Он снова посмотрел на пламя, как будто оно могло дать ответы, как бы в поисках чего-то, что могло бы наполнить его душу спокойствием. Но свет только тоскливо мерцал, как и его собственные мысли. Как бы он не пытался успокоиться, сердце всё равно продолжало биться с непривычной для него частотой. Он так долго мечтал о том, чтобы это место стало его новым домом, чтобы начать всё с чистого листа. Но что теперь?
Взгляд упал на стопку документов, не разобранных с того дня. Его нерешительность ощутилась как физическая тяжесть, лежащая на плечах, давящая и мешающая сосредоточиться. Но вот они, листы, которые, казалось бы, должны были стать его спасением. Они не спасали. Они стали ещё одним напоминанием о том, что ему нужно быть осторожным, собранным, в два раза более внимательным, чем все остальные.
«Все здесь движется так быстро, так интенсивно, как будто весь мир — это часть огромной машины, которая либо тебя проглотит, либо использует как топливо. Каждый шаг, каждое слово могут быть не тем, что нужно. И вот он, он — в центре этой машины, один среди чуждых ему людей и чуждых ему слов».
Как странно всё это было. Он — человек из другого времени, запертый в этом моменте, с этим тяжёлым, острым чувством неуверенности и подозрительности.
«Неужели я здесь оказался?», — снова и снова спрашивал он себя.
Секунды тянулись как часы. Он мог услышать, как в комнате немного сгущается воздух, как невидимые звуки заполняют пространство, как если бы сама комната прислушивалась к его мыслям. Он вновь потерся руками по лицу, пытаясь выбросить из головы образ Соболева, его тяжёлый взгляд, слова, которые не могли забыться. Это был не просто человек. Это было предупреждение. Он понимал, что теперь его жизнь будет тщательно изучена, как любое малейшее отклонение от нормы, любое слово, любой жест может быть воспринят как подозрительный. Но неужели он был готов к тому, чтобы всё это выдержать? Страшно ли ему?
Он вдруг почувствовал, как трудно дышится, но тут же собрал себя. Он не мог позволить себе растеряться, не мог позволить страху контролировать себя. Он был врачом. И хоть странно, но это давало ему какую-то силу. Всё, что он делал, он делал с чистым сердцем. Это было его оружие в мире, где были такие как Соболев, наблюдающие, оценивающие, проверяющие на прочность.
Мирослав резко встал, на мгновение вновь задумавшись. Его взгляд всё ещё оставался прикован к тусклому свету, который не даёт ему покоя.
«Я должен победить себя. Прежде всего — свои страхи».
И вот это чувство — того, что он сам контролирует свою судьбу, несмотря на всё происходящее, дало ему уверенность на мгновение.
В конце концов, всё, что оставалось — идти вперёд, несмотря на каждую неопределённость.
Мирослав сел за письменный столом, его пальцы нервно начали перебирать ручку, глядя на пустые страницы перед собой. В тусклом свете лампы, что едва освещала комнату, он начинал делать короткие записи в тетрадь, которые были скорее продолжением его мыслей, чем практическим документом. Мысли путались, не давая ему покоя, но он вынужден был их упорядочить. Он знал, что в этом мире важно не только то, что ты думаешь, но и то, как ты эти мысли излагаешь.
«Сталин…», — он написал это слово, затем задумался. Всё, что было связано с этим именем, было туманным и опасным, словно густая мгла, через которую невозможно увидеть ничего ясно. Мирослав снова взял ручку и поднес её к бумаге. Сталина он не знал, не мог понять до конца, но ощущал, что судьба его — это как некое поле, где даже малейшая ошибка может стоить жизни. Он знал, что Сталин — это человек, который действует, не размышляя долго, но что он хочет от него? Почему ему доверяют, несмотря на то, что вокруг — чёрные, вязкие подозрения, страх и недоверие?
— Сталин, странный человек, — написал Мирослав в тетради. — Он говорит о доверии и верит мне, но окружил меня людьми, которые готовы уничтожить при первом же подозрении. Что ему от меня нужно? Почему он рискует, защищая меня? Или это всего лишь проверка? Но если проверка, то почему именно меня? За что я ему так важен? — эти вопросы крутились в голове, не давая покоя.
Мирослав оставил ручку и откинулся на спинку стула. Он пытался понять всё, что происходило с ним в последние дни. Москва, её шум и гул, её величие и бездушие, как могучая машина, которую двигали не только люди, но и идеи. Он был частью этой машины, но он не был уверен, сможет ли он быть ею переварен, или же будет вытолкнут за её пределы. Он чувствовал, как эта машина давит, но в то же время её движения создавали иллюзию порядка, будто всё, что он делал, имело значение.
Прошёл ещё один день, и в его голове всё было немного разрозненно. Молчание, запах краски, чей-то старый окурок, брошенный в угол, шум заводов и производственные мощности, которые уже были не просто символами, а настоящими реалиями. Он видел, как огонь и тяжёлая работа высушивали руки рабочих, как лозунги на стенах поднимали дух, но и подкидывали вопросы. Какая эта реальность, и куда она ведёт?
— Вера в будущее, — вспомнил Мирослав.
Он решил, что нужно смотреть в будущее, несмотря на сложности. Но как верить в будущее, когда оно так неопределенно? Как верить в Сталина, когда его глаза полны тумана? С одной стороны, он был человеком, который решал проблемы, с другой — человеком, который заставляет чувствовать себя неуверенным.
Он поднёс к губам чашку чая и вздохнул, чувствуя, как его взгляд снова скользит по пустым страницам тетради. Окно было открыто, в комнату проникала свежесть ночи. Где-то вдалеке был слышен шум машин, и в его сознании проступали образы заводских труб, поднимавших в воздух огромные клубы дыма. Это было будущее, которое он никогда не мог бы представить в своём прошлом, но оно стало реальностью, как и каждый его шаг здесь, среди этих людей. Но в этой реальности было место для мечты, для чего-то более, чем просто служение. Важен был каждый миг, каждое слово, каждое решение, которое он мог принять.
«Может быть, я ошибаюсь, — подумал он. — Может быть, эта сила — это то, что мне нужно. Я должен научиться жить в этом мире, научиться доверять. Даже если мне кажется, что всё это слишком велико, слишком чуждо».
Он вновь взглянул на записи в тетради. Сталин, Москва, жизнь. Всё это было теперь частью его судьбы.
Встав с места, он направился к окну, открыв его шире, чтобы впустить в комнату ночной воздух, свежий и бодрящий. За окном в пустую улицу улицы ломился свет от одиноких фонарей, и в воздухе витала лёгкая дымка, сливаясь с атмосферой города, скрывающего своё настоящее под толщей историй и лозунгов.
«Я не могу не быть здесь. И если это шанс, то я должен его использовать. Не ради себя. Ради людей. Рядом со мной есть те, кто на меня рассчитывает, и я не могу подвести их».
Он снова взял ручку, оставив последние записи. Но теперь слова уже не были так важны. Важно было только одно — действовать.
В тусклом свете лампы Мирослав сидел за столом, его взгляд скользил по комнате, на каждом предмете отражался след дня. Тишина была пронизана звуками вечернего города: отдалённый гул машин, лёгкий скрип старых деревьев на улице. Время растягивалось, будто оно совсем не спешило, как и человек, пытающийся найти ответ на вопросы, которые терзали его душу.
Его взгляд случайно упал на диплом — тот самый, который он взял с собой в день исчезновения. Он лежал на краю стола, аккуратно свернутый, но с несколькими потрёпанными краями, словно и сам диплом давно потерял свою значимость. Мирослав протянул руку, взял его и развернул, взгляд был прикован к печати, которая ещё сохраняла свой блеск, но теперь казалась странно чуждой в этом месте, среди этого нового мира. Диплом стоматолога, который когда-то был символом долгих лет учёбы и стремлений.
Мирослав, не в силах удержать горечь, горько усмехнулся, чувствуя, как в груди застревает тяжёлый, но знакомый ком. Это был смех не от радости, а скорее от иронии судьбы. Он провёл несколько минут, глядя на этот документ, а потом выдохнул:
— Столько лет учёбы, столько усилий и надежд… чтобы оказаться здесь, где мой диплом не стоит и бумаги, на которой напечатан. Всё, к чему я стремился, в один миг стало бессмысленным.
Он медленно положил диплом обратно, почти с сожалением, словно отпуская что-то из своего прошлого, что больше не имело значения. Внезапно перед глазами пронеслись воспоминания: как в молодости он с гордостью ходил с этим дипломом в руках, как мечтал о карьере, о своём месте в жизни, о счастье, которое должно было прийти, если он будет работать честно и упорно. Сколько людей поздравляло его, как ему рассказывали, что теперь его жизнь начнётся.
Но теперь, находясь здесь, в Москве, в этом мире, полном людей, готовых предать, в мире, где каждый шаг можно просчитать, а каждое слово может оказаться не тем, что требуется, его мечты обрушились, как карточный домик. Всё, что он когда-то считал важным, оказалось не более чем иллюзией. В этой стране, в этой новой реальности его диплом был лишь куском бумаги, пустым символом. Столько лет труда и усилий, а теперь он оказался просто ещё одной пешкой в чужой игре.
Мирослав встал и подошёл к окну, открыв его нащупывающей рукой, будто в поисках воздуха, но тот, казалось, стал ещё более плотным и тяжёлым. За окном вечерний город, тёмные улицы, на которых теперь редко кто ходил, одинокие прохожие, уличные фонари, слабо освещающие мрак. Где-то вдалеке слышался шум завода, такой характерный для этого времени, когда железо и труд несли тяжёлые плоды для страны. Он всё равно чувствовал запах свежей краски на лозунгах, которые продолжали висеть на стенах, провозглашая победу и прогресс. Однако всё это казалось столь далеким, как картинка, которую можно смотреть, но никогда не почувствовать.
Мирослав повернулся и снова взглянул на диплом. Он понял, что сейчас важно другое — не бумага, не звания и не награды. Важен был день сегодняшний. Важен был каждый шаг в этом мире, где он оказался без опоры, без прежнего комфорта, без того, что было известно. Но в то же время в нём родилась неожиданная решимость. В его руках было нечто большее, чем этот диплом, и он ощущал, что что