— Завтра вы начнёте работать, — произносит он, размеренно, с той неизменной твердостью, что делает любое его слово окончательным. — Докажите, что ваши знания стоят того, чтобы ради них рисковать.
Мирослав кивает, чувствуя, как внутри растёт странная смесь тревоги и решимости. Сталин смотрит на него ещё мгновение, словно проникая в самую суть его мыслей, а затем, чуть наклоняя голову в лёгком, почти незаметном жесте прощания, добавляет:
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи… — тихо отзывается Мирослав, не отводя взгляда.
Сталин выходит, закрывая за собой дверь с плавным, но бесшумным движением. На какое-то мгновение после его ухода в комнате повисает звенящая, почти осязаемая тишина. Мирослав остаётся стоять посреди комнаты, глядя на дверь, за которой только что исчез человек, способный одним своим решением изменить не только его судьбу, но и, возможно, судьбу всего мира.
Воздух в комнате кажется густым, наполненным остаточным теплом присутствия Сталина, его тяжёлым взглядом, той энергией, что он оставил после себя. Мирослав делает глубокий вдох и медленно опускается на кровать. Он не знает, сколько времени проходит, пока он просто сидит, уставившись в одну точку, погружённый в хаос собственных мыслей. В комнате по-прежнему царит полумрак, старинная настольная лампа бросает мягкий свет на деревянный стол, на котором всё ещё лежат его телефон и диплом — два единственных напоминания о том времени, где он должен был находиться.
Сквозь оконное стекло пробивается слабый свет уличного фонаря, освещая узор морозного налёта на стекле. Вдалеке слышны редкие шаги запоздалого прохожего, скрип колёс проезжающего грузовика, негромкие голоса людей, работающих даже ночью. Москва живёт своей жизнью, строгой, неумолимой, ритмичной, в такт строящимся заводам, под стук молотов и шум прессов.
Мирослав проводит рукой по лицу, чувствуя, как его веки тяжелы, но усталость не приносит покоя. Он знает: завтра его жизнь снова изменится. Завтра он должен будет доказать, что его знания, его умение — это не просто слова. Что он действительно что-то значит в этом времени.
«Я врач. Это единственное, что у меня есть. Единственное, что может мне помочь», — думает он, сжимая руки в кулаки.
Он медленно ложится на кровать, но сна по-прежнему нет. Его разум снова и снова возвращается к разговору, к тому странному чувству, которое он испытал, глядя в глаза Сталину. Власть. Сила. Уверенность. И ещё что-то, чего он пока не может объяснить.
Он закрывает глаза, глубоко вдыхая воздух, пропитанный слабым запахом старых книг и лёгким оттенком табака, который оставил после себя Сталин. Завтра начнётся новый этап его жизни. И кто знает, что он принесёт.
Тишина окутывает комнату, и наконец, под мерный стук старинных часов, Мирослав проваливается в тревожный, беспокойный сон.
Глава 10Первый рассвет в чужом городе
Первый свет пробивается сквозь тонкую ткань занавесок, разливаясь по комнате золотистыми полосами. Мирослав медленно открывает глаза, на несколько мгновений оставаясь в плену утренней тишины. Сонная тяжесть давит на веки, но он не спешит подниматься, позволяя себе задержаться в этой зыбкой грани между прошлым и настоящим. Он смотрит в потолок, окрашенный мягким утренним светом, и постепенно осознаёт: всё, что произошло вчера, не было сном.
Это не было игрой разума, не было затянувшимся кошмаром, от которого можно очнуться, вернуть привычную реальность, снова услышать знакомые голоса, почувствовать вес своего телефона в кармане джинсов, вдохнуть аромат утреннего кофе. Нет. Всё изменилось. Навсегда.
В комнате тихо, лишь редкое потрескивание деревянного пола под его движением нарушает тишину. Где-то за окном уже слышится приглушённый ритм пробуждающейся Москвы: первые голоса, шуршание шагов по мостовой, звук далёкого гудка, зовущего рабочих на смену. Вдали, в гуще города, медленно набирает силу жизнь, как будто сам воздух наполняется энергией. Мирослав поворачивает голову, разглядывая окружающую его обстановку: массивный книжный шкаф с тёмными корешками томов, деревянный стол, на котором лежат вчерашние газеты, стопка аккуратно сложенных бумаг и его телефон, безжизненно чернеющий в утреннем свете.
Он осторожно садится, опуская босые ноги на прохладный пол. Доски приятно отзываются теплом дерева, на мгновение возвращая ощущение уюта. Он задерживает дыхание, прислушиваясь к далёким звукам. За окном — шаги, стук дверей, редкие голоса. Москва тридцатых годов оживает.
Мирослав подходит к окну, осторожно отодвигая тяжёлую ткань шторы. На улице тянется серовато-голубая дымка рассвета, мягкий свет медленно заполняет узкие улочки, придавая им почти сказочную тишину. Во дворе возле подъезда старик с газетой читает свежий выпуск «Правды», чуть раскачиваясь на скрипучей деревянной скамье. Рядом, подперев голову рукой, мальчишка сосредоточенно рисует что-то палочкой на пыльном тротуаре. В соседнем дворе уже слышен стук ведра о край колодца, кто-то поливает цветы в маленьком палисаднике, а по улице неторопливо проходит мужчина в рабочем комбинезоне, неся на плече свёрнутую газету.
Жизнь здесь идёт своим чередом.
Но для Мирослава этот мир остаётся чужим. Чужие улицы, чужие дома, чужая эпоха. Он чувствует себя затерянным, словно оторванным от своей судьбы и брошенным в место, где его не должно было быть. И всё же… В нём нет паники. Только глухое, спокойное осознание реальности.
«Значит, я действительно здесь… Значит, это не ошибка».
Он отрывается от окна, глубоко вздыхает. Сегодня ему предстоит сделать первый шаг в этом мире. Сегодня он должен доказать, что достоин оставаться здесь.
Мирослав медленно сел на кровати, ощущая, как простыня под его руками кажется неестественно грубой, немного шершавой, будто слабо отстиранной. В комнате царил мягкий утренний полумрак, лишь редкие солнечные блики пробирались сквозь плотные шторы, создавая золотистые полосы на полу и стенах. Он провёл ладонью по лицу, словно проверяя, не растворится ли это ощущение сна, не окажется ли всё произошедшее лишь игрой усталого воображения. Но ничего не изменилось. Грубая ткань под пальцами, слабый запах старых книг, едва уловимый аромат пыли в воздухе — всё это было реальным.
Он осмотрелся. Узкая комната выглядела предельно просто, но в её строгой, выверенной организации чувствовалось что-то основательное, приземлённое. Простая деревянная кровать, аккуратно заправленный шерстяной плед, скромный письменный стол у окна, где стопкой лежали вчерашние газеты, а рядом с ними чёрнильница и старинное перо. Книжный шкаф, уставленный ровными рядами увесистых томов, излучал атмосферу строгой собранности, словно даже книги здесь хранили порядок, диктуемый временем. Всё выглядело незнакомо, но одновременно логично вписывалось в картину той эпохи, в которую он, сам того не желая, оказался втянут.
За окном слышались приглушённые голоса — двор медленно просыпался, наполняясь обычной суетой. Кто-то звал по имени, раздавался глухой стук закрываемых калиток, шаги вперемешку с шорохом шин велосипедов по мостовой. Вдалеке, где-то на границе города, уже работал завод, его размеренное гудение сливалось с утренним воздухом, создавая ритм нового дня. Мирослав глубоко вдохнул, пытаясь осознать, что это не просто случайный визит в прошлое, а его новая реальность.
«Это утро в другой эпохе… Всё, что было раньше, теперь кажется далёким сном», — мысль проникла в сознание неожиданно, как холодный ветер, скользящий по коже.
Он не мог позволить себе теряться в панике или бесконечных размышлениях о невозможности своего положения. Факт оставался фактом: он здесь. Сейчас. В этом времени, среди этих людей, в чужом для него мире, но при этом таком живом и настоящем.
Он провёл ладонями по лицу, затем убрал волосы со лба, заставляя себя сосредоточиться.
«Я должен привыкнуть к этому… хотя бы пока не пойму, как вернуться обратно».
Мирослав понимал, что паника и страх не помогут ему. Ему нужно было научиться существовать в этом мире, понять его законы, его ритм, чтобы найти выход. И если для этого ему придётся принять свою временную роль, он сделает это.
На столе всё так же лежал его телефон, бесполезный в этой эпохе. Рядом с ним — диплом, выданный в 2025 году, последний осколок его прежней жизни. Мирослав медленно взял документ в руки, пробежался взглядом по своему имени, по печатям, по официальным подписям. Всё это казалось настолько далёким, будто он смотрел на него сквозь толщу воды. В кармане он нащупал мякиш хлеба — единственное, что осталось с ужина, какой-то бессознательный жест, будто он пытался сохранить хоть что-то своё, личное, привычное.
Тихо поскрипывая, он встал и шагнул к окну. За стеклом улица уже окончательно оживала: газеты развозили на тележках, пекари открывали лавки, а рабочие спешили на завод, поправляя воротники шинелей. Кто-то на ходу закуривал, кто-то торопливо пил горячий чай из металлического стакана. Мир жил и двигался вперёд, не зная, что среди него есть человек, который не принадлежит этому времени.
Мирослав сжал пальцы на подоконнике и глубоко вздохнул.
«Хорошо. Пусть так. Если я здесь, значит, мне нужно что-то делать».
Мирослав медленно подошёл к зеркалу, которое стояло в углу комнаты, прислонённое к стене. Оно было небольшим, в тёмной деревянной раме, чуть потемневшей от времени. Поверхность зеркала хранила лёгкий налёт пыли, но отражение всё же оставалось достаточно чётким, чтобы рассмотреть свою усталую, осунувшуюся внешность.
Его лицо выглядело напряжённым, кожа бледной, а в глазах застыла та усталость, что копилась за последние дни. Волосы слегка растрепались, пряди торчали в разные стороны, выдавая недавний сон и беспокойные мысли. Он провёл рукой по щеке, ощущая лёгкую щетину — небрежный намёк на то, что его тело жило по своим правилам, не дожидаясь, пока сознание привыкнет к новому миру.