Он медленно пригладил волосы, пригнувшись ближе к стеклу. Лицо казалось напряжённым, усталым — слишком мало сна, слишком много мыслей. Темноватые пряди легли ровнее, но всё равно казались чужими в этом антураже. Ему не хватало привычных деталей — часов на запястье, лёгкой ткани современных костюмов, даже банального запаха геля для волос. Здесь же всё было иначе — слегка жёсткая вода, мыло с резким запахом карболки, деревянная расчёска вместо пластиковой. Он чувствовал себя словно в театре, готовясь к главной роли в постановке, в которой не знал ни сценария, ни реплик.
На секунду он замер, глубоко вдохнул и посмотрел в зеркало. В глазах застыло беспокойство.
«Я выгляжу как человек этой эпохи, но смогу ли я стать им?».
Он взял с края стола небольшой карманный гребень и ещё раз пригладил волосы. Движения были размеренными, почти машинальными, как перед экзаменом, когда внутри всё сжато, но руки выполняют привычные действия, чтобы не выдать напряжение.
За окном уже звучала Москва — тяжёлые шаги по мостовой, отдалённый скрип трамвая, гул голосов внизу. В углу двора кто-то сдавленно кашлянул, разносился стук вёдер, шаги. Город просыпался, и он должен был быть частью этого пробуждения.
Мирослав ещё раз оглядел себя в зеркале, провёл ладонью по лацкану пиджака, взял в руки шляпу, оставленную на табурете. Медленно надел её, чуть опустил на лоб.
Взгляд стал жёстче.
«Я должен справиться. Я не могу позволить себе провалиться».
Он выпрямился, подтянул рукава. Всё. Время вышло.
Тихий, но уверенный стук раздался в комнате, заставив Мирослава вздрогнуть. Он замер на секунду, задержав дыхание, затем медленно выпрямился, развернулся к двери и аккуратно повернул ручку. Дверь открылась плавно, почти бесшумно, и перед ним предстал Иосиф Сталин.
В сером кителе, с выверенной осанкой и неизменно спокойным выражением лица, он выглядел так, словно уже давно был готов к предстоящему дню. Его взгляд пробежался по Мирославу, оценивая его внешний вид, задержался на аккуратно приглаженных волосах, строгом костюме, а затем медленно вернулся к лицу. В глазах читалась холодная сосредоточенность.
— Доброе утро, Мирослав, — ровным, почти ленивым голосом произнёс Сталин, делая шаг вперёд.
— Доброе утро, товарищ Сталин, — ответил Мирослав, ощущая, как лёгкий холодок пробежал по его спине. Он поспешно отступил в сторону, пропуская его в комнату. — Я готов. Хотя… немного волнуюсь.
Сталин спокойно вошёл, задержался на пороге, окинув взглядом обстановку. Простая, но опрятная комната, кровать аккуратно заправлена, на столе сложены газеты. Ничего лишнего. Всё подчёркнуто аккуратно, как и должно быть.
— Это естественно, — наконец произнёс он, подходя к окну. — Сегодня решающий день для вас. Запомните, Мирослав, от того, как вы себя покажете, будет зависеть ваше будущее здесь.
Мирослав сглотнул, чувствуя, как в груди нарастает напряжение.
— Я понимаю. Я постараюсь не подвести.
Сталин обернулся к нему, слегка прищурив глаза, словно проверяя, насколько искренни его слова.
— Надеюсь.
За окном Москва уже жила своей размеренной жизнью. Издалека доносился звон трамваев, за стеной слышался скрип половиц — кто-то из жильцов проходил по коридору. Внизу, во дворе, два омеги-рабочих неспешно пили утренний чай, обсуждая какую-то недавнюю новость, в то время как рядом мальчишка, босиком, пытался подпрыгнуть и достать ветку тополя. Обычная картина московского утра, полная тихого ритма труда, суеты и ожидания.
В комнате воцарилась тишина. За окном мир продолжал жить своей жизнью — омеги-рабочие спешили на завод, издалека доносился звон трамвая, а дворник неторопливо махал метлой, поднимая лёгкую пыль над брусчаткой. Но внутри этих четырёх стен время, казалось, замерло.
Мирослав смотрел на Сталина, пытаясь разгадать его выражение. В этом человеке было нечто непроницаемое, нечто, что заставляло людей либо безоговорочно верить ему, либо бояться до последнего вздоха. Но теперь, в этот момент, Мирослав чувствовал, что может позволить себе быть искренним. Он не знал, что именно подталкивало его к этому — возможно, простая необходимость наконец-то прояснить всё до конца.
— Товарищ Сталин… — он на секунду замялся, затем всё-таки решился, — а вы… действительно верите, что я из будущего? Вы вчера так и не сказали.
Сталин, казалось, уже ждал этого вопроса. Он не отвёл взгляд, не проявил ни тени удивления. Просто долго и пристально смотрел на Мирослава, словно взвешивая каждое возможное слово.
— Скажем так: я верю в то, что вижу и чувствую, — наконец произнёс он, его голос прозвучал ровно, почти мягко, но в этой мягкости скрывалась твёрдость. — Ваши знания говорят о том, что вы не лжёте.
Он сделал шаг вперёд, глядя на Мирослава с тем же изучающим прищуром, от которого даже самые стойкие омеги начинали чувствовать лёгкую дрожь.
— Но полностью доверять я не привык никому.
Эти слова прозвучали холодно, как факт, не требующий ни оправданий, ни объяснений.
— Пока вы полезны, я буду на вашей стороне. Докажите, что я не зря вас защитил перед другими, и моя вера в вас станет сильнее.
Мирослав кивнул, чувствуя, как где-то внутри него развязывается узел напряжения. Он ожидал чего-то другого, более прямого ответа, но… разве мог он надеяться на откровенность от человека, который выстроил вокруг себя стену недоверия?
— Я постараюсь не подвести вас, — тихо, но твёрдо ответил он.
— Тогда работайте. Покажите, что вы достойны этого шанса.
Мирослав стоял неподвижно, внимательно следя за каждым движением Сталина. Комната, несмотря на раннее утро, казалась тесной, наполненной напряжением, которое было едва ли не осязаемым. Всё, что происходило за последние несколько часов, казалось ему таким далеким от привычной реальности. Он всё ещё не мог до конца поверить в происходящее — оказался в другом времени, с незнакомым народом, в обстановке, которую он едва понимал.
Сталин, не поворачиваясь, смотрел в окно. Светлые утренние лучи рассвета мягко освещали Москву, и дымка, поднимающаяся над полями, казалась признаком нового дня, нового времени. Мирослав не мог не заметить, как город постепенно пробуждается — трамваи, словно механизмы, начинали свой путь по улицам, заводы гудели вдалеке, а громкие, но немного тревожные лозунги на стенах зданий напоминали о том, что перемены — неизбежны.
Сталин молчал, его взгляд был устремлён в будущее, в этот самый момент, когда он, казалось, что-то раздумывал. Но вот, он обернулся к Мирославу, и его голос прозвучал тихо, но с тем властным оттенком, который был свойственен только ему.
— Сейчас Вы отправитесь в больницу. Я поручил доверенным людям следить за тобой. Работайте честно и ответственно. Людям нужны хорошие врачи, а я надеюсь, вы таким и окажетесь.
Мирослав почувствовал, как лёгкое напряжение уходит с его плеч, когда он услышал эти слова. Сталин поручил следить за ним, значит, на какое-то время он будет в безопасности. Но всё равно, сознание оставалось тяжёлым от ответственности.
— Спасибо за доверие. Это много значит для меня, — ответил Мирослав, чуть не спотыкаясь на словах. Всё, что происходило, было настолько новым и неожиданным.
Сталин не сразу ответил, его взгляд оставался спокойным и внимательным. Он подошёл к Мирославу, почти вплотную, и его слова были полны строгости, которая снова заставила Мирослава почувствовать, как кровь стынет в жилах.
— Благодарить будете потом. Сейчас думайте только о том, чтобы не совершать ошибок. Цена здесь за ошибки высокая, Мирослав.
Этот момент был решающим. Мирослав почувствовал, как его сердце пропустило пару ударов. Всё, что он знал, не имело значения. Здесь, в этом времени, он был никем. И каждый шаг мог стать тем самым, который определит его судьбу. Но он не мог и не должен был подвести. Он должен был оправдать это доверие, потому что, если он не справится, его шансы исчезнут.
Взгляд Сталина был холодным и строгим, но в нем также была уверенность в том, что Мирослав может быть полезным, если он подтвердит свою стойкость.
Сталин взялся за дверную ручку, оборачиваясь к Мирославу и внезапно произнес:
— И ещё одно. Я отправил за вами охрану, чтобы вас проводили до клиники. И помните: там вам будут внимательно изучать. Но бояться не стоит. Будьте собой, этого будет достаточно.
Мирослав почувствовал, как его нервозность возвращается. Он не мог позволить себе ошибиться, но, возможно, и не нужно было быть кем-то другим. Достаточно было быть собой.
— Я понимаю. Спасибо за совет, — произнёс он, стараясь скрыть свою тревогу.
Сталин кивнул на прощание, и, прежде чем выйти, его голос снова стал решительным:
— Не подведите меня, Мирослав. Я привык доверять своей интуиции, и надеюсь, вы её оправдаете.
Когда Сталин вышел, оставив Мирослава одного в комнате, в голове осталась пустота и тяжесть. Он уже слышал шаги, приближающиеся из коридора. Время пришло.
Мирослав глубоко вздохнул, закрыв глаза на мгновение, пытаясь унять внутреннее напряжение. Он стоял посреди комнаты, которая только что казалась ему чуждой и наполненной тяжёлыми мыслями. Теперь, после разговора со Сталиным, воздух будто прояснился, и несмотря на всё, что казалось таким невообразимым, он чувствовал — ему не осталось пути назад. Его жизнь, так же как и его судьба, переписана. Всё, что он когда-то знал, теперь стало частью другого мира. Единственное, что оставалось — это двигаться вперёд.
«Теперь отступать некуда. Я смогу справиться. Я должен это сделать, даже если это кажется невозможным», — повторял он про себя, словно пытаясь убедить себя в том, что любой шаг, какое бы ни было его значение, будет шагом к его будущему.
С каждым вздохом тревога немного отступала, уступая место решимости, которая начинала разрастаться в груди. Он уже не был просто наблюдателем, ставшим частью чужого мира, который его страшил и завораживал. Он был актёром этой истории, и теперь ему предстояло сыграть свою роль.