Как выяснилось чуть позже, каша заварилась и впрямь крутая. Развязанная война между двумя враждующими группировками, судя по смутным, порой доносящимся до Николая Сазонова свидетельствам, продолжалась еще несколько лет и не всегда обходилась без жертв. Но все это теперь уже не касалось его, потому что с бизнесом Коля завязал раз и навсегда, а сам, по стопам друга, пошел в школу милиции…
Отучился, стал работать, и одним из вечеров, когда Володя (и опять ведь без него не обошлось!) чуть не силой затащил его в диско-клуб, встретил свою, как он теперь точно знал, единственную любовь… Оленьку… Олю…
Николай Сазонов остановился, с трудом переводя дух. Он уже не считал, сколько было пройдено кругов. Кажется, достаточно, да и спортивный костюм уже мокрый, хоть выжимай. Значит – домой и под горячий душ. Болеть сейчас ни в коем случае нельзя. Баринов ждет, и он не даст второго шанса.
– Я не подведу, – шепнул Николай, вглядываясь в пелену дождя – туда, где, как ему казалось, совсем недавно скрылся бежавший рядом друг…
Санек шел по улице, низко надвинув капюшон куртки. С утра, то немного затихая, то снова усиливаясь, моросил противный октябрьский дождь. Сазонов только что проводил домой помирившихся подружек – Лилю и Козу. Еще вчера они были в ссоре, но сегодня, гляди, уже помирились и снова прилепились друг к дружке так, что и водой не разлить. Они даже шли из школы под одним зонтиком, а Сашка брел рядом, развлекая барышень светским разговором и думая про себя, что с гораздо большим удовольствием провожал бы одну Лильку.
Правда, за все страдания его вознаградил короткий поцелуй в подъезде, и теперь Санек ощущал, будто у него выросли крылья. Идти домой совершенно не хотелось – уж лучше бродить по залитым водой улицам и вспоминать ее губы, ее глаза, волосы, касающиеся его щеки… Все это представлялось Сашке так живо, что сердце снова начинало колотиться как бешеное, грозя вот-вот выскочить из груди.
– Здоров, Сазон! – вывел его из приятной задумчивости голос.
Навстречу шел Кисель, старый приятель, которого в свое время исключили из их школы.
– И тебе не болеть, Кисель!
– А я тебя с двумя телками видел. С Варламовой и этой, забыл, как ее?
– Полина Козлова.
– Точно. Во, блин, расцвели розанчики! Чего, с обеими сразу замутил?
– Типа того, – небрежно бросил Санек. А что еще он мог ответить? Кисель заржал, но в этом грубом смехе ощущались и зависть, и уважение.
– Слушай, Сазон. – Санек увидел, что Кисель внимательно рассматривает его лицо. – Тут трендят, что тебя Гравитейшен разделал как котлету.
– Ну, я ему тоже вломил…
Этих слов бывший кореш будто и не услышал.
– Так вот что я скажу. Тебя пацаны, – он сделал многозначительную паузу, – уважают. Ты, Сазон, не думай, что кто-то трендит: мол, у него батя в полиции. Пацаны знают, что батя твой от вас слинял, а ты пацан правильный. И тебя уважают, в натуре. Придешь на тусу – к любому подойди, скажи: «Я – Сазон, Киселя дружок». Тебе каждый руку пожмет. Я не я буду, пожмет. Ты меня понял?
– Понял, – проговорил Санек. – Приду.
Тусой они называли угол, где кончался автобусный маршрут. До недавнего времени там было дешевое кафе «Аквариум», и возле него с утра до вечера торчали гопники. Потом кафе, несмотря на свое водное название, сгорело. Место это обнесли забором. А затем в заборе проделали дырки и лазали туда для разных нужд. Санек бывал там не раз и знал в лицо почти всех завсегдатаев, а по кличкам – не меньше половины. И его тоже там знали, и как Сазона, и по второй кличке, более обидной, – Мусульман. Впрочем, знали пацаны с тусы и то, что за Мусульмана можно и по хлебалу схлопотать – характер у Санька был суровый, а рука тяжелая.
Лиля вошла в квартиру все еще улыбаясь. Как же удачно все складывается! Подойдя к зеркалу, она приложила пальцы к губам – там, где их касались губы Сашки, – и, сама не зная чему, счастливо рассмеялась.
– Лилечка, ты уже дома? – выглянула из комнаты мама. – Не промокла?
– Нет, мам, спасибо. Все хорошо…
Мама кивнула. По сияющим глазам дочери и так было заметно, что хорошо и даже прекрасно… Но вот только…
– Ты с этим пареньком была, с Сазоновым?
Подозрительный взгляд словно сбросил Лилю с небес на землю.
– Он только проводил…
– Знаешь, милая, он тебе не пара. Саша совершенно другого социального круга, – наставительно проговорила мама, для пущей убедительности качая головой. – И самое главное – он ни к чему не стремится. Ты вот поступишь в МГУ. А он? Я тут спросила его, где он собирается учиться, а твой Сазонов в ответ: «Нигде! Работать буду!» Вот и подумай, какая из вас пара.
– Ма-ам!.. – Настроение критически падало.
– Я же о тебе, между прочим, забочусь… Вам скоро и разговаривать-то не о чем станет.
Лиля наклонила голову, пряча вдруг покатившиеся из глаз слезы.
– Ну не плачь! – Мама тут же оказалась рядом, обняла дочь и принялась гладить ее по голове. – Ты же у нас принцесса! Самая красивая!.. Ты еще встретишь свою настоящую любовь. Знаешь, у меня тоже в юности так было. Казалось – люблю, жить не могу!.. Когда он меня бросил, даже с собой покончить хотела… А потом ничего… Отца твоего встретила…
Лиля кивнула. Она давно подозревала, что мама не любит отца, и вот теперь получила подтверждение. Но сама она не хотела – не хотела! – такой доли! У нее все будет по-другому, и первая любовь ее окажется настоящей! Единственной! На всю жизнь!
– Мам, я переоденусь? – Она осторожно вывернулась из-под материнской руки и двинулась к дверям своей комнаты.
– Конечно, дочка…
Оказавшись у себя, Лиля закрыла зверь, привалилась к ней спиной и рассеянно скользила глазами по обстановке своей комнаты. Тут практически ничего не поменялось за те четыре года, что они живут в этой квартире. Даже куклы были еще не убраны в дальний ящик в самом темном углу антресолей: устроившись в ряд на книжной полке, они тихо пылились, поглядывая сверху на происходившее внизу, будто с любопытством чего-то ожидали. Но ничего интересного здесь за четыре года так и не произошло.
Однако, может быть, стеклянные глаза кукол и забавных мягких игрушек видят то, что недоступно обычным человеческим глазам? Если это так, вполне возможно, куклы обратили внимание, что в уютной девчоночьей комнатке не так давно появился призрак. Призрак высокого, коротко стриженного парня с твердыми скулами и светлыми глазами.
Сначала этот призрак был почти незаметен, возникал легким промельком. Например, сидит хозяйка согнувшись над тетрадками, потом почувствует, что тело затекло, потянется сладко – вот тут-то он и мелькнет в воздухе. Или ночью, когда в стеклянных глазах игрушек отражается только кромешная тьма, он проскользит-проплывет по комнате, плавно перетекая из одного сна в другой.
Но в последние недели призрак поселился здесь всерьез и расположился по-хозяйски. Даже если Лиля была сосредоточенно чем-то занята, он хоть и становился совсем почти невидимым, но окончательно не исчезал. А уж когда она отдыхала, или бездельничала, или просто мечтала – что означает, в общем-то, одно и то же, – призрак появлялся так отчетливо, что казался куклам гораздо более реальным, чем их хозяйка или даже они сами. А недавно, после дня рождения, призрак совсем обнаглел. Глубокой ночью, случалось, он проскальзывал под одеяло – и тогда куклам смотреть становилось и стыдно, и завидно, – и жаль было, что они не могут ни захлопнуть свои стеклянные глазки, ни закрыть их ладошками.
Вот и сейчас призрак совсем по-свойски расположился на диване в ногах у Лили, почесал себе нос, кинул взгляд на кукол и подмигнул им. Куклы, насколько это было в их силах, состроили на лицах гордое и презрительное выражение. Тут как раз Лиля подняла глаза от книги. Скользнула взглядом по полке, по ряду без толку пылящихся игрушек – они показались ей какими-то необычными. Нахохлившимися, что ли. Глянула на них пристальнее – нет, какие были, такие и есть. Сидят, пыль собирают.
«Вот если бы вошел Санек – то-то бы они удивились!» – подумала Лиля. Она ясно представила себе, как Сашка в своей темно-синей ветровке с красным воротником и манжетами входит в комнату и садится на диван у нее в ногах. Сердце радостно забилось. Боже мой, как же хорошо, что у нее есть он.
– Я – его, – произнесла Лиля и удивилась, что эти два слова, такие для нее важные, будучи сказанными вслух, теряли, оказывается, всякий смысл.
– Я – его девушка, – попробовала она. Не понравилось.
– Я – его герлфренд, – еще хуже.
– Я – его подружка, – совсем никуда не годится. Были и другие слова, но они совсем-совсем никак не произносились, даже без голоса, даже в одиночестве.
Да, теперь ее жизнь зависит от этого плечистого малоразговорчивого мальчишки. Он позовет – она должна вместе с ним идти гулять. Он скажет «четырнадцать» (или вообще что-нибудь еще) – и она должна его поцеловать. Он позвонит – и она должна говорить с ним столько, сколько он пожелает.
«Кстати, почему он не звонит? – спросила себя Лиля. – Не позвонить ли мне ему самой? Пусть знает, что не только я – его, но и он – мой». И совсем было уже потянулась за мобильником, но одернула себя: «Нет, не стану звонить. А то слишком много воображать будет, если я первая позвоню».
Лиля вздохнула и раскрыла сумку, чтобы взяться за домашнее задание. Как говорится, раньше сядешь – раньше выйдешь.
Сашке казалось, что он живет между двух огней. С одной стороны была Лиля, к которой его неудержимо тянуло, с другой – эта смешная новенькая, Вера Баринова. Он и сам не понимал, почему в присутствии последней чувствовал нечто непонятное – то ли смутную вину, то ли странный интерес. После того, как Лиля публично унизила Веру, а он сам припечатал неосторожным словом, Баринова избегала и Варламову, и Сазонова, но между ними словно протянули невидимый провод, по которому пустили электрический ток.
И Сашка понял, что продолжаться дальше так не может. На одной из перемен он перехватил Баринову в коридоре. Та, подняв на него взгляд, мучительно покраснела. Санек и сам чувствовал неловкость и негодовал на себя за это. Не по-мужски.