— Что бы ни случилось завтра, я уже другой человек. Назад пути нет. Теперь у меня есть только одна дорога — вперёд.
В темноте комнаты, когда он погасил лампу, мир вокруг оказался таким тихим и спокойным, будто весь мир замер, готовясь к чему-то важному. Мирослав чувствовал, как его тело расслабляется, но в то же время внутри него зреет неизбежное напряжение. Это была его последняя ночь на пути, который привёл его в этот момент. В следующий раз, когда он откроет глаза, он будет готов.
С лёгким вздохом он лег на кровать, закрывая глаза. Его мысли больше не были разделены между страхом и решимостью. Он знал, что у него есть сила справиться. Теперь он был готов принять всё, что принесёт завтрашний день.
Тишина. Спокойствие. Решение.
Часть 3Врач в чужом времени. Глава 19: Тревожное утро
Раннее утро. Тусклый свет пробивается сквозь плотные, чуть потрёпанные шторы, разрезая серый полумрак комнаты. Воздух за ночь стал тяжелее, застыл в четырёх стенах, будто хранил следы чужого присутствия. Пахло пылью, деревом и слабым остаточным ароматом дешёвого мыла, которым вчера мыли пол. Тишина стояла плотная, будто перед рассветом город затаил дыхание.
Мирослав резко просыпается, словно от толчка. В висках стучит кровь, грудь сжимает напряжение. Его ладонь непроизвольно сжимает одеяло, как будто пытаясь удержаться за реальность. В голове всё ещё звучит голос Соболева — холодный, неторопливый, с тенью скрытой угрозы.
Он садится на кровати, переводя дыхание. Пальцы дрожат, когда он проводит рукой по лицу. Холодный пот липким слоем ложится на шею. Странное чувство, как будто в комнате кто-то был. Или, может быть, это просто его собственный страх, вырвавшийся наружу?
«Я не один в этой комнате. Кто-то был здесь этой ночью… или это просто паранойя?».
Мирослав вглядывается в сумрак. Всё на своих местах — стол, шкаф, стопка бумаг, его пиджак аккуратно висит на спинке стула. Но что-то не так. Незримо, на уровне ощущений — как будто воздух сдвинут, а тени чуть глубже, чем должны быть.
Он встаёт, его движения медленные, осторожные. Половицы под босыми ногами едва слышно поскрипывают, будто протестуя против его присутствия. Он первым делом направляется к столу. Тетрадь, в которую он записывал свои мысли перед сном, лежит точно так же, как он её оставил, но карандаш сдвинут чуть в сторону.
Мирослав поднимает его, медленно проводит пальцами по деревянной поверхности, словно ожидая, что на ней останется чужой след. Затем его взгляд падает на шкаф. Дверца приоткрыта на едва заметную щель. Он точно помнит, что закрывал её до конца. Или нет?
Он заглядывает внутрь. Всё кажется на месте: его немногочисленные вещи, аккуратно сложенные на полке, коробка с аптекарскими принадлежностями, запасная рубашка. Но ощущение тревоги не уходит.
И тут он замечает дверь.
Он останавливается, чувствуя, как внутри поднимается напряжение. Дверная ручка — её положение кажется ему странным. Он клянётся, что вчера вечером оставил её в другом положении.
«Или мне просто кажется?».
Мирослав медленно тянется к ней, его пальцы осторожно касаются металла. Холодный, гладкий, но… что-то не так. Он наклоняется ближе, внимательно осматривая замок. Малейшие изменения могли бы выдать того, кто осмелился потревожить его уединение.
Проводя пальцем по замку, он пытается понять, не оставили ли на нём чужие руки своих следов. Тени дрожат на стенах, пока он вглядывается в темноту.
Тревога давит на грудь, сжимает горло.
Он делает глубокий вдох.
Паника только усугубит положение.
Его сознание словно борется само с собой.
Тишина давит на уши, кажется плотной, осязаемой. В комнате по-прежнему всё на своих местах, но тревога, прочно засевшая в груди, не уходит. Мирослав делает глубокий вдох, чувствуя, как лёгкие наполняются тяжёлым, застоявшимся воздухом. Пахнет деревом, бумагой, чем-то неуловимо пыльным, словно сама атмосфера комнаты впитала чужое присутствие.
Он медленно опускается на край кровати, словно все его движения должны быть выверены, осторожны. Локти опираются на колени, а ладони скользят по лицу, прикрывая глаза. Он сжимает веки, будто пытаясь отгородиться от реальности, от этой проклятой комнаты, которая больше не кажется безопасной.
Что-то здесь не так. Он это чувствует.
Мысли бегут неупорядоченно, срываются, как оборванные нитки. Мирослав заставляет себя сосредоточиться, замедлить их поток, но страх уже поселился в сознании, подтачивая уверенность.
«Они могут зайти, когда угодно. Даже если я закрою дверь. Даже если буду осторожен».
Его пальцы стискивают колени. Эта мысль ужасает. Неотвратимость, беспомощность перед системой, перед людьми, которые, возможно, уже давно следят за ним. Соболев ясно дал понять: за ним наблюдают. А значит, он уязвим.
«Я ничего не могу сделать».
Он резко открывает глаза, возвращаясь в реальность, и ловит себя на том, что дышит слишком тяжело. Он не должен так думать. Паника лишь загонит его глубже в ловушку, сделает слабее.
Нет.
«Нет, могу. Должен».
Он медленно выпрямляется, взглянув на дверь. Вспоминает ночные тревоги, странное ощущение постороннего присутствия. Всё это может быть плодом его воображения, но может и не быть. Мирослав не знает, что хуже: если это только его страхи или если они действительно обоснованы.
Он должен что-то предпринять. Должен быть готов.
Мирослав делает глубокий вдох, и воздух, наполнивший лёгкие, будто даёт ему силу. Он не может позволить себе погрязнуть в страхе.
Мирослав резко встаёт, машинально стряхивая с себя остатки тревоги. Голова всё ещё гудит от мыслей, от внутреннего напряжения, но он заставляет себя двигаться, не зацикливаться на страхе. Он делает несколько быстрых шагов к столу, стараясь почувствовать уверенность в своих движениях. Если позволить страху взять верх, он проиграет ещё до того, как начнёт хоть что-то предпринимать.
Он тянется к верхнему ящику, находит небольшой блокнот с плотной картонной обложкой. На ощупь бумага кажется шероховатой, чуть пожелтевшей, как будто этот блокнот уже прожил не один год. Мирослав кладёт его перед собой, достаёт карандаш и медленно записывает первые слова:
«Кто-то был здесь ночью».
«Дверная ручка сдвинута».
«Вещи на месте, но ощущение чужого присутствия не исчезает».
Он смотрит на эти слова несколько секунд, будто проверяя их на правдивость. Он не знает точно, было ли это реальностью или игрой его напряжённого сознания, но это неважно. Главное — что он почувствовал. И эта тревога не могла взяться из ниоткуда.
Блокнот с приглушённым звуком закрывается, Мирослав откладывает его в сторону и садится за стол. Локти упираются в тёплую деревянную поверхность, пальцы сцепляются в замок. За окном слышны первые утренние звуки — где-то хлопает дверца машины, мужские голоса вполголоса обсуждают последние события, кто-то на ходу заворачивает газету в трубочку, зажав её подмышкой. Ещё немного — и город окончательно проснётся, выйдут на улицы рабочие, дети побегут в школы, дымовые трубы начнут выпускать первые столбы серого пара.
Мирослав вдыхает глубже, чувствуя знакомые запахи: тёплого хлеба, который рано утром привозят на грузовике и выгружают прямо у подворотни, свежей краски на стенах здания напротив, запаха сырости, которым пропитались деревянные панели его комнаты. Всё вокруг кажется простым, обыденным, но он уже знает — здесь всё имеет свой скрытый смысл. Даже эта утренняя безмятежность может оказаться иллюзией.
«Я не позволю им сломать меня».
Мысли становятся чётче. Он понимает, что если за ним следят, значит, он кому-то важен. Значит, кто-то пытается что-то выяснить, кто-то уже оценивает его шаги, выстраивает цепочки возможных действий. Но раз так, у него есть преимущество — он теперь знает, что его изучают.
«Если они следят — значит, боятся. Значит, я нужен».
Эта мысль даёт странное, но почти ощутимое чувство контроля. Если он нужен, значит, у него есть пространство для манёвра. Значит, он ещё может выбрать, в каком направлении идти.
Мирослав выпрямляется, взгляд его становится твёрже. Страх постепенно превращается в напряжённое ожидание. Он не знает, что будет дальше, но теперь он уверен: просто ждать — это не выход. Впереди будет игра, и в этой игре он должен быть готовым к каждому новому ходу.
Тихий стук в дверь разрезал напряжённую тишину комнаты, словно тонкая трещина на стекле, грозящая расколоть его хрупкое спокойствие. Мирослав вздрогнул, все мышцы напряглись, пальцы судорожно сжались в кулаки. В груди словно застрял ком, не дававший сделать вдох. Он не ждал никого. А если за ним уже пришли?
Он осторожно поднялся с кресла, стараясь не создавать ни единого звука. Половицы под ногами скрипнули, но в этом старом общежитии все звуки были приглушены, словно их пожирали толстые стены. Медленно, почти незаметно он приблизился к двери и задержал дыхание, прислушиваясь.
За дверью не было спешных шагов или приглушённых голосов — ничего, что могло бы говорить о чём-то недоброжелательном. Но тревога не уходила.
— Кто там? — голос его прозвучал ровно, без дрожи, но внутри всё сжалось.
— Это Николай Смирнов. Мирослав Сергеевич, вы не спите?
Мирослав резко выдохнул, но тревога не исчезла. Ладони влажные, холод пробежал по позвоночнику. Он машинально провёл пальцами по воротнику рубашки, пытаясь собраться с мыслями. Рука легла на дверную ручку, он повернул её медленно, будто от этого зависела его жизнь. Щелчок замка отдался в ушах слишком громко.
Перед ним стоял Николай, улыбка на его лице была тёплой, но в глазах читалось беспокойство. Он посмотрел на Мирослава внимательно, взглядом врача, привыкшего оценивать состояние людей с первого взгляда.