Его шаги становились увереннее.
«Если я перестану бороться, я исчезну».
Он чувствовал, как с каждым шагом что-то в нём укрепляется, становится прочнее, острее, тяжелее.
«Я не позволю им решать за меня».
Мирослав знал, что система не любит тех, кто сопротивляется.
Но теперь он не боялся.
Глава 84Ловушка Карпова
Коридоры больницы жили своей вечной, неугомонной жизнью, наполненные шагами, голосами, запахами лекарств и выцветшими, застиранными халатами. Мирослав вошёл внутрь, и его сразу окутало ощущение глухого напряжения. Оно было в воздухе, в мельком брошенных взглядах, в том, как медсёстры говорили чуть тише, чем обычно, в том, как кто-то резко замолкал, проходя мимо него.
Он сделал несколько шагов — и тут же увидел Николая.
Тот стоял возле кабинета, явно дожидаясь его, а когда увидел Мирослава, шагнул навстречу, быстрым движением схватил его за локоть и потянул в сторону, туда, где никто не мог подслушать.
— У тебя проблемы.
Говорил он почти шёпотом, но в голосе чувствовалась отчётливая серьёзность, что, надо сказать, уже само по себе было тревожным знаком. Николай редко когда действительно тревожился.
— Карпов вызвал экстренное врачебное совещание. Говорит, что ты допустил халатность.
Мирослав медленно вдохнул, стиснув зубы.
«Ах вот как? Уже и экстренные совещания? Что ж, быстро он решил перейти в открытую атаку…».
— Так. А подробности?
Николай бросил быстрый взгляд по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто, а потом склонился ближе.
— Пациент-омега. Ему провели операцию, а теперь у него осложнения. Они уверяют, что это из-за твоего метода.
— Кто они?
— Карпов и его компания.
Мирослав медленно выдохнул, сжал пальцы в кулак и разжал, глядя на Николая почти без эмоций.
«Очевидно, что это подстава. Они даже не пытаются скрыть это».
Это был логичный шаг. Грязный, но логичный. Если не получается сломать человека прямо, нужно сделать так, чтобы сломался он сам.
И ведь Карпов выбрал момент идеально — подложил пациента, которого нельзя было просто так оставить без внимания, использовал их общую тревогу, их страх перед ошибкой, перед контролем, перед возможностью оступиться.
Теперь вся больница уже, скорее всего, знала, что у Миргородского проблемы. И, конечно же, никто не хотел бы быть на его месте.
— Ну что? — Николай выжидающе посмотрел на него. — Будешь защищаться?
Мирослав усмехнулся, чуть кривовато.
— А как же. Мне даже интересно, что они там приготовили.
И шагнул вперёд, в самое логово хищников.
Зал заседаний встретил его густым табачным дымом, тяжёлым, как само воздухоподавляющее напряжение. В комнате царила приглушённая тишина, но не потому, что не было разговоров, а потому, что все здесь ждали именно его.
Он не торопился садиться.
Они уже вынесли приговор. Он это знал.
Почувствовал, ещё не успев сделать и трёх шагов внутрь.
Длинный стол, заваленный стопками медицинских карт, глянцевыми, как похоронные ленты, следы чёрных пальцев на фарфоровых чашках, шершавый запах крепкого кофе и перегара, смешанный с колким, едким присутствием власти.
Главврач Ефим Степанович Громов сидел во главе стола, тяжёлый, неподвижный, но в его взгляде читалось всё сразу — и скука, и осуждение, и лёгкое раздражение, будто его оторвали от чего-то куда более важного.
Рядом Карпов.
Ухмылка. Лёгкий наклон головы. Вид победителя, которому даже не нужно ничего доказывать.
Мирослав заметил, как кто-то отвернулся, как кто-то избегал смотреть в его сторону, как все в этой комнате уже решили, кто здесь жертва, а кто — виновный.
Ну, разумеется.
Как же иначе?
Он даже не успел осмотреть пациента, не успел взглянуть в его медицинскую карту, но уже оказался на этом заседании, уже оказался на месте преступника.
— Ну, товарищ Миргородский, — голос Карпова мягкий, бархатный, сдобренный тонкой насмешкой, словно он даже не враждует, а просто помогает ему понять нечто очевидное. — Как объяснишь осложнения у пациента?
Мирослав прошёл вперёд, но не сел.
Он смотрел ровно, без единого дрожания в голосе, без тени сомнения.
— Мне нужно ознакомиться с ситуацией. Кто пациент?
Карпов прищурился, как кот, поймавший мышь, но решивший ещё немного поиграть перед тем, как её задушить.
— Омега, 32 года. После удаления зуба началась сильная инфекция. Температура, воспаление. Мы предупреждали, что твои методы — это риск.
Тишина.
Не та, что бывает в ожидании ответа.
Та, что бывает перед выстрелом.
Мирослав чувствовал взгляды, чувствовал, как его уже судят, уже ставят диагноз, уже подводят итог.
«Они даже не дали мне шанса осмотреть пациента, но уже судят».
Он медленно протянул руку к столу, взял первую попавшуюся медицинскую карту, даже не глядя в сторону Карпова.
Развернул.
Перелистнул.
Секунда. Две. Три.
Поднял взгляд.
— Значит, суд уже состоялся? — его голос был ровным, но в этой ровности читалась холодная усталость, почти отвращение. — Прокурор вынес приговор, свидетелей заслушивать не будем?
Кто-то негромко кашлянул.
Кто-то откинулся в кресле, будто стараясь слиться со стеной.
Карпов чуть напрягся. Едва-едва. Настолько, что почти никто не заметил.
Но Мирослав заметил.
— Не нагнетайте, товарищ Миргородский, — Карпов улыбнулся, но его пальцы нервно тронули край папки. — Вы ведь не отрицаете, что это ваш пациент?
— Я не отрицаю.
Мирослав щёлкнул страницами, изучая записи, ощущая, как всё в нём медленно, но верно собирается в один железный кулак.
— Но мне нужно ознакомиться с тем, что именно было сделано.
И, главное, кем.
Мирослав перевернул страницу.
Глаза его медленно скользили по записям, но он уже почти не читал, а знал. Он чувствовал, что именно сейчас, именно в этих строках, именно в этой безупречно выведенной, аккуратной медицинской записи кроется что-то омерзительное, что-то тошнотворно-скользкое, что-то такое очевидное, что он даже не удивился.
И вот — первая деталь.
Антибиотик.
Не тот.
Не его назначение.
Он не сразу поднял голову, дал себе секунду, будто это могло помочь собрать злость в ровную линию, приглушить холодное, обжигающее раздражение.
Потом спокойно, медленно, почти лениво поднял взгляд, зафиксировал его на Карпове, а затем, всё тем же ровным тоном, от которого едва ощутимо дрогнул воздух, произнёс:
— Здесь ошибка. Пациенту давали не тот антибиотик. Это не моё назначение.
В комнате стало тише.
Не так, чтобы резко, не так, чтобы кто-то вдруг замер, ахнув от ужаса. Нет, просто воздух изменился, стал плотнее, как перед грозой.
Карпов не сразу ответил.
Он сделал плавное, почти ленивое движение, чуть дёрнул уголком губ, словно вот только что услышал удивительную, совершенно невероятную вещь, которую ему ещё предстояло осмыслить.
— Неужели? — произнёс он, точно с искренним изумлением, даже брови чуть повёл вверх, словно это действительно могло быть чем-то из ряда вон выходящим. — А кто его назначил?
Мирослав молчал.
Он листнул карту дальше, прокручивая пальцами страницы, выискивая нужные строки, но он уже знал, чья там подпись.
И вот она.
Аккуратная. Чёткая. Выведенная уверенной рукой.
Карпов.
Мирослав снова поднял взгляд, но теперь не лениво, не медленно, а резко, с тем выражением, от которого, казалось, воздух в комнате мог стать на несколько градусов холоднее.
— Вот. — Он слегка наклонил голову, глядя прямо в глаза Карпову. — Подпись… Доктор Карпов.
Тишина застыла в воздухе, как густая, вязкая патока.
Кто-то пошевелился, переставляя чашку ближе к себе.
Кто-то кашлянул, будто случайно, но этот кашель прозвучал слишком резко, слишком нервно.
Кто-то уже не смотрел на Карпова с той же уверенностью, что прежде.
Мирослав слышал, как трещит этот хрупкий момент — момент, когда маска даёт первую, крошечную трещину, когда баланс слегка, почти незаметно, но всё же смещается.
Он видел, что Карпов это понял.
Но Карпов не сдавался.
Конечно, нет.
Он улыбнулся, тонко, едва заметно, и, чуть откинувшись назад, пожав плечами, с легчайшей, абсолютно деланной небрежностью произнёс:
— Как неловко вышло.
Мирослав сжал пальцы на столе, чтобы не позволить себе рассмеяться.
«Так вот в чём его план. Он сам изменил лечение, чтобы получить нужный ему результат».
Он почувствовал, как волна омерзения накатывает медленно, как оно оседает в груди, как оседает пыль на белый халат, оставляя грязные следы, которые невозможно стереть.
Но он не покажет этого.
Он не даст Карпову удовольствия видеть, что хоть что-то из его игры задело его по-настоящему.
Именно поэтому, он просто улыбнулся в ответ.
Чуть-чуть.
Ровно настолько, чтобы Карпов понял: это ещё не конец.
Мирослав не торопился говорить.
Он медленно, почти лениво, закрыл медицинскую карту, провёл ладонью по её жёсткому краю и, не меняя выражения лица, аккуратно положил её на стол.
Тишина в зале заседаний сгущалась.
Она уже не была просто паузой в разговоре, она становилась ощутимой, как густой, пыльный воздух в старом помещении, как напряжение в плечах тех, кто почувствовал, что ситуация выходит за рамки обыденного.
Карпов сидел чересчур прямо, слишком небрежно водя пальцем по крышке своей папки. Он не смотрел на Мирослава, но чувствовал его взгляд.