— Кто-то здесь, — едва слышно говорит он.
Николай напрягается, его рука скользит под плащ, обхватывая рукоять ножа. Взгляд его становится цепким, хищным, таким, как у человека, привыкшего не полагаться на удачу.
Они делают осторожный шаг назад, стараясь не издать ни звука.
Но в этот момент — короткий металлический щелчок.
Слишком поздно.
Дверь коридора захлопывается с глухим лязгом.
Где-то сверху раздаётся протяжный скрежет замка, тяжёлый, будто это сам воздух сдавливает стены, загоняя их в западню.
Мирослав чувствует, как его мышцы напрягаются, пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Всё тело словно кричит об опасности, инстинкты требуют немедленного выхода, но выхода нет.
Николай медленно выпускает воздух сквозь стиснутые зубы.
— Чёрт, — тихо, но зло говорит он.
Секунда тишины.
Они оба знают, что это не просто неудача.
Это ловушка.
Тишина давит, словно воздух здесь стал густым, вязким, заполняющим собой всё пространство. Мирослав ощущает, как сердце стучит слишком громко, как каждый вдох кажется вырванным из чужого ритма. Запах пыли, бумаги, тяжёлого камня смешивается с чем-то неуловимо тревожным — может быть, с их собственным страхом, который они не могут себе позволить.
Где-то в темноте — шаг. Или, возможно, это просто эхо его собственной паники, заглушённой, но не исчезнувшей. Он не знает, сколько времени прошло, секунда или целая вечность. Но он знает, что время теперь их враг.
Николай стоит рядом, его поза напряжённая, но собранная. Он прислушивается, его дыхание замедленное, контролируемое, но в этом спокойствии есть что-то хищное, словно зверь, загнанный в угол, но не собирающийся подчиняться.
— Либо нас сдали, либо они всегда ждали, что кто-то придёт сюда, — негромко говорит он, голос его ровный, но в нём слышится нечто острое, скользящее по грани срыва.
Мирослав чувствует, как эти слова накрывают его, оставляя в голове холодное осознание. Они не просто здесь. Они были ожидаемыми.
— Значит, есть охрана, — отвечает он так же тихо, хотя внутри него всё протестует.
Они были уверены, что смогут войти и выйти незамеченными. Они просчитали всё, но всё равно оказались загнанными в ловушку, словно кто-то уже давно расставил здесь сети, ожидая, пока они сделают свой ход.
Николай криво усмехается, но в его усмешке нет веселья.
— И если мы не выберемся через пару минут, нам конец.
Эти слова не звучат как угроза или как призыв к действию. Это просто констатация факта. Они оба знают, что будет, если за ними придут.
Мирослав бросает взгляд вверх, на узкое окно под потолком. Стекло мутное, закопчённое, с трещинами, похожими на тонкие линии на старой коже. Там, за этим окном, ночь. Свобода. Или ещё одна ловушка.
— Думаешь, сможем? — спрашивает он, и его голос звучит немного хрипло.
Николай не сразу отвечает. Он просто смотрит на это окно, затем снова бросает взгляд в темноту коридора, туда, где, возможно, кто-то уже ждёт.
— У нас нет выбора.
И эти слова звучат окончательно.
Тишина давит, становясь почти невыносимой. Ожидание растягивает её, делает ощутимой, словно она теперь обладает собственной массой.
Они должны решить — прорываться или ждать.
Но ждать — значит подписать себе приговор.
И время уже не на их стороне.
Глава 30Погоня
Архив встретил их тишиной, но эта тишина была ложной, наэлектризованной, обманчивой. Она не успокаивала, не обещала безопасности — напротив, эта тишина звенела, как напряжённая струна, готовая порваться в любой момент. Воздух был густым, тягучим, насыщенным терпким ароматом старой бумаги, пыли, слежавшихся чернил. В нём был этот особенный запах забвения, который можно встретить только в таких местах — где хранятся чьи-то жизни, где в пожелтевших от времени папках лежат чужие судьбы, скупые отчёты о радости и горе, принятых решениях, которые когда-то казались незыблемыми, а теперь превратились в хрупкие листки, забытые в шкафах.
Но это место было больше, чем просто хранилище. Это была западня. Мирослав чувствовал это каждой клеткой. С самого начала он понимал, что их затянуло в игру, правила которой им были не до конца известны. Они сделали ход, но теперь ход сделали против них.
Дверь за их спинами уже не существовала как выход. Она была только символом неудачи. Глухой лязг замка, раздавшийся секунду назад, всё ещё звенел в ушах, отбрасывая эхо по коридору. Мирослав смотрел на неё так, будто мог силой воли заставить её исчезнуть, будто мог вернуть время назад и сделать всё иначе. Но он знал — слишком поздно. Они внутри. Они в ловушке.
Он медленно вдохнул, стараясь не поддаться нарастающей панике. Холодные стены архива давили, как каменная печать. Высокие шкафы с документами вели в темноту коридоров, в которых прятались ответы, но и, возможно, таилась смерть. Где-то в углу, скрытая от глаз, стояла их судьба — в виде человека или в виде выбора, который ещё предстояло сделать.
Пальцы Мирослава невольно сжались в кулаки. Какой-то дурацкий инстинкт подсказывал, что если не двигаться, если задержать дыхание, можно на мгновение раствориться в воздухе, стать тенью среди теней. Но разум знал: так не бывает. Мир уже выбрал их жертвой, а значит, молчание не спасёт.
Он слышал, как Николай медленно выдыхает, ощущал его напряжение даже в темноте.
«Сидеть и ждать — значит подписать себе приговор».
Страх подкрадывался незаметно. Он не кричал, не бил тревогу. Он был в тишине, в скупых вздохах, в приглушённых движениях, в каждом решении, которое теперь значило слишком много. Эта ночь уже не имела обратного пути.
Мирослав слышал, как за дверью замок лязгнул повторно, будто кто-то проверял его снаружи, давая понять, что они здесь не просто случайно оказались заперты. Этот звук — как последний гвоздь, вбитый в крышку их свободы. Паника ещё не поглотила его полностью, но уже холодила затылок, затекала в пальцы.
Николай первым рванулся к двери, силой дёрнул ручку, но, конечно, без толку. Заперто намертво.
— Чёрт, — коротко выдохнул он, и его тон был настолько безнадёжным, что у Мирослава внутри всё перевернулось.
Глаза метались по комнате, выхватывая тёмные очертания шкафов, столов, заваленных кипами документов, и вдруг… окно. Высокое, узкое, но всё же выход.
— Думаешь, сможем? — его голос сорвался на полуслове, когда он указал на него пальцем.
Николай вскинул голову, прикинул расстояние, но не сказал ничего. Мирослав знал, что другого пути нет.
— У нас нет выбора, — наконец произнёс он.
Стул оказался тяжёлым, но Мирослав с трудом передвинул его под окно. Руки дрожали — от усталости, от нервного напряжения, от той силы, с которой страх держал его в тисках. Николай вскарабкался первым, опираясь ладонями на подоконник.
Он резко ударил по стеклу локтем.
— Ну же… — процедил сквозь зубы.
Стекло треснуло, но не разлетелось.
«Мы не можем терять время».
Мирослав схватил первую попавшуюся папку с документами — тяжёлую, в плотной обложке, полную желтоватых, пахнущих сыростью страниц. Он даже не задумался, прежде чем со всей силы метнул её в окно.
Раздался сухой треск. Осколки посыпались вниз.
— Быстрее! — Николай уже подтягивался вверх, ловко втискиваясь в узкий проём.
За дверью снова раздались шаги. Слышно было, как кто-то дёргает ручку.
— Они здесь!
Мирослав замер.
— Давай, шагай! — Николай резко вытянул к нему руку.
Но Мирослав не мог. Не сразу. В груди всё сдавило, точно кто-то сжал его сердце ледяной хваткой. Он представил, как их схватят прямо сейчас, как их силой выволокут из архива, как врежутся в лицо лучи фонарей, а потом — тьма.
— Мирослав! — голос Николая хлестнул по нервам, как удар плетью.
Он схватился за подоконник, подтянулся, стараясь не думать, что руки слабеют, что сил может не хватить.
Из-за двери донёсся ещё один голос, грубый, чужой:
— Дверь поддаётся!
Николай ухватил его за предплечье, но силы у него были те же, что и у Мирослава — не хватало той грубой мощи, которая позволила бы вытянуть его наверх одним движением.
Но выбора не было.
Мирослав собрал последние силы, оттолкнулся ногами, чувствуя, как пальцы соскальзывают, как ладони Николая сжимаются, удерживая его в этом пограничном положении — между бегством и пленом.
И в следующую секунду он оказался на той стороне.
Они рухнули вниз, прямо на влажный асфальт узкого переулка за зданием.
«Мы выбрались».
Но Мирослав даже не успел перевести дыхание.
На улице их уже ждали.
Ночь рассыпалась осколками света. Мирослав даже не успел почувствовать твёрдость земли под собой после падения — как только его пальцы коснулись влажного асфальта, он уже знал, что это не конец. Это только начало.
Где-то над ними, в проёме разбитого окна, всё ещё звенели последние осколки, падая вниз, как поздний дождь. А там, в темноте коридоров, осталась тишина — но это была тишина перед выстрелом. Он чувствовал её затылком, спиной, каждой клеткой своего тела.
И вот.
Свет фонарей полоснул по их силуэтам, резкий, беспощадный.
Казалось, что сам город вздрогнул от этого внезапного вторжения, но на самом деле это вздрогнул он сам, не успев привыкнуть к мысли, что за ними уже пришли. Несколько фигур в длинных плащах, тёмные, тяжёлые, шли к ним, без спешки, с той уверенностью, которая бывает у охотников, когда жертва загнана в угол.
— Они знали, — шёпотом выдохнул Мирослав, но голос его был пустым, не имеющим смысла. Конечно, знали. Они просто ждали.
Николай сжал его запястье так сильно, что костяшки пальцев побелели.