Милиционеры, кутаясь в плащ-накидки, старались до темноты опоясать бело-красной строительной лентой место трагедии – утром искать саперам и следователям неразорвавшиеся боеприпасы и улики. Любопытных не было, вокруг школы бродили лишь черные седые тени, оставшиеся от обезумевших людей. Но даже среди этих раскачивающихся в такт своему горю теней выделялась фигурка мальчика, осторожно приближающегося к школе. Идущий следом отец раз за разом останавливал сына за плечи, но мальчика это только убеждало в наличии надежной защиты, и он делал новые шаги к зловещему распластавшемуся чудищу с пустыми глазницами.
– Не надо, Азаматик. Пойдем домой, родной, – просил отец.
Врачи говорили, психологи предупреждали, сам понимал, что нельзя мальчику даже косвенными признаками напоминать о потрясении, после которого он перестал говорить. Завтра его отправят в клинику в Москву, но сегодня весь вечер Азамат вырывался на улицу, тянул в сторону школы.
– Стойте, стойте. Туда нельзя, – остановил их промокший постовой, вышедший из-под дерева. На нем, продолжая напоминать о бывшем празднике-трагедии, болтался сдувшийся красный шарик.
– Сын там был. Тянет весь вечер что-то показать, – развел руками перед охранником отец: «Понимаю, что нельзя». Но ради сына он теперь готов сделать все.
Охранник, оглядев мальчика и представив, сколько на его судьбу выпало жизней, вздохнул, погладил его по голове. Посмотрел по сторонам, убеждаясь в отсутствии начальства, первым шагнул в пахнувшую мокрой золой и тротилом школу:
– Только со мной. И осторожнее. Куда он хочет?
Мальчик, со страхом оглядывая плачущие черными подтеками стены, показал сначала на столовую, а там – на огромный котел с некогда красной, а теперь почерневшей от огня и дыма надписью на круглом лбу: «1-е блюдо».
– Ты там прятался? Внутри? – понял отец.
Мальчик закивал головой, но пальчиком продолжал тыкать на крышку, заваленную бревнами. Отец с милиционером отбросили их, с усилием приподняли крышку и тут же торопливо отбросили ее в сторону: внутри котла лежал окровавленный спецназовец, и с первого взгляда было не понять, живой он или мертвый…
…Маленький старый врач, почему-то работающий на «Скорой помощи», а не воспитателем в детском саду, сидел у постели больной до тех пор, пока та не забылась пусть и в тревожном, но сне. Кивнул замершей рядом женщине, позавчера вызывавшей их бригаду для себя и прикованного наручниками к батарее внуку: пусть поспит. Осторожно собрал свой «тревожный чемоданчик». Огляделся вокруг, словно не досчитав присутствующих, поинтересовался шепотом:
– А где ваш аника-воин?
Ему кивнули на детскую комнату.
Глебка, чтобы быть выше, стоял на порожке балкона, в одной руке сжимая санитарную машинку, а второй протягивая в сторону далекой звезды шоколадную конфету:
– Это тебе, папа. Возьми. Я ее только немного надкусил. Только хвостик. Но она ведь все равно долетит до тебя, да? Возьми. И хотя меня спас чужой дядя, ты все равно вернись обратно.
Комбатанты
– На колени!
– Головы не поднимать!
– Снять мешки!
– Головы не поднимать, я сказал!
Автоматные очереди лучше овчарок навели порядок в сбившемся стаде пленников. Да и зря они торопятся увидеть перед собой свежевырытую могилу. В их положении именно темнота и неизвестность оставляли еще хоть какую-то надежду на спасение. А так…
А так за спины заложников становлюсь я – бестелесное исчадие ада, демон, вселенское зло, которое может появиться в любое мгновение в любом обличье. Они должны бояться даже простого ожидания моих безмолвных команд. Моего настроения. Моих желаний. Мне не то что нравится их мучить, но растоптать, сломить, растереть в прах – как десерт к утренней кружке чая, который к тому же еще не выпил.
Поднимаю руку. Мои головорезы берут пленников за волосы. У кого они короткие, удобно цепляться за глазницы.
А вот теперь отмашка!
Головы несчастных синхронно вздергиваются вверх. Хотели видеть мир после пленения? Радуйтесь ему: на краю могилы бойцы сдирают шкуру с тушки барана. А можно и с любого из вас… Две девчушки безмолвно валятся в обморок. Мало. Рассчитывал на большее количество.
– Смотреть!
– Не опускать головы!
– Глаз не отводить, я сказал!
Моя автоматная очередь над головами уже как удар пастушьим хлыстом: хозяин стада – я! И только сейчас приступаю к главному действу.
– Разделиться на пары!
Светловолосая худенькая девчушка тянется мизинчиком с ободранным маникюром к стоящему рядом парню в камуфляже. Зря так сделала, милая. Ох, зря! Когда-то, давным-давно, подобным образом тянулся и я до одной девушки, выцарапывая у скамейки расстояние до нее. Но, видать, слишком длинной оказалась та скамья… Так что напоминать об этом мне не стоило. А вот вашу лебединую верность испытать на излом интересно.
Пинаю влюбленных ногой в спины – взять их!
Остальных мимо осыпающейся, втягивающей в свою глубину могилы ведут к бензовозу, усаживают на солнцепеке вдоль борта. Мелочей в моих действиях нет, здесь ничто не случайно: при малейшей попытке освобождения пленных одного зажигательного патрона по бензобаку окажется достаточно, чтобы поднять всех в небо одним клубом огня и дыма. Я ведь никогда не обманываю пленников: сказал, что спасение в темноте, так и цеплялись бы за мешки на головах, лелея надежду на недоразумение, которое вот-вот кончится.
Сам иду за капонир, на ходу надевая маску-чулок и снимая орденские планки с еще советскими наградами. Были времена… Усаживаюсь за приготовленный столик, с наслаждением впиваюсь в красный полумесяц арбузного ломтя. К стекающим по маске каплям устремились осы, и приходится отмахиваться от них кинжалом. Подошедшей парочке охрана бьет по ногам, приучая стоять перед старшим на коленях. Бросаю им под нос обглоданный полумесяц, натравливая на пленников и ос.
– Короче, так… – Вытаскиваю черно-белые четки.
Психология: бесцветные мало привлекают внимания, а вот к черно-белым горошинам у приговоренных к смерти притяжение магическое. Мой перебор ими как гадание на ромашке: расстреляю – не расстреляю – в могилу спихну – к Аллаху пошлю. А как хотели? Бросали блондинки и нас…
– С каждой пары в живых оставляем одного. Ты, – протыкаю кинжалом взгляд парня и демонстративно выставляю черный кругляш, – бежишь в сторону леса. Ты, – полоснул, как бритвой, по взгляду девушки, заодно пролистывая, как книжную страницу без картинок, белую горошину, – стреляешь в него. Попадешь – останешься жить. – Задерживаю белую масть, чтобы глотнула воздуха. Как же знаком завиток у виска! У всех блондинок он такой? – Если он уйдет, придется расстрелять тебя. – Выбрасываю масть черную. У меня все рядом, хватает одного движения пальчиком. Это вам не на скамейке сидеть с томиком Цветаевой и отодвигаться, отодвигаться…
Зато влюбленные в один миг, на глазах стареют. Так-то испытывать судьбу мизинчиками! А вот теперь выбор, кому остаться в живых. И за счет кого. И как потом с этим жить.
Хотя насчет жизни торопиться тоже не стоит, надо еще будет и победителю выиграть у меня белую фишку. Я ведь не говорю, что поле заминировано, а в автомате холостые патроны. Мне важно, чтобы девушка взяла в руки оружие. Для видеосъемки. Парня, если не подорвется, пристрелим сами, но девица не докажет никому никогда, что это не она нажала курок. Нам же в отряд нужны отчаявшиеся, загнанные в угол смертники со славянскими лицами.
– Беги!
– Стреляй!
Ах, как же ненасытно вкусны первые арбузы!
Самое неприятное при захвате заложников – это ранний подъем. Лягушки еще квакают в затонах, а солдату – мотай портянки. Утешает лозунг, который однажды пришлось увидеть в одной из тюрем: «Кто не с нами, тот у нас». А у нас в руках должны были оказаться два десятка столичных студентов-волонтеров, пожелавших работать в «горячих точках» с гуманитарной миссией. Слово-то какое красивое для них придумалось – «комбатанты». Идущие с войсками. Но – доходятся! Без моего желания, без разрешения здесь ни одна миссия невыполнима. Остановлю любого и там, где пожелаю. Вот только жаль, что не высплюсь. Но тем хуже для остальных, потому что буду злее!
Под фонариком экипировались, на ощупь проверились. С Богом! Нас ждут великие дела.
К рассвету отряд слился с кустами, рытвинами, кочками. Месяц, всю ночь горбатым пастухом стороживший стадо звезд, рассвет все же проспал, и стадо разбежалось, оставив старика бледным свернувшимся калачиком средь редких облачков.
В бинокль стал постепенно различаться недалекий аул и аксакал, развозивший по полю навоз в старенькой детской коляске. Около его избы красовался свежевыкрашенный сруб над колодцем. Вечером исследовал его – полный тины и лягушек. Поставить новые венцы на нечищеные колодцы и считать свой долг перед народом выполненным – это в крови у нынешней власти. Потому я и не в ней. Из захламленного предгорного бурелома подслеповато выглядывает замшелый, скрюченный непогодой и временем плакат «Берегите лес». Лес сбережем. Ни один сучок не треснет, ни одна птица не встрепенется. У меня рюшечки на старых колодцах не пройдут, я пью чистую воду!
На узкую дорогу, пыльным деревенским половиком легшую среди кустов, нужный нам автобус выполз раздутым оранжевым жуком. Выпучив глаза-тарелки, вытянула в ожидании развязки длинную ребристую шею вышка сотовой связи. Но здесь связь никому не поможет, мешок для сбора мобильников подготовлен. А вот почитать чужие эсэмэски на досуге будет занимательно. Какие же глупцы те, кто не стирает перед дальней дорогой свидетельства личной жизни. Они для шантажа – лучшая подпитка.
«Береженого Бог бережет, небереженого – конвой стережет», – вспомнилась еще одна присказка конвойных войск. Ребята там служат веселые. У них много подобных прибауток: и что если и ходят они в театр, то только в камерный, и что даже картошку они – сажают! А мы ничего сажать не станем, мы просто воткнем в землю носом полтора десятка наивных глупцов-миротворцев, чтобы навсегда отбить у них желание лезть в войну со слюнявчиками. Фон для нашей работы более чем благоприятный, со вчерашнего дня на границе Чечни и Ингушетии идет боестолкновение. Раненые пошли и среди мирного населения, в район тронулись конвои с гуманитарной помощью, а мы студенческую «гуманитарку» на нашем участке сравняем с землей…