Не как тот, кем его, по всем канонам, должны были видеть.
В следующую секунду всё перевернулось — альфа, ещё мгновение назад уверенный в своей силе, вдруг склонился, держась за рёбра. Лёгкий, почти незаметный удар — но достаточно точный, чтобы сбить дыхание, чтобы лишить контроля.
Андрей замер, наблюдая за сценой с неосознанной долей уважения.
Он знал, что Миргородский не был похож на остальных. Уже не раз замечал в нём что-то неуловимое — странную, несвойственную омегам выправку, холодную сдержанность, отточенные, точные движения. Но одно дело — догадки, и совсем другое — увидеть это в действии.
Он не вмешался.
Не потому, что был равнодушен.
Не потому, что не хотел помочь.
А потому, что понял: Мирослав не нуждался в этом.
Захарченко приподнял брови, слегка качнув головой.
«Интересно…».
Но всё же он остался настороже, чуть подался вперёд, готовый вмешаться, если что-то пойдёт не так. Потому что, несмотря на всю свою уверенность, Миргородский всё ещё был в опасности.
Альфа стоял, тяжело дыша, как зверь, что вдруг осознал — добыча не так уж беззащитна. Он держался за рёбра, его губы были скручены в недовольную гримасу, но больше он не делал ни шага вперёд. Что-то сломалось в его уверенности — Мирослав видел это.
Видел в чуть сузившихся зрачках, в том, как напряглись пальцы, словно желая снова схватить, но уже зная: попытка обречена на провал.
Альфа усмехнулся, но эта усмешка вышла пустой. В ней не было силы, не было привычной самоуверенности. Осталась только злость, плохо скрытая под напускной бравадой.
— Не стоило выпендриваться… — бросил он хрипло, морщась от боли.
Мирослав не ответил сразу. Он медленно выпрямился, спокойно стряхнул невидимые складки со своего пальто, будто с него только что сдули осеннюю листву.
— Ты уже идёшь?
Он произнёс это ровным, бесстрастным голосом — не с насмешкой, не с вызовом, а с той пугающей, почти ледяной отстранённостью, от которой у другого по спине мог бы пробежать озноб.
Альфа на мгновение замер, явно разрываясь между желанием ответить и осознанием, что каждый новый шаг только усугубит его поражение. Он сделал короткий вдох, словно хотел сказать что-то ещё, но потом резко развернулся и исчез в темноте переулка, растворившись между тенями, где его силуэт быстро стал неразличимым.
Мирослав не смотрел ему вслед.
Он просто поправил воротник пальто, провёл пальцами по тканевой пуговице и чуть сжал её, чувствуя подушечками пальцев шероховатость материала. Не потому, что был взволнован — нет, руки его не дрожали — но потому, что так проще было закрыть в себе остаточный гул напряжения.
Всё закончилось.
Он глубоко вдохнул, позволяя ночному воздуху войти в лёгкие, холодному, влажному, со вкусом осенней сырости и далёкого дыма.
За его спиной кто-то коротко выдохнул.
— Ну ты даёшь, Миргородский…
Он повернул голову.
Андрей Захарченко, стоящий в тени уличного фонаря, всё так же пристально смотрел на Мирослава, наблюдая за тем, как тот поправляет пальто, как будто оценивая его уже в другом свете. То, что произошло, не могло остаться без внимания, и Андрей, кажется, наконец понял, что из себя представляет Мирослав.
Он шагнул вперёд, не спеша, не желая нарушить ту хрупкую дистанцию, которая ещё оставалась между ними. Ожидание вырисовывалось в его взгляде, в тени его движения.
— Я уже думал, что мне придётся тебя вытаскивать.
Его слова были наполнены лёгким удивлением, которое, на первый взгляд, можно было бы воспринять как обычную шутку, но в их тоне было что-то большее. Не раздражение, не насмешка, а как будто он искал объяснение тому, что только что произошло.
Мирослав, глядя на него, задумчиво оценил его слова. В этот момент всё, что он мог бы сказать, казалось излишним. Он знал, что на его лице уже не было того выражения беспокойства или растерянности, которое он ощущал в самом начале. Было просто спокойствие.
— Как видишь, я справился.
Слова Мирослава были спокойными, без излишней уверенности, но и без колебаний. Он не хотел больше ничего доказывать, не было нужды. Он знал, что этот момент был важен. Он доказал не только себе, но и Захарченко, что способен быть таким, каким его всегда недооценивали — способным не только на принятие решений, но и на их реализацию в самых сложных ситуациях.
Андрей стоял, слегка наклонив голову, как бы в раздумье, но в его глазах больше не было того цинизма или насмешки, что были раньше. Он был готов признать. То, что он увидел, изменило восприятие. Мирослав стал для него не просто «омегой», с которой можно было обратиться с высокомерной ухмылкой, а чем-то гораздо более значимым. Он видел перед собой не слабого человека, а того, кто, несмотря на свою роль, смог постоять за себя.
— Что ж… Не ожидал.
Андрей произнёс это не как укор, не как насмешку, а скорее как признание. Мирослав чувствовал, как напряжение уходит из его тела, но внутри всё равно оставалась легкая тяжесть. Ибо теперь ему стало понятно, что с каждым новым шагом в этой жизни он будет сталкиваться с реальностью, где не все смогут понять его выборы.
Он оставался с ощущением, что что-то изменилось, и с этим ощущением предстоящих перемен. Быть может, Андрей увидел в нём не только омегу. Но что же это всё значит для самого Мирослава?
Вопрос оставался, но ответа на него не было.
Мирослав не проронил ни слова, просто слегка кивнул, а затем направился по улице. Тень от фонарей вытягивалась длинными полосами, освещая его путь, но в какой-то момент он понял, что уже не знает, куда именно он идёт.
Андрей шёл рядом с Мирославом, его шаги тихо отзвучивали в пустынной ночной тишине, нарушаемой лишь редкими звуками их шагов по влажному асфальту. Уличные фонари бросали тусклый свет, создавая долгие, вытянутые тени, которые как будто сливались с темнотой. Они двигались в одном направлении, но молчание между ними было тяжёлым, сдержанным.
Мирослав не торопился. Его мысли были где-то далеко, но их беспокойство уже не было таким острым, как раньше. Он ощущал странную пустоту внутри, как будто что-то важное осталось позади, но он не знал, как правильно это понять.
Андрей шёл с ним молча, и Мирослав почувствовал, что он всё ещё его оценивает, всё ещё осознаёт, что его мнение о Мирославе изменилось. Это знание было в его взгляде, в той лёгкой настороженности, которую Мирослав ощущал, когда Андрей был рядом. Миргородский почувствовал, как что-то невидимое висит между ними, но в то же время, было что-то такое, что изменяло привычный порядок.
Вскоре Андрей, видимо не выдержав молчания, усмехнулся, слегка наклоняя голову в сторону Мирослава.
— Пойдём, Миргородский. Думаю, на сегодня с тебя хватит приключений.
Его слова были небрежными, как всегда, но в этой фразе было нечто большее, чем обычная насмешка. Он говорил это с каким-то уважением, которое раньше, возможно, не был бы готов признать. В его голосе не было той лёгкой высокомерной игры, что он обычно использовал в общении с другими омегами, нет, здесь была лишь ироничная доброта. И, несмотря на её лёгкость, в ней ощущалась какая-то странная серьёзность, как если бы Андрей наконец понял: он не просто наблюдатель в этой ситуации. Он был вовлечён в этот момент.
Мирослав не ответил. Он просто продолжил идти, чувствуя, как шаги Андрея сливаются с его собственными, как их путь теперь стал единым, как нечто неосознанно связавшее их. Может быть, они шли молча, но этот путь, несмотря на свою простоту, всё-таки был полон того, что оба понимают, но не решаются выразить вслух.
И вот, в этот момент, они были равны — не из-за слов, а из-за того, что произошло между ними.
Часть 6Трудный выбор. Глава 53: Начало дня: напряжение нарастает
Мирослав открыл глаза и тут же почувствовал, как по телу разлилось тупое, неприятное ощущение, словно ночь не принесла отдыха, а лишь продолжила бить по нему, накапливая усталость в каждом мышечном волокне. Запястье, которое ещё вчера он сжимал в ответ на грубый захват, слегка ныло, отдавая в кисть тяжёлой, ноющей болью. Он попробовал пошевелить пальцами — не сильно, не спеша, почти осторожно, будто проверяя, насколько далеко зашли последствия, и заметил, как лёгкая скованность мешает привычному движению. Незначительный след, невидимый никому, кроме него самого, но всё же напоминание. Напоминание о том, что здесь, в этом мире, не так просто остаться собой.
В комнате было тихо, но эта тишина была не умиротворяющей, а давящей, как набухшее грозовое облако, готовое в любой момент разразиться бурей. Сквозь тонкие занавески пробивался скудный, размазанный свет утра, придавая пространству глухую серость. За окном мир уже жил своей жизнью: на улицах слышались шаги спешащих людей, отдалённый звон трамвайных рельсов, редкие выкрики торговцев, предлагавших свой товар. Этот гул казался ему далёким, приглушённым, будто существовал где-то за пределами его реальности, за невидимой стеной, которую воздвигли события вчерашнего дня.
Мирослав медленно потянулся, ощущая, как мышцы сопротивляются, словно каждое движение отдавалось внутри глухим эхом. Всё тело ещё хранило напряжение, которое не отпустило его даже во сне. Он задумался, спал ли он вообще? Или это было лишь краткое затишье, череда расплывчатых образов, сменяющихся тревожными, неясными мыслями?
Пальцы его машинально прошлись по простыне, по одеялу, по прохладной ткани подушки, словно проверяя, насколько реальным было всё происходящее. Он невольно вспомнил момент, когда рука чужого альфы сомкнулась на его запястье. Тот жест — дерзкий, властный, самоуверенный — не вызывал удивления. Скорее, раздражение, даже усталость. Как будто это было чем-то ожидаемым, неизбежным. Омега не мог существовать здесь вне этих правил, не мог просто идти по улице, не неся на себе этот невидимый, но осязаемый отпечаток.