— Справа! — выдохнул Николай, указывая на металлическую конструкцию, уходящую вниз. Они метнулись туда, ухватившись за мокрые, скользкие прутья. Мирослав первым начал спуск, едва не сорвавшись, когда пальцы соскользнули. Он чувствовал, как его руки горят от натяжения, когда он хватался за холодные перекладины.
Снизу пахло сыростью, мусором, заброшенными пространствами, которых этот город прятал слишком много. Мирослав с глухим стуком спрыгнул в переулок, болью отдавшись в коленях. Николай следом — лёгкий, бесшумный, как будто даже падение он мог контролировать.
Они прижались к стене. Где-то сверху ещё слышались шаги, но теперь они были далеки, размыты ночным ветром. Мирослав не мог дышать — лёгкие требовали воздуха, но его не хватало. Он только смотрел вверх, туда, где в чёрном небе мелькали тени.
Тишина.
Шаги наверху замедлились.
Потом медленно, неспешно удалились.
Они переглянулись.
— Ушли? — шёпотом спросил Мирослав.
Николай не ответил сразу. Достал из кармана сигарету, сунул её в рот, но не зажёг. Его руки дрожали. Не от холода.
— На этот раз — да, — наконец выдавил он.
Мирослав выдохнул, вытер лоб тыльной стороной ладони.
— Но мы теперь в их списке, — добавил Николай.
Они стояли в переулке, среди темноты, разбитых ящиков, гниющего запаха улицы. Где-то далеко лаяла собака, в вышине слышались редкие шаги по мостовой. Москва жила, будто ничего не произошло.
Но они знали — произошло.
Мирослав скользнул спиной по стене, сел на корточки. Кровь в висках всё ещё стучала, дыхание не спешило выравниваться. В голове мелькали мысли — неразборчивые, тревожные, разорванные между страхом и решимостью. Он чувствовал, как этот момент стал водоразделом, той точкой, после которой пути назад уже нет.
Они переглянулись.
«Это не конец. Это только начало».
Глава 32Новые взгляды
После той ночи в архиве Мирослав не спал. Они ушли, скрылись, но в воздухе висело чувство неизбежности. Теперь им не нужно было догонять его физически — они просто сделали шаг назад и стали ждать. В этом и была вся их тактика: они давали пространство, позволяли дышать, двигаться, работать — но при этом не давали забыть, что в любой момент могли поставить точку.
Он чувствовал это на своей коже, в каждом движении, в каждом вдохе, в каждом взгляде, который задерживался на нём на секунду дольше, чем должен был. Чувство, будто кто-то стоит за спиной, едва заметное, но пронзающее, словно тонкая игла. Оно не оставляло его ни ночью, ни сейчас, когда он вышел из дома, когда пересёк улицы, когда подошёл к знакомому зданию.
Когда Мирослав переступил порог больницы, это ощущение достигло пика.
Влажный утренний свет падал на облупившиеся стены, пол под ногами был холодным, пахло антисептиками и человеческим отчаянием. Люди вокруг двигались так же, как всегда, и всё же что-то изменилось. Как будто между ним и остальными выросла невидимая преграда. Они видели его. Но не так, как раньше.
Это было не просто любопытство. Это было ожидание.
Николай шёл рядом, чуть впереди, но Мирослав чувствовал, как его плечи напряжены, как он выстраивает перед собой невидимую защиту, будто отдаляется, но на самом деле остаётся рядом.
— Чувствуешь?
Мирослав провёл взглядом по коридору. Кто-то быстро отвернулся, будто бы не хотел попасться на том, что наблюдает. Другой, напротив, смотрел открыто, но без эмоций.
Он чуть усмехнулся, хотя внутри этой усмешки не было.
— Будто меня только что объявили врагом народа?
Николай коротко хмыкнул.
— Не врагом. Игроком. А они не знают, за какую ты сторону.
Мирослав двигался по коридору так, словно ничего не произошло. Как будто он не чувствовал на себе десятки взглядов, как будто эти стены были теми же, что и вчера. Как будто он всё ещё был просто врачом, который пришёл на смену, а не фигурой в игре, правила которой он ещё не до конца понял.
Но чувствовал.
Каждый шаг отдавался в ушах глухим эхом. Болезненно-светлые стены, пахнущие йодом и карболкой, казались чуть ближе, чем обычно. В приёмном отделении кто-то спорил о диагнозе, вдалеке слышался скрип тележки с инструментами. Но всё это было фоном — глухим, размазанным, не имеющим значения. Всё, что имело значение, было перед ним.
Первый взгляд. Молодой омега в очках, худощавый, с вечно рассеянным выражением лица. Мирослав даже не сразу вспомнил, как его зовут. Тот всегда мелькал где-то на периферии, тихий, незаметный, бесконечно вежливый. И вот теперь этот омега, завидев его, едва заметно дёрнулся, словно хотел сказать что-то, но передумал. Затем быстро, неестественно быстро, сменил направление, свернул в другую сторону и исчез в боковом коридоре.
Мирослав даже не успел понять, было ли это страхом или чем-то иным.
Он не замедлил шага.
Следующий взгляд. Пожилой хирург, альфа, один из тех, кто видел в этом мире всё. Грубые черты лица, уверенность в каждом движении. Он не стал отводить глаз, наоборот, задержал взгляд чуть дольше, чем положено, словно изучая, словно присматриваясь. А потом кивнул — коротко, с ленивой ухмылкой.
Мирослав кивнул в ответ.
Третий взгляд. Фельдшер, омега, тот, кого он знал с первого дня. Доброжелательный, чуть суетливый, но не из тех, кто прятался в тени. Тот смотрел на него чуть дольше, чем следовало, и в этом взгляде было что-то ещё — осторожность? Непонимание? Или просто желание убедиться, что Мирослав действительно стоит здесь, а не в каком-то другом месте?
Фельдшер всё-таки кивнул и негромко поздоровался.
Мирослав ответил, стараясь, чтобы голос был таким же спокойным, как обычно.
И затем — последний взгляд.
Карпов.
Виктор Ильич Карпов стоял чуть в стороне, будто бы просто ждал кого-то, но Мирослав знал, что это не так.
У Карпова были руки в карманах халата, расслабленная осанка, лёгкая улыбка на губах. Но всё это было ложью. Мирослав чувствовал, что перед ним не просто коллега — перед ним кто-то, кто уже сделал ход в этой игре. Кто уже знал, как будет развиваться партия.
Карпов сделал шаг вперёд.
— Что, товарищ Миргородский, чувствуется разница?
Голос ровный, будто ироничный, но за этой игрой слов скрывалось нечто большее.
Мирослав выдержал паузу, отмерил в себе эту секунду, пропустил вопрос сквозь себя, не торопясь с ответом.
Затем посмотрел прямо в глаза Карпову и спокойно произнёс:
— Если честно, нет. Всё как всегда.
Карпов усмехнулся шире.
— Значит, скоро почувствуешь.
Он кивнул, словно уже подвёл итог их разговору, развернулся и ушёл.
Но его слова остались висеть в воздухе, как нечто неизбежное. Как шаг, который уже был сделан, но последствия которого ещё предстояло осознать.
Мирослав толкает дверь и входит в кабинет. Узкое пространство, заваленные справочниками полки, настольная лампа, отбрасывающая резкий свет. В воздухе запах антисептика, бумаги и чего-то металлического. Всё так же, как и вчера. Но что-то неуловимо изменилось, это ощущение липнет к коже, как ночная сырость, от которой невозможно избавиться.
На столе лежит аккуратно сложенный лист бумаги. Он сразу понимает, что это не просто уведомление, не формальность, не рутинная смена. Ему даже не нужно заглядывать внутрь, чтобы догадаться: это проверка. Решение. Ловушка. Они не хотят, чтобы он просто существовал, они хотят понять, способен ли он оставаться в этой игре.
Он берёт листок, разглаживает его пальцами, взгляд медленно скользит по строчкам. Его смена изменилась. Теперь она совпадает с самыми тяжёлыми вызовами. Экстренные случаи, неотложные операции, непрерывная работа. Эти часы должны были принадлежать другому врачу, но теперь — его.
«Тонко. Они хотят посмотреть, как я справлюсь. Ошибусь — и меня просто „уберут“ за некомпетентность».
В этот момент дверь открывается, и входит Николай. Он не спрашивает, не делает лишних движений — просто бросает взгляд на бумагу в руках Мирослава. На лице у него ни удивления, ни тревоги, только усталое понимание.
— Вот оно как.
Мирослав спокойно складывает листок, убирает его в карман, но напряжение в пальцах выдаёт раздражение.
— Им нужно было проверить тебя не только психологически. Теперь тестируют, как ты работаешь, — говорит Николай, пристально вглядываясь в его лицо, словно выискивая трещины в спокойствии.
Мирослав усмехается, лёгким движением пожимает плечами, словно отбрасывая этот груз.
— А что мне остаётся? Работать.
Он говорит это почти с ленивой уверенностью, но внутри знает — теперь каждая ошибка будет стоить ему слишком дорого.
Мирослав медленно кладёт сложенный лист в карман, ощущая, как тонкая бумага мнётся под пальцами. Это всего лишь расписание — обычный документ, который в другой жизни не вызвал бы у него даже тени эмоции. Но сейчас он чувствует его вес, словно это не лист бумаги, а предписание к жизни, которое нельзя оспорить. Они хотят видеть его в деле. Они ждут его ошибки. Они не собираются давить на него прямо — нет, всё гораздо тоньше. Они создадут условия, в которых он, рано или поздно, должен будет споткнуться.
Он выпрямляет плечи, делая движение медленным, выверенным, словно примеряет на себя новую роль. Теперь ему нельзя просто быть врачом. Теперь он должен стать кем-то, кто не падает, не колеблется, не проявляет слабости. В этом мире, где альфы смотрят сверху вниз, а омеги научились прятаться за послушными улыбками, он не может позволить себе показаться слабым. Это был бы приговор.
В кабинете царит странная, затянувшаяся тишина. Николай стоит у двери, но не уходит, задерживается, чуть склонив голову набок. В его взгляде нет страха, только насмешливая усталость, скрытая за привычной маской безразличия.