Мирослав невольно задержал дыхание.
Слова легли тяжело, как будто холодный металл коснулся кожи. Дмитрий Николаевич говорил слишком спокойно, слишком обыденно для таких вещей. Он не предостерегал, не угрожал, даже не жалел. Он просто констатировал факт — точно уже видел это много раз.
— Но я хочу, чтобы у вас получилось, — добавил он после паузы, и эта фраза прозвучала почти неожиданно.
Мирослав поднял взгляд.
Впервые за весь разговор ему показалось, что Дмитрий Николаевич говорит искренне. Что за этим не скрывается ничего, кроме человеческого желания помочь. И это было странно. Странно — потому что в этом мире всё имело цену. Внимание, поддержка, доброта — всё имело свой вес, свою обратную сторону.
Мирослав медленно выдохнул, позволил себе слегка откинуться назад.
— Я ценю вашу поддержку. Правда.
Слова прозвучали легко, но на сердце вдруг стало тяжело.
— Но мне кажется, что я уже оказался в этой системе настолько, что выйти из неё будет трудно.
В этих словах было больше правды, чем он хотел бы признать.
Дмитрий Николаевич внимательно посмотрел на него.
— Трудно, но не невозможно, — сказал он почти тихо.
Эти слова прозвучали неожиданно мягко, но в них было что-то пророческое.
Мирослав почувствовал, как внутри что-то сжалось.
Эта система уже смыкалась вокруг него. Она уже приняла его в себя, вплела в свою ткань, как вплетает нить в узор — и теперь, даже если выдернуть, останется след, останется пустое место.
Но мог ли он всё ещё сделать шаг назад?
Или уже было поздно?
Он посмотрел на Дмитрия Николаевича, пытаясь понять — это простые слова или в них есть что-то ещё?
Но старый врач только смотрел в ответ — выжидающе, оценивающе.
Мирослав не мог понять, надеется ли тот, что он найдёт выход. Или уже знает, что выхода нет.
Мирослав медленно провёл ладонью по краю стола, чувствуя под пальцами тёплую шероховатость древесины. На мгновение он задержал этот жест, словно хотел что-то сказать, но передумал. В этом разговоре было что-то неуловимо важное — не просто слова, не просто обмен репликами, но некий скрытый смысл, который пока ускользал, оставаясь на грани осознания.
Дмитрий Николаевич смотрел на него спокойно, но за этой внешней невозмутимостью скрывалось нечто большее — может быть, ожидание, может быть, молчаливое понимание. Это был тот редкий случай, когда человек не торопит, не давит, но даёт пространство, позволяя сделать шаг самому.
Мирослав понял, что Дмитрий Николаевич не враг. Возможно, он даже союзник. Или, по крайней мере, тот, кто не станет вставлять палки в колёса.
Он медленно встал, движением, не лишённым определённой решительности, но в то же время осторожности, будто проверял, насколько твёрда эта земля, по которой он ступал.
— Спасибо за разговор. Иногда нужно просто услышать разумное слово.
Дмитрий Николаевич слегка улыбнулся — едва заметное движение уголков губ, но в этой улыбке было что-то человеческое, тёплое, почти родственное.
— Удачи, доктор Миргородский. Удачи и стойкости.
Слова прозвучали сдержанно, но в них было нечто большее, чем просто вежливое прощание. Возможно, это была искренняя поддержка. Возможно, это был намёк на то, что впереди Мирославу потребуется и удача, и стойкость, если он намерен продолжать свой путь.
Мирослав кивнул, на секунду задержался в дверном проёме.
Что-то во взгляде Дмитрия Николаевича останавливало. Или, может быть, внутри него самого было что-то, что не позволяло просто так уйти.
Он вышел, оставляя за собой ощущение чего-то важного, но ещё не до конца осознанного.
Коридор встретил его приглушённым светом, мерцающими электрическими лампами, чуть дрожащими от перепадов напряжения. Воздух здесь был другим — холодным, стерильным, пахнущим чем-то лекарственным и одновременно пустым.
Шаги раздавались глухо, отдаваясь в сводах длинного прохода, где двери закрывались одна за другой.
Дмитрий Николаевич смотрел ему вслед, размышляя.
Этот человек был не просто врачом.
Он был кем-то большим.
И, возможно, тем, кто действительно может изменить многое.
Глава 43Знаки на пути
Мир медленно пробуждался от сна, но больница жила по своим законам — здесь утро не наступало и ночь не уходила, а существовала лишь цепь событий, одна за другой вплетающихся в бесконечную ткань человеческих страданий. Сквозь мутные стёкла просачивался слабый, рассеянный свет, но он не приносил тепла. Коридоры оставались холодными, воздух — тяжёлым от лекарств и тревоги, которая, казалось, впиталась в стены.
Приёмная наполнялась людьми, но никто не говорил громко. Они сидели, кто-то нервно теребил рукава потёртого пальто, кто-то беспокойно смотрел в пол, будто ища там ответы на неразрешимые вопросы. Здесь всегда было так. Люди приходили с болью, но редко уходили с облегчением.
Мирослав сидел за столом, пробегая взглядом по рядам цифр и диагнозов, но мысли его блуждали далеко от этих строчек. Внутри было странное ощущение — будто день уже предрешён, будто что-то важное, почти судьбоносное ждёт его за дверью. Это было знакомое чувство, то самое, которое охватывает, когда ты стоишь на пороге чего-то неизбежного, но не можешь этого назвать.
Он провёл рукой по лицу, задержался на висках, словно пытаясь стряхнуть усталость, которая засела в нём глубже, чем могло показаться. Рабочие дни вытягивались в сплошной поток, не оставляя пространства для размышлений, но сегодня… Сегодня что-то было иначе.
Стук в дверь был резким, почти нетерпеливым.
Он поднял взгляд, когда в проёме появился медбрат — молодой, но уже научившейся носить на лице выражение осторожной сдержанности. В руках он держал карточку, но даже не взглянул на неё — будто уже знал, что там написано.
— Доктор Миргородский, вас ждёт пациент. Очень важная персона.
Голос его был ровным, но Мирослав уловил в нём нечто большее. Ожидание? Или, может быть, скрытая настороженность?
Он взял карточку, медленно, почти лениво, но когда увидел, что там написано, ощутил, как лёгкая дрожь пробежала по спине.
«Шлейф власти. Вот что это значит».
— Кто это?
— Альфа, прибыл издалека. Настойчивый. Ожидает вас в кабинете.
Альфа. Это слово в его устах звучало не просто как характеристика, а как что-то большее. Он не пояснял, но и не требовалось. Здесь, в этом мире, альфы не были просто людьми, не были просто пациентами.
Мирослав провёл пальцем по краю бумаги, но не стал перечитывать. Он не знал, каким будет этот человек. Он не знал, что за ним стоит, какое прошлое, какие замыслы. Но уже чувствовал — этот пациент станет чем-то большим, чем просто визит в больничный кабинет.
Он бросил последний взгляд в окно — за стеклом раскинулся серый, невыразительный город, его улицы, растворённые в утреннем тумане.
«Ещё один человек, который может изменить мой путь. Или я изменю его?».
Он поднялся, накинул халат, застегнул его на все пуговицы, словно броню, и шагнул в коридор, чувствуя, как за его спиной медленно закрывается дверь.
Дверь открылась медленно, словно уступая место человеку, который привык не торопиться. Вошедший двигался неторопливо, но без тени колебания, с той уверенностью, которая бывает у людей, привыкших к власти — не внешне показной, а внутренне укоренённой, словно ставшей частью самого дыхания. Он шагнул внутрь, позволив двери тихо закрыться за спиной, и Мирослав ощутил, как пространство кабинета незримо изменилось, будто в него внесли новый закон, новую структуру, новый порядок.
Мужчина был высок, статен, но в его осанке сквозила какая-то едва уловимая тяжесть, не физическая, а идущая изнутри, словно он нёс на себе годы решений, компромиссов, побед и поражений, которые больше никто не помнил, но которые отпечатались на его плечах. Глубокие морщины, будто прочерченные ножом, пересекали лоб и линию скул, но взгляд был ясным, цепким, полным той неумолимой внимательности, которая отличает людей, привыкших видеть чуть больше, чем остальные.
На нём был безупречно сидящий тёмный костюм, строгий, подчёркнуто сдержанный, но в этой сдержанности было нечто торжественное. Галстук завязан с точностью, которая выдаёт либо железную дисциплину, либо безупречную привычку контролировать каждую деталь. Он выглядел так, будто только что сошёл со старых чёрно-белых фотографий — тех самых, что Мирослав помнил из исторических архивов.
«Он не просто привык командовать. Он жил этим всю свою жизнь».
Пациент остановился напротив стола, не спеша сесть, не спеша заговорить. Он изучал Мирослава так, как изучают соперника перед началом шахматной партии — не торопясь, но с точностью, с заранее подготовленными ходами. Мирослав выдержал его взгляд, не двигаясь, не отводя глаз.
— Доброе утро.
Голос мужчины прозвучал низко, слегка хрипловато, но это был не голос уставшего человека, а голос человека, привыкшего говорить ровно столько, сколько требуется, и не больше.
— Доброе, — ответил Мирослав, также не торопясь. Он смотрел на него спокойно, но внутри не мог не чувствовать странного предчувствия. — Чем могу вам помочь?
Мужчина задержался с ответом. Он будто ещё раз оценивал, достойный ли перед ним собеседник, прежде чем вступить в беседу.
— Говорят, вы умеете делать невозможное. Посмотрим, так ли это.
Слова прозвучали почти как вызов, но без открытой провокации. Это была просто констатация факта, но сказанная таким тоном, который подразумевал, что здесь, в этом кабинете, решается нечто большее, чем вопрос здоровья.
Мирослав кивнул.
— Давайте начнём с осмотра.