это пережила. Владычица Свет, молю тебя, дай мне снова увидеть мой дом!»
Однако темнота небес быстро наполняла ее разум, поглощала каждую ее мысль, взламывала преграды ее разума, отыскивая и уничтожая одно за другим все ее привязанности, надежды, воспоминания…
Тот день, когда она в первый раз взяла в руки удочку.
Улыбка папы, когда она выдернула из воды свою первую рыбку – сверкающую, серебристую, холодную.
Запах свежевыпеченного хлеба у бабушки на кухне – «Ну-ка руки прочь, милочка, если не хочешь получить по пальцам! Подожди еще немножко, поучись терпению!».
Нет, нет, не отдам, буду держаться за это, не пускать темноту, сражаться, я устою…
Но люди в ее воспоминаниях один за другим расплывались, утрачивали лица.
Братья становились безликими чужаками, еще немного – и темнота смыла даже их страшные сказки. Память о родных, об их шутках и смехе, обо всем, что их связывало, нечто неназываемое высасывало в черную бездну, и капитанша уже не знала и не помнила, кто она, что она такое, где она находится – и какого цвета на самом деле должно быть небо.
Перед ее внутренним и внешним взором осталась только Вечноночь. Вечноночь стала ее миром, наполнила ее жилы, билась в ее сердце и единственная имела смысл. Вечноночь завладела ей.
Капитанша смотрела, как Меченые наносят эту же руну на лбы членам ее команды, одному за другим, и не чувствовала совершенно ничего.
Когда ритуал нанесения меток завершился, Вечноночь продвинулась еще дальше на запад, а корабли подняли паруса и двинулись вслед за ней.
Старый Ханс
Динг-а-линг-а-линг!
Знакомый голосок колокольчика на двери лавки Старого Ханса. Этот звон всегда казался таким веселым, подумала Лара, стряхивая капли послеполуденной мороси с одежды и волос. Да и место это всегда было хорошее – тихая гавань, где сталкеров принимали по-доброму и уважительно, так что к тем возвращалось чувство собственного достоинства, будто они и впрямь не напрасно занимают место под солнцем.
Лавка Старого Ханса – темная, тесная, затянутая паутиной по углам и неизменно набитая самыми неожиданными вещицами – была главным музеем трущобной жизни и пещерой сокровищ. Чего только здесь не было! От старых и новых книг и светильников до игрушечных змей и пистолетов, от чучел самых разных зверей до кукольных стеклянных глаз с ресницами, хранившихся в высоких сосудах.
Лара, улыбаясь, протопала к прилавку – ей было чему радоваться: в кои веки выпал удачный, добычливый день. Конечно, была вероятность, что Душитель уже вернулся оттуда, где он там пребывал, и вышел на охоту в туннелях, но что Ларе оставалось делать? Другого выхода у нее не было: идти на охоту или помереть от голода просто из-за того, что она трусиха. Конечно, сейчас туннели странным образом казались темнее прежнего, как будто любая тень могла ожить и наброситься из-за поворота, но все равно эти трубы оставались территорией Лары, и она не собиралась так просто сдавать захватчику свою землю.
Старый Ханс, как всегда, сидел за прилавком сильно сгорбившись – такой же потрепанный и невзрачный, как и вся его ветхая лавчонка. Он что-то царапал перьевой ручкой в своем толстом гроссбухе, и морщинистое его лицо хмурилось от сосредоточения. Перо медленно двигалось сверху вниз по колонке цифр, Старый Ханс от усердия высунул наружу кончик языка, и тот тоже двигался в такт перу, проводя туда-сюда по сухим стариковским губам.
Лара терпеливо ждала, не желая его отвлекать. Просто стояла и слушала скрип пера по бумаге, вдыхала затхлый запах барахолки, составленный из сотен отдельных запашков – пыли, плесени, старых книг, остатков жизней давно ушедших людей.
Наконец Старый Ханс вроде бы закончил свою работу. Он перестал обводить языком губы, положил перо на стол и захлопнул гроссбух. Под грузом лет Старый Ханс постоянно немного трясся – у него дрожали руки, голова то и дело покачивалась на морщинистой тощей шее, словно бы он то и дело кивал, соглашаясь с собственными никому не ведомыми мыслями.
– О Ларабелль Фокс! Где ты пропадала? Давно я тебя не видел!
– Вы, что ли, волноваться обо мне вздумали, Старый Ханс?
– Так трудно же не волноваться о юной девушке, когда в трубах расхаживает маньяк-убийца, – скрипучим голосом отозвался тот. И каким-то родственным, дедушкиным тоном добавил: – Ты ведь ведешь себя осторожно, Ларабелль? Смотришь в оба? – Раньше чем она успела ответить, он поднял скрюченный артритом палец: – Постой-ка минутку, я сейчас.
Он встал с кресла и прошаркал к двери за прилавком, ведшей в подсобку его лавочки. Вернулся он минут через пять, неся в руках тарелку, где лежали толстый ломоть хлеба и кусок сыра. – Давай-ка, детка, перекуси. Ты выглядишь изголодавшейся!
Лара и впрямь изголодалась, так что пожирала угощение глазами, истекая слюной. Как только тарелка оказалась у нее в руках, она жадно разорвала хлеб напополам и половину затолкала в рот, туда же пошел огромный кусок сливочного сыра. Боги, как вкусно! Лара заглотала еду, почти не жуя, за пару секунд, потом смахнула языком крошки с тарелки и напоследок облизала пальцы. Все тело наполнилось теплой радостью – что за дивное ощущение, когда в пустом животе наконец оказывается еда! Лара счастливо выдохнула.
– Ох, Владычица Свет! Девочка моя, похоже, ты и правда давно голодаешь!
– У меня просто было несколько неудачных дней. Наша канализация бывает хорошей кормилицей, но может быть и настоящей сукой.
Старый Ханс покивал:
– Это случается и с лучшими нашими кормильцами. Но раз уж ты ко мне заявилась, я полагаю, неудачные дни позади и у тебя есть что мне предложить? Я не ошибся?
Лара широко улыбнулась. Да, похоже, череда неудачных дней наконец закончилась. Она залезла в карман, вытащила оттуда сжатый кулак, сохраняя интригу, и раскрыла руку над прилавком. На потрескавшуюся столешницу выпало настоящее золотое кольцо. Лара, прищурившись, лукаво смотрела на Ханса, ожидая его реакции. Саму ее переполняли восторг и самодовольство.
– Неплохо, неплохо. Сейчас посмотрим, что у нас тут. – Ханс напялил на нос очки и склонился под прилавок, чтобы достать огромную лупу в бронзовой оправе. Потом дрожащими скрюченными пальцами подхватил кольцо (это удалось ему не с первой попытки), уронил его себе в ладонь и начал внимательно исследовать. – Гм, гм…
– Гм, гм? – переспросила Лара.
– Гм, гм, – подтвердил Старый Ханс.
Он отложил лупу, поднес кольцо ко рту и попробовал его на зуб. А потом положил его обратно на прилавок и оперся на локти.
– Ну что? – дрожа от восторженного ожидания, спросила Лара.
– Это красивое колечко, Лара, – вздохнул Старый Ханс. – Но, к сожалению, вынужден тебе сказать, что оно не золотое. Так же как и блестящий камешек в нем – отнюдь не бриллиант.
Лара словно получила удар по голове, но не подала вида, насколько она разочарована.
– А вы уверены? Оно достаточно тяжелое.
– Лара, я занимаюсь своим ремеслом уже очень много лет. В тот день, когда ты и впрямь принесешь мне на продажу золотое кольцо с бриллиантом, я буду радоваться немногим менее твоего, это ведь будет означать прибыль для нас обоих! Но этот день еще не пришел. Твое колечко не из таких. – Он ободряюще взглянул на девочку: – Конечно, я могу ошибаться, мои старые глаза могли меня и подвести. Попробуй зайти в другую лавку, в любой другой ломбард. Может, там повезет больше.
Старый Ханс и правда держал свою лавочку в Костяном переулке с незапамятных времен. За эти годы трущобы разрослись во много раз, все изменилось, а лавка Ханса оставалась на прежнем месте. Не было в городе сталкера, который не имел бы дела со Старым Хансом – и такого, кто мог бы сказать о нем хоть единое дурное слово. А это уже небывалая редкость среди сталкеров, которые на дурные слова никогда не скупятся, более того – преимущественно ими и разговаривают. Одной Владычице Свет ведомо, чего ради он помог Ларе пару раз выбираться из лютой нужды без малейшей выгоды для себя. Но все равно… все равно сейчас она была почти уверена, что кольцо золотое. И просто обязано прокормить ее какое-то время. Может, и не повредит попробовать спросить у кого-нибудь еще… Показать другому скупщику. Но, с другой стороны, это же был не кто попало, а Старый Ханс.
– Нет, не буду пробовать, – сказала она, пытаясь улыбнуться. – Я вам верю. Назначайте цену, и я приму ваши условия. Сколько вы мне могли бы за него дать?
Он потер подбородок, поросший серебристой щетиной.
– Полагаю, у меня есть шанс толкнуть его какому-нибудь влюбленному юнцу, который хочет впечатлить свою девушку, а в кармане у него не слишком-то звенит. Но больше серебреника за него просить будет нечестно, так что я готов, как обычно, дать тебе половину этой цены. То есть восемь медяков.