ощущалось как удар.
Слова в его голосе не звучали просто как информация. Это был ключ к их будущему, но Мирослав почувствовал, что этот ключ открывает двери в ад. Всё, что скрывалось за этими словами, теперь не было просто частью плана. Это было знаком, что они вошли в игру, от которой не будет возврата.
Мирослав прошёл рукой по лицу, пытаясь осмыслить то, что только что услышал. Это было безумие. Безумие, которое он не мог понять, не мог принять. Он был человеком, который всегда следовал, но теперь он должен был действовать. Как? Он не знал, не мог понять. В его голове крутились обрывки мыслей, каждая из которых была отголоском страха и сомнений. Но Николай стоял рядом, не колеблясь, не отступая, как камень, который невозможно сломать.
— И ты хочешь, чтобы мы просто вошли туда и вынесли документы? — спросил он, его голос был полон укоризненной тревоги, но Николай не пошатнулся.
— Нет. Я хочу, чтобы мы узнали, кто там главный, — сказал Николай, и в этих словах было больше, чем просто намерение.
Это было не просто знание. Это было откровение. Это было как пробуждение от кошмара, который они не могли остановить. Мирослав почувствовал, как его тело напряглось. Он не знал, что это за игра, но он знал одно: если они выйдут живыми, это будет чудо.
Тишина, как тяжёлое одеяло, покоилось между ними. Мирослав, как омега, ощущал напряжение в воздухе, его инстинкты взывали к нему, чтобы он подчинялся, чтобы он оставался в стороне. Но его ум, его желание бороться, кричали об обратном.
Мирослав встал, его тело было усталое, но всё же напряжённое, как струна, готовая порваться. Он подошёл к столу и, не раздумывая, собрал обрывки списка, которые так странно и пугающе лежали перед ним, напоминая о том, что они уже стали частью этой игры. Как будто этот список был последним куском их общей судьбы, тем куском, который невозможно вернуть в прежнее состояние. Когда он положил эти клочья бумаги в карман, он почувствовал, как тяжело его грудь от напряжения. Это была не просто боль. Это был разрыв между его желанием и его обязанностью, между тем, что он знал, и тем, чего не знал, но что неизбежно должно было наступить.
Он посмотрел на Николая. Этот взгляд был острым, как нож, и одновременно полным отчаяния, как если бы все вопросы, которые он не мог сформулировать, нашли своё отражение в этих глазах. Что он должен сделать? Как выбрать? Но он уже знал ответ, даже если его не осознавал. Их путь был уже решён, и теперь всё, что оставалось — это двигаться вперёд, невзирая на опасности, невзирая на страх. Но он не был готов. Он не был готов стать тем, кем ему нужно было стать. Он, как омега, был всегда тем, кто следил, тем, кто подчинялся, тем, чьи инстинкты говорили ему спасаться. Но сейчас, в этой комнате, он не мог спастись. Он был уже втянут в этот мир, в эту систему, и теперь его инстинкты кричали ему: ты должен бороться. Но как бороться с тем, что невозможно победить?
Николай смотрел на него, его взгляд был твёрд и решителен, как камень, который не может быть разрушен. Николай был омегой, и его природа не позволяла ему быть тем, кто отступает. Его лицо не выражало страха, его глаза не дрожали от сомнений. Он был тем, кто действовал, и в этом была его сила. Мирослав чувствовал, как его собственные колебания и страхи уходят в тень, как если бы они не могли существовать в этом взгляде. Он понимал, что Николай был тем, кто мог вести, даже если весь мир рушится вокруг.
— Когда? — спросил Мирослав, его голос звучал хрипло, но в нём была эта неизбежная решимость, которая теперь росла с каждым новым словом. Это не было простым вопросом. Это был вопрос, который он уже знал, но не мог избежать. Это был вопрос о времени, о том моменте, когда они перестанут быть просто свидетелями. Когда они станут частью этого хаоса, частью этого ужаса.
Николай, не отводя взгляда, ответил спокойно, как если бы всё, что происходило, было уже предсказано:
— Завтра ночью.
Завтра. Это слово повисло в воздухе, как какой-то тяжёлый, невыносимый груз, который Мирослав не мог удержать. Оно звенело в его ушах, как звуки колоколов, которые не могли ему не напомнить о том, что завтра не будет ничего, кроме тени. Завтра будет момент, когда они будут стоять на пороге, за которым не будет никакого возвращения. Завтра они сделают этот шаг, и больше не будет пути назад.
Тишина, которая опустилась в комнату, была тяжёлой, почти плотной. Мирослав почувствовал, как она сжимает его, как сдавливает его грудную клетку, не давая дышать. Он смотрел на Николая, но не видел в его глазах страха. Не было ни сомнений, ни колебаний. Это был взгляд человека, который уже знал, что ему нужно делать. И Мирослав, в своём внутреннем конфликте, знал это тоже. Но как быть готовым к тому, что они собирались сделать?
Мирослав снова почувствовал этот тяжёлый страх, который сжимал его тело, но теперь, после слов Николая, страх был уже не таким. Это было не просто чувство опасности. Это было осознание того, что он больше не может убежать, что его место здесь, в этой игре, и что теперь он не может стоять в стороне, как он это делал раньше. Он уже был в ней. Но что теперь?
Он сделал глубокий вдох, пытаясь собрать свои мысли, пытаясь вернуть себя в этот момент, но воздух в комнате был как жидкость, которая медленно поглощала его, как инстинкты омеги, которые пытались противостоять этому решению. Он чувствовал, как его тело становится чужим, как будто всё, что он знал, теперь не имеет значения. Всё, что осталось, — это этот момент, этот взгляд Николая и тот шаг, который они собирались сделать.
Мирослав взглянул на Николая, и в их глазах встретились пустые, но полные решимости взгляды. Они стояли на грани, и теперь не было пути назад. Завтра ночью. Это было не просто начало, это было завершение. Завершение того, что они начали, но что не было выбором. Они были частью этой игры. И теперь они должны были в неё войти.
Внезапно Мирослав почувствовал, как всё внутри него сжалось, как если бы его собственное тело сопротивлялось тому, что они собирались сделать. Он не мог остановиться. Он не мог отказаться. Он знал это, несмотря на все вопросы, которые не находили ответов. И в этот момент, когда время замерло, когда каждый взгляд, каждый жест казались важными, они оба осознали, что они не одни. За окном снова слышался тихий шорох, едва различимый в ночной тишине, и Мирослав понял, что это не просто звук. Это было напоминание. Кто-то уже знал, кто-то уже был рядом, и они не были одни. Взгляд Николая снова встретился с его, и этот взгляд был полон такой же решимости, как и раньше.
Тишина. И в этой тишине было нечто такое, что не позволяло ему вздохнуть спокойно.
Часть 4Перемены и испытания. Глава 27: Тревожное утро
Утро наступило, но не в том привычном смысле. Мирослав ощутил его тяжесть, как если бы всё вокруг было слишком ярким и одновременно — невыносимо тусклым. Влажный воздух, наполненный запахом угля и гарью, словно насыпался в его лёгкие, не давая им полной свободы. На улице звуки трамваев резали тишину, как нож. Эхо их движения напоминало о том, что этот мир продолжает вращаться, несмотря на всё, что происходило вчера, несмотря на тот визит незнакомца, на тот список «неугодных», который всё ещё был с ним, словно тень, следовавшая по пятам. В этом мире, где омеги, к которым он себя всегда относил, спешат на работу, а альфы в шинелях ведут свои деловые разговоры у входов в здания, Мирослав чувствовал себя как-то лишним, оторванным. Его шаги, казавшиеся когда-то такими уверенными, теперь были полны чуждой тяжести, словно каждое движение было просчитано заранее — и каждое могло стать ошибкой.
Его глаза, отрываясь от влажных улиц, с трудом скользили по знакомым зданиям. Казалось, мир был насторожён, как если бы он сам ощущал его тревогу. Трамваи продолжали двигаться, омеги и альфы шли, проходя друг мимо друга, но Мирославу казалось, что для него всё замедлилось, как в замедленной съёмке. Взгляды прохожих попадали в него, и каждое лицо казалось полным осуждения или любопытства. В них не было тех слов, которые когда-то он мог бы услышать, не было того старого доверия и уверенности, с которыми он шагал по этой земле. Он ощущал только их скрытые подозрения, их непонимание. Все они словно изучали его, читая его движения и чувства, как книгу, которую давно разобрали на цитаты. И он знал, что это было не случайно.
«Они не сделали ход сразу, но это не значит, что передумали. Меня тестируют».
Это ощущение, словно его существование было под микроскопом, не покидало его. С каждым шагом в сторону общежития его грудь сжималась, как если бы в его лёгких недостаточно воздуха. Словно каждый взгляд, брошенный в его спину, не был просто взглядом. Всё было подсчитано. Он был на грани того, чтобы почувствовать себя марионеткой, которой начали управлять, и он не мог даже понять, как это случилось. Он всегда жил в этом мире, всегда знал свою роль, но сейчас… он не мог сказать, кто он здесь. Это не было просто ощущением страха — это было ощущение отчуждения, полное осознание, что мир уже давно не был таким, как он его знал.
Шаги в холле были слишком громкими. Мирослав ловил взгляды омег, обсуждающих какие-то дела, обсуждающих их жизнь, но когда его шаги звучали на их фоне, вдруг наступала странная тишина. Это было как сигнал. Глаза, которые раньше не заметили бы его, теперь фиксировались на нём с настороженностью. Некоторые опускали взгляд, другие продолжали смотреть, не скрывая этого. Это было не то, чтобы он хотел бы быть в центре внимания. Но теперь, с каждым шагом, он ощущал, как его присутствие растёт, как бы расширяется, находит в себе новые, скрытые уголки, которые только укрепляют его ощущение того, что что-то не так. Это не был случай. Это было знание. Все, кто его окружал, уже что-то знали. Слухи пошли. Карпов постарался. И теперь все они были частью чего-то большего, чем просто работа, чем просто их прежняя жизнь.