Кирилл пожимает плечами, откусывая от пирожка, небрежно бросает:
— Карпов вчера к главврачу заходил.
Карпов.
Он откладывает чашку.
Движение неспешное, но внутри него уже кипит анализ.
Карпов ходил к главврачу.
«Конечно».
«Это не просто проверка больницы. Это не просто комиссия».
«Он двигает фигуры».
Понимание приходит сразу, но он делает вид, что ещё думает.
«Не подать вида. Не дать им ничего».
«Если они видят, что я не удивлён — значит, я знал. Если видят, что я удивлён — значит, я не держу ситуацию под контролем».
«Держать лицо. Не торопиться».
Он медленно переводит взгляд на Валентина, оценивает, насколько далеко зашли эти слухи, кто именно их распространял, что именно они знают.
— Да?
Лёгкий интерес в голосе, не больше.
— А что говорят?
Теперь они изучают его.
И это тоже становится игрой.
Они проверяют его, а он проверяет их.
Пауза становится слишком долгой, и кто-то кидает новую фразу, но он уже почти не слышит.
Он смотрит на тёмный чай в своей чашке, но видит только то, что будет дальше.
«Ну конечно. Это не случайность. Просто проверить больницу? Да, как же».
Слова звучат в голове медленно, как приговор, который он знал заранее, но теперь он уже не надеется на оправдание.
Карпов что-то задумал.
И это всего лишь начало.
Мирослав поднимает чашку, допивает чай, хотя вкуса уже не ощущает — жидкость просто скользит внутрь, тёплая, но безвкусная, как этот момент, который он пытается удержать, но который уже потерян.
Он смотрит на них.
На Валентина, который снова что-то говорит, жует, смеётся, как будто мир прост, как будто впереди у него — только новый день, а не что-то необратимое.
На Максима, лениво вытянувшего ноги, кидающего в воздух шутки, которые скользят по поверхности реальности, не проникая вглубь.
На Кирилла, хмурого, но живого, такого, который злится на вещи, на которые можно злиться, потому что они ещё не переросли в настоящую угрозу.
Они живут здесь.
Они не думают о завтрашнем дне так, как он.
И он им завидует.
Но он не может остаться.
Этот момент уже не его.
Он уже не здесь.
Он поднимается, медленно, будто это движение что-то окончательно фиксирует — ставит точку, отрезает возможность задержаться ещё на секунду.
— Ладно. Спасибо за пирожки. Мне пора.
Слова звучат ровно, спокойно, как будто всё в порядке, как будто ничего сейчас не разошлось под его кожей.
Валентин чуть криво улыбается, оценивающе смотрит на него, прищуривается.
— Не вляпайся там, доктор.
Простая фраза.
Но в ней — что-то большее.
Что-то, что сказано не просто так.
Как если бы Валентин понимал больше, чем говорит.
Как если бы он видел, что внутри него уже что-то натянулось, сжалось, напряглось.
Мирослав не отвечает. Только кивает.
И уходит.
Он уже не принадлежит этому утру. Не принадлежит этим людям. Не принадлежит этой лёгкости, которая могла бы быть его, но не будет.
Он теперь — игрок в чужой войне.
Он выходит в коридор, и шум за его спиной сразу же начинает растворяться, становится гулким, неразборчивым фоном, как будто сдвинул дверь между собой и чужой, не принадлежащей ему реальностью. Там — жизнь. Там — смех, там — чай, там — кто-то вытирает воду с пола, ворча, что всё разваливается, но завтра, наверное, всё починят.
А здесь — тишина.
Он идёт медленно, не торопясь, ощущая каждое движение, как если бы сам факт движения был чем-то необратимым, чем-то, что нельзя остановить.
«Живут. Как будто ничего не происходит. Как будто небо не упадёт им завтра на головы».
Он смотрит перед собой, но всё ещё чувствует спиной ту комнату, тот стол, тот смех.
«Может, это и правильно».
Но не для него.
Для него всё изменилось.
И теперь это невозможно не замечать.
Он спускается по лестнице, и каждый шаг звучит глухо, будто пространство вокруг проглатывает звук, оставляя после него только пустоту. Коридоры медленно просыпаются, кто-то выходит из комнат, кто-то, зевая, натягивает рубашку, кто-то ищет, куда подевалась его зубная щётка.
Мир продолжается.
Как и прежде.
Как будто ничего не происходит.
Как будто завтра всё будет так же.
Но он-то знает.
Он чувствует, как что-то под его ногами уже сместилось, как почва, которая ещё кажется твёрдой, но где-то внизу уже начала оседать, уже затягивает, уже ждёт, пока он сделает ещё один шаг, ещё одно движение, ещё одну ошибку.
Он останавливается на секунду у окна, вдыхает воздух, пропитанный сыростью утреннего тумана, и в этом мгновении кажется, что ещё есть шанс, ещё можно сделать вид, что всё так же, как вчера.
Но нет.
Нет пути назад.
Нет выхода из этой игры.
Он идёт дальше.
Глава 89День комиссии
Раннее утро.
Прохлада проникает в его тело, словно напоминает о том, что с началом нового дня он не свободен. Мирослав выходит из общежития, не обращая внимания на людей, не замечая ничего вокруг.
Мир кажется затуманенным, как в утренней мгле, которая не даёт ему чёткого представления о том, где он находится и что ему предстоит.
Лёгкие шаги, которые совершенно не принадлежат этому моменту, ведут его по пустой улице — он словно не в этом городе, а где-то в параллельной реальности, где не существует утреннего шума, где всё течёт медленно, не требуя от него ни мыслей, ни решений.
Он пересекает улицу, ощущая прохладу, которая всецело поглощает его. С каждым шагом он чувствует, как его разум пытается обрести ясность, но все мысли почему-то скользят, как вода по стеклу — они не цепляются за ничего важного, и его разум с легким сожалением продолжает двигаться вперёд.
Вдруг он осознаёт, что всё это время идёт по направлению к больнице, как если бы его ноги сами знали, куда идти, а он и сам, не желая, но обязан, повторяет этот маршрут, словно он не может остановиться.
И как бы не пытался он представить себе, что будет сегодня, все его планы меркнут.
Сегодня всё будет решаться, а что-то, вероятно, уже не так, как он себе это представлял.
«А что, если я опять что-то перепутал? Что, если не было никакого смысла в этом дне?».
Невозможность расслабиться даёт ему ощущение, что каждый шаг приближает его к моменту, когда нужно будет что-то доказывать.
Время летит слишком быстро — когда он только начинал идти по этой улице, в его голове ещё были полные планы, но теперь он уже видит, как их начинают рушить, и всё, что остаётся, — это реакция на происходящее, но такая реакция, которая не будет видна никому, кроме его сознания.
Неудобства растекаются, как жидкость — вот тут у него в голове появляется тревога, а вот тут он её гасит, сам не понимая как.
Пытается себя успокоить.
Пытается поверить в то, что всё нормально, но что-то в нём подсказывает, что ничего не будет нормально, что этот день — просто очередной день, когда он снова окажется в чужой игре.
«Сегодня комиссия. Сегодня всё будет решаться».
Он об этом думает с лёгким смешком, но, конечно, этот смех внутренний — он сам себе не верит, и всё, что в этом смехе — это горькая ирония.
Карпов, в который раз, смотрит на него, как будто всё уже решено.
И хотя внутри Мирослава всё ещё свербит желание избежать конфликта, он понимает, что он не может отступить, что он уже в этой игре.
Неважно, что происходит вокруг.
Неважно, что ему кажется, что его судьба предсказана и прописана в этих чуждых документах.
«Чёрт, я не хочу быть частью этой игры. Но что мне остаётся?».
Он вздыхает, разгоняя эти мысли, и молча продолжает идти, понимая, что снова не сможет избежать того, что происходит. Всё это, этот путь, не будет лёгким. Зато, по крайней мере, он знает, что всё будет как всегда — как в игре, где он должен сделать ход и подставить другую сторону под удар.
В этом мире он ещё не успел стать тем, кем хотел бы быть, но у него есть шансы.
Но для этого нужно покончить с этим беспокойством, для этого нужно просто дойти до того момента, когда всё завершится.
«Ну, в конце концов, не ошибиться невозможно».
Он улыбается, потому что даже в этом смехе чувствуется лёгкая ирония, как будто сама реальность подкидывает ему такую мелкую ошибку, и он ничего не может с этим поделать. Ведь, если подумаешь, всё могло бы быть проще, но Мирослав понимает, что так будет всегда.
Мирослав, двигаясь в сторону больницы, чувствовал, как его шаги становятся тяжёлыми, будто каждый из них пропитан этим неясным ощущением, которое он не мог объяснить.
Простой день, казалось бы — ничего особенного, просто ещё одна утренняя дорога на работу, которая, как всегда, будет полна мелких дел и встреч.
Однако, когда он подошёл к больнице и ощутил, как воздух внезапно стал плотнее, как будто стены внутри начинали поглощать что-то неуловимое, что витало в атмосфере, он сразу понял: это не тот день, когда можно будет пройти на автопилоте.
Внутри коридора уже было необычно многолюдно, врачи переговаривались, кое-где раздавались шумные шаги, и Мирослав, уже на полпути, заметил это нервное напряжение, которое тут же охватило его.
Он, конечно, знал, что не может рассчитывать на обычный день — комиссия, Карпов, всё это непрекращающееся ощущение, что за ним кто-то следит — но вот эти первые чувства настороженности и тревоги было ощутить сразу.
Они помешали ему даже собраться с мыслями.