— Возьмёте что-то ещё, молодой человек? — голос был негромкий, чуть с хрипотцой, будто натёртый временем, как старый деревянный прилавок.
Мирослав поднял взгляд, но словно не сразу смог сфокусироваться. В глазах продавца не было ожидания, не было даже особого интереса — только вежливость, ставшая ритуалом.
Хлеб в серой бумаге лежал перед ним, и этого вроде бы было достаточно. Но молоко.
Его взгляд скользнул по прилавку и остановился на стеклянных бутылках, выстроившихся в ряд. Свет лампы скользил по их округлым бокам, по белесой жидкости внутри, по крышкам, которые выглядели так, словно их было бы трудно открыть, если пальцы дрожат.
— Да, молоко, пожалуйста, — голос его прозвучал ровно, но внутри было странное чувство — будто в этом простом выборе, в этих словах заключалось что-то большее, чем обычная покупка.
Продавец кивнул, неторопливо повернулся к холодильнику — старому, с облезлой краской, с приглушённым урчанием, которое казалось здесь таким же вечным, как сама лавка. Он открыл дверцу, оттуда потянуло слабым холодом, и через секунду перед Мирославом на прилавке оказалась бутылка молока.
Он посмотрел на неё.
Это было странное, почти забытое чувство — видеть не просто молоко, а предмет из другого времени. Оно стояло перед ним, как знак, как подтверждение того, что он действительно здесь, что это не сон, не игра разума, не временная галлюцинация.
«Молоко. Всего лишь молоко. Почему оно вдруг кажется таким важным?».
Он помнил пластиковые упаковки, удобные, лёгкие, с яркими этикетками, с датой производства, с составом, напечатанным чёткими буквами. Всё просто, всё понятно. Но здесь? Здесь — тяжёлая стеклянная бутылка, та, которую приходилось сдавать обратно в магазин, та, что казалась не столько предметом быта, сколько реликвией прошлого.
Жестяные крышки, которые надо было открывать ножом или ключом. Запах стекла, холодный, чистый.
«Как же я вообще оказался здесь? В этом мире, где даже молоко носит на себе отпечаток времени? Как всё это могло стать реальностью, а не ошибкой, не сбоем?».
Он протянул руку и взял бутылку, ощутив под пальцами холодное стекло.
— Полтора рубля, — ровно сказал продавец.
Мирослав полез в карман пальто, достал деньги, аккуратно отложил их на прилавок. Продавец, не глядя, пересчитал, словно уже заранее знал, что там будет ровная сумма.
— Спасибо, — сказал Мирослав, убирая покупку в авоську.
Продавец лишь кивнул, а затем перевёл взгляд на следующего посетителя, словно отсекая разговор, словно за этими несколькими минутами, проведёнными у прилавка, уже не оставалось ничего, что стоило бы обсуждать.
Мирослав ещё мгновение постоял на месте, ощущая, как под пальцами стягивается плотная ткань авоськи, как молоко внутри бутылки тяжелеет, обретая смысл.
«Это не просто покупка. Это ещё одно доказательство, что я здесь, что я живу здесь. Что прошлое уже не прошлое, а настоящее. И мне придётся принять это».
Он развернулся и вышел из магазина, вдыхая прохладный осенний воздух.
Мирослав сделал несколько шагов от магазина, чувствуя, как в руке натягивается ручка авоськи, тяжесть хлеба и молока казалась почти успокаивающей. Вдохнул прохладный осенний воздух, пропитанный запахом мокрой листвы и далёким дымом печей, и уже собрался было продолжить путь, но вдруг в голове что-то щёлкнуло.
Зубная паста.
Он замер.
«Я же шёл за ней. Шёл за ней! А в итоге купил хлеб и молоко. Как можно было забыть о главном?».
Тело машинально хотело идти дальше — привычка, заложенная в сознание, где шаги всегда ведут вперёд, не назад. Но логика быстро перекрыла этот импульс. Он ведь не сможет найти нормальную пасту в другой день. Сколько ещё пройдёт времени, прежде чем у него появится новый шанс? В Советском Союзе 1935 года это не та вещь, что продаётся на каждом шагу.
Он стиснул зубы, подавив в себе раздражение, и развернулся обратно к магазину.
«Прекрасно. Просто прекрасно. Сначала я забыл, что у меня в общежитии практически пусто, а теперь даже не могу удержать в голове список из трёх вещей».
1
Дверь магазина снова со скрипом отворилась. Внутри ничего не изменилось — те же полки, те же покупатели, те же слегка потускневшие лампочки, отбрасывающие мягкие тени на деревянный пол.
Продавец, который уже почти закончил обслуживать очередного клиента, взглянул на него с лёгким удивлением. Не тем выражением, что говорит: «Что-то случилось?», а скорее: «А ты чего вернулся?»
Мирослав подошёл к прилавку, заново вникая в атмосферу магазина, но теперь с конкретной целью.
— Я ещё зубную пасту возьму, — проговорил он, не тратя времени на объяснения.
Продавец кивнул, отошёл в сторону, достал с нижней полки небольшой тюбик — не в картонной упаковке, не с яркой надписью, а скромный, чуть помятый, с вытиснутыми буквами, которые уже начали стираться.
Мирослав взял тюбик, взвесил в руке.
«Вот она — советская зубная паста. Не как в моём времени, без привкусов, без каких-то там „свежих мятных волн“ и „трёхступенчатой защиты эмали“. Просто паста. Фторидная, наверное. Или вообще безо всяких добавок. Лишь бы не с солью…».
— Пятнадцать копеек, — продавец сообщил сумму, не проявляя интереса к реакции покупателя.
Мирослав снова достал деньги, отдал сдачу. На этот раз продавец посмотрел на него чуть внимательнее.
— Ты не из этих мест? — спросил он, не столько с подозрением, сколько с лёгким намёком на любопытство.
Мирослав на секунду замер.
«Что отвечать?».
Самый очевидный вариант — сказать, что он недавно приехал по работе, молодой врач, только осваивается. Это было бы правдой, если не учитывать, откуда он приехал.
— Недавно переехал, — ответил он ровно.
Продавец только кивнул, принимая ответ.
— Тогда привыкай. Тут надо быстро брать, что нужно, а то потом не достанешь.
— Я уже понял, — устало вздохнул Мирослав, забирая пасту и пряча её в карман пальто.
Он кивнул продавцу на прощание и на этот раз действительно вышел. На улице воздух показался ему свежее. Или, может, это просто его собственные мысли перестали давить так сильно.
«Ну вот. Теперь я действительно купил всё, что нужно. Осталось только одно — привыкнуть к этой жизни».
Он вышел из магазина, и дверь за его спиной с лёгким скрипом закрылась, будто оставляя позади не только запах тёплого хлеба и прелых овощей, но и что-то ещё, более важное, но пока неуловимое. Мирослав постоял на месте, позволил себе на секунду задержаться в этом новом для него времени, ощущая, как вечерний воздух тяжело ложится на плечи, холодит пальцы. Осень здесь была другой — влажной, сырой, проникшей в самые глубокие слои ткани, в кожу, в кости. В этом воздухе не было ни химического привкуса цивилизации, ни глухого гула дорог, как в его времени. Здесь царила тишина, прерываемая редкими голосами прохожих и скрипом колёс телеги, неспешно проезжающей по брусчатке.
Он опустил взгляд на свою авоську. Хлеб, молоко, скромная пачка зубной пасты — простые вещи, необходимые для жизни. Обыденные, ничем не примечательные покупки. И всё же сейчас они казались чем-то большим. Они были шагом. Возможно, самым малым, самым незначительным, но шагом.
«Я сделал это. Купил продукты. Купил пасту. Впервые за эти недели позаботился о себе так, как будто это имеет значение. Как будто это важно».
В груди разлилось странное ощущение. Он не мог назвать это удовлетворением, это было нечто более сложное — как человек, который долго шёл сквозь тёмный коридор и вдруг увидел впереди тусклый свет. Не выход, не спасение — просто знак, что движение имеет смысл.
Мирослав поднял взгляд, оглянулся на магазин, словно пытаясь запомнить его таким, каким он увидел его сейчас: маленьким, с облупленными стенами, с продавцом, который, казалось, прожил в этой лавке всю свою жизнь и видел тысячи таких покупателей, как он, — людей, которым просто нужно что-то купить и уйти.
Но не для него. Для него это была точка, в которой он впервые понял: он здесь. Он в этом времени. Он не просто гость, не просто наблюдатель. Он часть.
Это осознание было почти пугающим.
«Я могу, я должен, двигаться вперёд. Это мир, в который я попал. Может быть, я не принадлежу ему, но всё-таки… это шанс. И я буду этим шансом пользоваться».
Он сжал пальцы на ручке авоськи и сделал первый шаг по мокрой мостовой.
Глава 48Неожиданное приглашение
Кабинет окутывала тягучая, вязкая тишина, наполненная запахом спирта, медикаментов и лёгкой горечи, присущей старым стенам, впитавшим в себя тысячи историй боли, облегчения и страха. Мирослав сидел в кресле, держа в руках стоматологический зонд, машинально постукивая им по столу, хотя в этом не было необходимости. Свет настольной лампы был тусклым, осенний вечер уже вступил в свои права, оставляя за окном лишь мерцающий полумрак, сквозь который иногда пробивались тени редких прохожих.
День был долгим, но не просто в физическом плане — уставали не только руки, а и сознание. Он словно чувствовал, как мысли застывают, как утомлённый организм сопротивляется даже малейшему движению. Но усталость его не сломила — напротив, она делала его более внимательным, собранным, даже сосредоточенным, будто заставляя собирать все остатки энергии в узел, в одну точку, из которой исходила его работоспособность. Он видел много пациентов сегодня — взрослых, молодых, старых. Каждый приносил с собой частичку себя: кто-то страх, кто-то смущение, кто-то безразличие. Но сейчас, когда перед ним сидел последний пациент, время будто замедлилось. Мирослав наблюдал, как тот слегка скованно наклоняется вперёд, потирая щёку, в которой ещё сохранялось лёгкое онемение.
Этот альфа не был чем-то особенным. Обычное лицо, немного суровое выражение, как у многих, кто не привык показывать слабость. Возможно, он был военным, возможно, инженером, может быть, просто рабочим — в этом времени такие детали не всегда имели значение. Важно было другое — все пациенты, даже самые сильные, становились уязвимыми в стоматологическом кресле. Здесь не было места власти, доминированию или статусу. Здесь каждый зависел от рук врача, от его умения, от его способности избавить их от боли, не оставив после себя страха.