– Мы остаемся, – пожалела ее Лена, одергивая Сергея. – Это он думает, что я красивая. А я еще красивее, чем ему кажется.
Уличенная в своих тайных мыслях, официантка совсем смутилась, зачирикала ручкой в блокнотике. У стойки бара появился хозяин – толстенький и подвижный как ртуть грузин, готовый улаживать инцидент и на глазах у публики расстаться с оплошавшей девицей. И Сергей вслед за Леной простил девичью дерзость:
– Мы сейчас изучим меню и пригласим вас.
А ведь учила всю жизнь армия: не меняй решения, если уже ввязался в бой. А тем более ни при каких обстоятельствах не жалей противника…
Но разве бедная девочка была его противником?
– Мне показалось, ты хотел что-то сказать, – попыталась отодвинуть свои признания Лена, глядя на Сергея поверх бокала с любимым французским «Ла Шасоном». Он как-то попытался найти это вино в супермаркетах, но оказалось, его привозили в Россию только в пакетах и лишь для ресторанной сети. Потому – только в разлив, потому – не для каждого дня. Но ничего, у них с Леной тоже еще вчера не было возможности видеться каждый день…
Лена ждала, но он, являя никому не нужное рыцарство, уступил пальму первенства женщине. Безраздельно верил, что его тост станет завершающим и подведет окончательную, бесповоротную и эффектную черту под их двухлетними мытарствами, сомнениями и ожиданием. И символ этого лежит в нагрудном кармашке, а не в куртке, где искала подарок Лена.
– Для меня важнее ты. Рассказывай.
Лена, все еще сомневаясь, отпила глоток вина. Со всех углов на ее смотрели хитрые и дальновидные, а потому вечные, солидарно умоляющие потерпеть и не раскрывать свои карты Бабы Ежки. Но Лена, видимо, уже решилась и выдержала паузу только потому, что официантка принесла салаты.
– Наверное, не в этот день это нужно было говорить, но раз ты здесь… – одним глотком выпила остаток вина – как в прорубь бросилась: – У меня появился мужчина.
Сергей коротко хохотнул. Не оттого, что не мог представить чего-то подобного, а нервно, от неожиданности.
– Ты не допускал мысли, что я кому-то могу еще понравиться? – грустно усмехнулась Лена.
– Нет-нет, это я… просто…
– И мне просто хочется по утрам просыпаться на мужском плече. Я люблю стирать мужские рубашки. Я готова бесконечное количество раз подогревать ужин, зная, что мой мужчина все равно придет ко мне. Только ко мне.
– Но ведь я…
– А что ты, Сергей? Ты – вихрь, ураган, но на один день, на час, на минуту.
Требовалось, наверное, что-то говорить, и спросил о том, что, по большому счету, совершенно не интересовало:
– Кто… он?
Лена замялась, но скрывать не стала:
– Тренер. Работает с детьми.
– И как… долго ты его знаешь?
– Несколько месяцев. И он… он сделал мне предложение.
– Ты его любишь?
– Да.
Ответ – как вызов. Пианистка поддержала решительность Лены бравым вступлением к новой мелодии, в соседней кабинке с грохотом вскрыли шампанское. Зря они пришли в логово к нечисти, надо было уходить сразу.
– Мы рады приветствовать вас в нашем кафе и желаем всем приятно провести вечер, – продолжала издевательство пианистка. Значит, основная ведьма здесь – она. А рядилась в крохотульку-принцессу…
– Но ты ведь была такой радостной при встрече, – ничего не понимал Сергей.
– Потому что… потому что я очень благодарна тебе за все, что было между нами. И как было. Ты прекрасный любовник, я таяла в твоих объятиях, но… но этого мало в жизни.
– Это все неправильно. Я против.
– А меня ты спросил? Ты меня когда-нибудь о чем-нибудь спрашивал? Что, кроме постели, ты мне предлагал? А я… я не смогу, извини за грубость, как ты, кувыркаться сразу на двух простынях, – ударила наотмашь, больно, чтобы не проснулась жалость и не было возврата. И для гарантии, контрольным выстрелом, совсем невероятное из ее уст: – Ты думаешь, если удовлетворил женщину в постели, если крутил ее в разных позах, то уже осчастливил ее и ей всего стало достаточно в этой жизни?..
Бред! Наваждение. Даже если все слова – правда, Лена не могла произнести подобного в силу своей интеллигентности. Она заболела. Она стала наркоманкой и не ведает что творит. Не за себя – за нее боязно.
– Устала я с тобой. И потому – полюбила.
А вот теперь – страшно. Тихому голосу веришь, потому что говорящие шепотом, не срывающиеся на крик люди держат себя в руках.
Собственное признание становилось бессмысленным. Рассказать о разводе с женой – это повесить на Лену чувство вины, заставить ее мучиться…
– Получите то, что желали, – принесла пышущие жаром блины со сметаной и икрой дурочка – бледная спирохета.
– Но неужели… неужели из наших отношений ты запомнила только постель? Только то, как мы…
Сергей склонился над тарелкой. Сметана таяла на горячем блинном конвертике, и он стал наблюдать, протечет она с края или нет. Это неожиданно показалось важным, потому что все иное, что слышал, не могло происходить в реальности, это не имело к нему никакого отношения, а тем более никак не соотносилось с Леной. Да еще сейчас, когда он, ради получения квартиры уволившись в запас, обеспечил семью нормальным жильем и получил моральное право поговорить с женой о разводе. И та безропотно и безвольно, как все делала в этой жизни, кивнула, прощая и отпуская к сопернице, которая, как выяснилось, уже любит другого… Кино и немцы! Ни жилья, ни прописки, ни работы, ни нормальной человеческой профессии, ни семьи, ни любимой женщины. В секунду, пока галантно уступал право первого слова. Вдогонку рассказать о себе? Вызвать жалость? Обречь Лену на чувство вины? Переложить на ее плечи свои проблемы? Любое его слово может быть расценено именно с таких позиций, если у нее не нашлось о прошлом иных воспоминаний, кроме как про кувыркания и позы…
Лена думала о чем-то своем, ножом выкатывая красные икринки в четкие линии. Ей бы стать художником или дизайнером – все привела бы к гармонии. Кроме человеческих отношений…
Ошибался Сергей – Лена думала как раз о нем, его жене и о себе. И не под нынешний вечер приспело время расставлять все точки над «i». Месяц назад, ничего не сообщив Сергею, она приехала в его военный городок. Не подсматривать, нет. Хотелось увидеть, узнать, понять, что же держит его, почему он не может сделать выбор. Не сомневалась ни единым кусочком сердца, что любит ее, что душой давно с ней, а значит, никаких отношений не могло остаться у него с неизвестной ей женщиной, по решению ЗАГСа носящей фамилию Серышева.
Но когда увидела маленькую женщину, несущую из обледенелой колонки ведро воды в барак, почему-то названный офицерским общежитием, поняла: Сергей, даже если уйдет к ней, все равно будет постоянно оглядываться назад. И винить себя. А возможно, в каких-то моментах – и ее. Одно дело – оставить жену в роскоши и ни в чем не нуждающуюся, и другое – в нетопленом бараке. Сергей разрывался между любовью и жалостью, помноженной на чувство ответственности. Хоть чуточку зная Сергея, можно было сделать вывод: он не уйдет от слабого к сильному, потому что не способен предавать. Ей повезло встретить такого мужчину в своей жизни, но – очень поздно. Хотя – лучше бы она не приезжала на Север. Лучше бы вообще ничего не видела, ничего не понимала в поведении Сергея, доверившись только судьбе.
Увидев его сегодня, вновь готова была потерять голову. И так бы, скорее всего, получилось, если бы не споткнулась при входе в метро об осуждающий взгляд женщины, чем-то отдаленно напомнившей жену Сергея. Что ей не понравилось, чему позавидовала, то только ей одной известно, но заставила Лену сжаться, уйти в скорлупу, в которой ей прекрасно жилось до момента, когда незнакомый моряк помог донести сумку. Донес – до безумия, до счастливой потери памяти, до непроходящего желания каждый день видеть его, слышать, общаться. Но к чему, зачем всему этому следовало случиться, если в самые счастливые мгновения выросла стена, которую ни перепрыгнуть, ни развалить, ни обойти? Только биться об нее в отчаянии лбом…
– Я пойду, ладно? – попросила она, надеясь, что Сергей со свойственной ему решительностью осадит, попросит остаться. Хотя бы на этот вечер.
Не осадил. Окаменел, занятый собой, своими чувствами. Проклятая армия учит своих офицеров еще и исполнительности, подчинению обстоятельств…
Лена поцеловала Сергея в щеку, но, когда он все-таки попытался задержать, сама отодвинулась, выставила руку: все. Все, иначе это будет продолжаться бесконечно. А мы ставим точку.
У армии наверняка было бы больше побед, если бы в ней служили женщины…
Сергея удержал не только и не столько этот жест: в голове продолжали звучать слова про кувыркание в постели. И он, еще не определившись окончательно к случившемуся, подкожно чувствовал: он теперь никогда не сможет относиться к Лене столь безоглядно, как раньше. Потому что узнал себе цену, увидел, каким он был все это время в глазах обожаемой женщины: самовлюбленный Дон Жуан, ищущий новые позы. Но ведь она прекрасно знала, что он женат. Почему позволила приблизиться? Чтобы потом, когда у самой появится любимый мужчина, вытащить на свет самое сокровенное и превратить его в самое постыдное, презреть и унизить? Больнее ударить, оправдывая себя?
Лена тянула время, ждала от него каких-то слов, но что можно говорить, когда ты по уши в дерьме, когда сражен изуверским, идеально выверенным приемом – упреком за постель? Ибо против всего остального можно бороться, что-то доказывать и переиначивать. Оценивать же себя с позиций мужских способностей – это уподобиться чванливым самоуверенным молокососам, рассказывающим о своих подвигах в подъездах. И даже если ее фразы вырвались от отчаяния или с расчетом, он-то теперь знает, что думают о нем на самом деле…
– Но ты не пропадай, ладно? Звони, – зачем-то попросила Лена, уже набросив курточку.
Нет, он не пропадет – он просто исчезнет из ее жизни. Он слишком любил ее, чтобы делать вид, будто ничего не произошло. Это нужно не иметь совести, чтобы, зная к себе подобное отношение, не сгорать от стыда, продолжать улыбаться. Тем более, если рядом с ней появился мужчина, которого она полюбила. У которого она просыпается на плече и который не кувыркается…