Николай не стал ходить вокруг да около.
— Я слышал, что Громов дал вам два дня. Это хорошая новость.
Мирослав устало провёл ладонью по лицу.
— Это не новость. Это отсрочка.
Николай опустил голову, явно обдумывая его слова, затем тихо вздохнул.
— Сегодня вечером за городом. Вам нужно увидеть то, о чём я говорил.
Он не смотрел на Мирослава, говоря это, будто боялся его взгляда. Будто понимал, какой груз кладёт на его плечи.
Мирослав молчал.
Две дороги, и обе ведут к одному концу.
Если он пойдёт— значит, окончательно погрузится в этот водоворот, окажется втянутым в игру, о правилах которой пока знает слишком мало. Он станет участником заговора, а не просто его объектом.
Если откажется— может упустить что-то важное. Что-то, что станет последним шансом изменить ход событий, пока ещё есть возможность двигаться, а не просто ждать, когда его загонят в угол.
А выбор ли это вообще?
Мирослав глубоко вдохнул.
— Хорошо. В восемь я буду там.
В глазах Николая мелькнуло что-то похожее на облегчение.
— Только никому ни слова.
Они вышли из кабинета разными путями, словно два незнакомца, оказавшихся в одном вагоне поезда.
Мирослав знал: теперь назад дороги нет.
Мирослав вошёл в процедурный кабинет, закрыв за собой дверь медленным, почти осторожным движением. В воздухе стоял тяжёлый запах антисептика и металла, запах, от которого кружилась голова, но который стал привычным, въелся в стены, в ткань халатов, в кожу. Всё здесь было как всегда: тусклый свет лампы, старые деревянные шкафы с аптечными препаратами, инструменты, разложенные в идеальном порядке, холодный блеск металлического подноса на столе.
Он подошёл ближе, опустил руки на столешницу, посмотрел вниз. В отражении, искривлённом гладью подноса, он увидел самого себя.
Усталое лицо, тени под глазами, тонкая напряжённая линия губ.
Но глаза…
Глаза всё ещё горели.
Мирослав провёл рукой по лицу, как будто пытаясь стереть что-то невидимое — тень сомнения, тяжесть прожитого дня, ощущение неизбежности. Он не сдастся. Не сейчас, не здесь.
За дверью послышался стук.
Едва уловимый, но он был.
Мирослав резко обернулся, сердце пропустило удар.
Тишина.
Он медленно подошёл к двери, открыл её, но коридор был пуст.
Ни шагов, ни голосов, ни малейшего движения — будто и не было никого.
Но внизу, прямо перед порогом, лежала бумажка. Маленькая, сложенная вдвое.
Не подписанная. Не объясняющая ничего.
И именно от этого — страшная.
Мирослав наклонился, поднял её, пальцы предательски дрогнули. Бумага была чистой, словно только что сорвана с записной книжки, но в центре жирным, резким почерком выведено несколько слов.
Ты следующий.
Время замерло.
Никаких эмоций, ни страха, ни гнева, лишь звенящая пустота.
Он перечитал ещё раз. Затем ещё.
«Ты следующий».
И всё вдруг обрело смысл — все взгляды, тишина в коридорах, нервное напряжение в голосах коллег, шёпоты за спиной. Это не просто предупреждение. Это приговор.
Мирослав медленно, почти механически, сжал бумажку в кулаке.
За ним наблюдают. Они хотят, чтобы он знал.
Но чего они добиваются? Страха? Паники? Подчинения?
Он глубоко вдохнул, пытаясь урегулировать дыхание, почувствовал, как потянулись к вискам нити глухой головной боли. Внутри него всё кричало — инстинкты, до боли точные, как тонкая нить, натянутая до предела. Он знал, что это ещё не конец.
Это только начало.
Снаружи — тишина.
Но теперь она казалась ему чем-то другим.
Чужими глазами, всевидящими, следящими.
Мирослав разжал кулак, позволив бумаге медленно расправиться в его ладони.
— Ладно, — тихо произнёс он, не зная, к кому обращается. — Будем играть.
Глава 24Тень в темноте
В больнице пахло карболкой, сыростью и затхлой бумагой. Коридоры опустели, тишина стала плотной, как кисель, и только редкий скрип туфель да приглушённые шаги ночной смены напоминали, что здание не мертво. Ветер дул в щели оконных рам, лениво шевеля шторы в конце коридора, будто кто-то невидимый проходил там.
Мирослав натягивал перчатки, но пальцы дрожали. Он злился на себя. Это было не страхом, а предчувствием, слишком ясным, слишком липким. Как запах хлорки, застревающий в носу.
«За городом, в восемь вечера. Если это ловушка — я иду прямо в неё».
Он бросил взгляд на вешалку, где висел его плащ. Натянул его, застегнул пуговицы. Рука машинально скользнула по карману, но ножа не было. Никакого оружия.
«Прекрасно. Если они решат меня убрать, я даже не смогу сопротивляться».
Внутри что-то напряглось.
Он шагнул к двери, но замер. Секунда сомнения.
Всё тело будто подсказывало: не иди.
Но отступать некуда.
Мирослав толкнул дверь.
Больница жила своей ночной жизнью — глухой, замедленной, наполненной звуками капель, шёпотом дежурных медиков и редкими шагами по коридору. Мирослав вышел из кабинета, его движения были отточены, выверены, лишены резкости. Любое лишнее движение могло привлечь внимание, а сегодня он не мог себе этого позволить.
Он шагал быстрее, чем обычно, но не настолько, чтобы это выглядело подозрительно. Свет ламп, врезавшийся в коридор через мутные окна, делал его тень слишком длинной, будто сама ночь вытягивала его, желая схватить за плечо.
И тут он увидел его.
В конце коридора, опершись о стену, стоял Виктор Ильич Карпов. Его взгляд был тяжёлым, внимательным, будто он не просто случайно оказался здесь, а ждал.
«Он что-то чувствует? Или просто случайность?».
Никаких эмоций. Только холодное напряжение, застывшее в глазах. Мирослав не позволил себе замедлиться, наоборот — удерживал привычный ритм, будто всё было так, как должно быть.
Не отводить взгляд. Не показывать колебаний.
Но этот взгляд, этот немигающий, тяжёлый, скользящий по нему взгляд — он ощущался на коже, как чужая рука.
Карпов не двигался.
Только наблюдал.
Когда Мирослав поравнялся с ним, он уловил, как чуть приподнялась его бровь, как уголки губ дрогнули — не в усмешке, нет, а в том самом едва заметном выражении, которое невозможно интерпретировать правильно.
«Что ты задумал?».
Но нельзя замедляться. Нельзя останавливаться.
Он продолжил идти. Ровно, уверенно, но с осторожностью тигра, покидающего территорию охотника.
Шаг. Ещё шаг.
Карпов за его спиной.
Он не слышал, чтобы он двигался.
Мирослав повернул направо — мимо кладовой, где пахло хлоркой и влажными бинтами.
Ещё немного.
Тяжёлый запах ночи, чуть влажный воздух — двор близко.
Он открыл дверь, не оглядываясь.
Выдох.
В ночной тишине двор больницы показался почти нереальным. Свет из окон расползался по асфальту, чертились тени деревьев, капли дождя, оставшиеся с вечера, стекали с крыши редкими, но упорными каплями.
Мирослав сжал кулаки.
«Успел».
Но чувство, что за ним наблюдают, не исчезло.
Ночь была напряжённо-глухой, как задержанный вдох. В городе не спали только фонари да случайные прохожие, чьи силуэты растворялись в переулках быстрее, чем успевали зазвенеть их шаги. Мирослав шёл быстро, но не настолько, чтобы это выглядело бегством.
Он ощущал это всем телом — за ним следят.
Не то чтобы он не привык к таким взглядам — они преследовали его с того самого дня, как он переступил порог больницы. Поначалу это были любопытные взгляды коллег, настороженные взгляды пациентов, лениво-оценивающие — Карпов. Теперь же за ним следил кто-то другой.
Мирослав резко свернул в узкий, глухой переулок между старыми кирпичными домами. Здесь пахло влажными подвалами, пылью и чем-то устаревшим, как будто стены впитывали в себя дыхание десятилетий.
Он затаился в тени здания, прислонился к холодному кирпичу, выравнивая дыхание.
«Если я ошибся, то это просто бессонница и усталость. А если нет…».
Секунды тянулись, скатывались, как капли дождя по водосточным трубам.
И вот — движение.
Мужчина проходит мимо, не глядя ни вправо, ни влево.
Тёмное пальто, низко надвинутая шляпа.
Не нужно видеть лица, чтобы понять — этот человек идёт за ним.
Не спеша, не торопясь — уверенно.
Как тот, кто не боится быть замеченным.
Мирослав не двигается.
Взгляд — напряжённая, холодная ниточка, вытянутая к этому человеку.
Он хочет увидеть хоть что-то — подбородок, губы, скулы, но шляпа скрывает его полностью.
«Если он пошёл за мной — значит, я уже слишком глубоко в этом дерьме».
Мужчина не задерживается, проходит дальше, но его походка слишком… ровная. Слишком осознанная. Он не пытается скрываться, но и не хочет встречаться глазами.
Мирослав ждал ещё мгновение, потом медленно выдохнул, выпрямился.
Нельзя идти той же дорогой.
Он двинулся в другую сторону, уходя через старый квартал — те улицы, что ему уже знакомы.
Тихие дома, растрескавшийся асфальт, старый магазин с мутными окнами, где всегда пахло ржаным хлебом.
Он держит ровный шаг, но ухо ловит каждый звук.
Спустя несколько минут наконец выходит к месту встречи.
Тишина.
Но за спиной ощущение — будто кто-то всё ещё смотрит.
Дом выглядел заброшенным — потемневшие от времени брёвна, крыша, будто сгорбившаяся от усталости, окна, за которыми не было видно ни света, ни движения. Только если прислушаться, можно было различить слабый шорох внутри — будто кто-то выжидает, притаившись в темноте. Мирослав остановился в нескольких шагах, вглядываясь в силуэт у крыльца.