Пока он ехал до Сольны, прокурор позвонила ему и сообщила, что, «если не будет ничего нового и серьезного на Роланда Столхаммера» во время их встречи, она намеревается выпустить его после обеда.
– Я тебя услышал, – сказал Бекстрём. – Единственное меня беспокоит, у него ведь хватит денег на дорожные расходы, когда он свалит.
– Такие, как Столхаммер, обычно не в состоянии долго усидеть на чужбине, – возразила прокурор. – Если они уезжают в Таиланд, а чаще всего именно туда лежит их путь, то все равно возвращаются домой приблизительно через месяц.
– Я не знаю этого, – сказал Бекстрём. – Не общаюсь с подобными личностями. Придется поверить тебе на слово. – У тебя есть еще что-то? – спросил он.
– Пожалуй, это все. Кстати, по моему мнению, ты и твои помощники отлично отработали, – сказала прокурор в попытке подсластить пилюлю.
«Что ты знаешь о полицейской работе, сучка?» – мысленно огрызнулся Бекстрём и выключил мобильник.
Ровно в восемь Тойвонен шагнул в комнату, где собралась разыскная группа, и, в отличие от его первого визита к ним, он явно пребывал в отличном настроении.
– Выглядишь бодрым, Бекстрём, надеюсь, хорошо выспался, – сказал он и похлопал Бекстрёма по плечу. – Ну, давайте перейдем к делу.
«Чертов лисенок», – подумал Бекстрём.
– Пожалуй, ты начнешь, Надя, – сказал он и кивнул.
«Только не с того, что меня надули почти на три миллиона. Кроме того, русская выиграла у меня бутылку водки, и как мне сейчас выпутываться из этого?»
Надя Хегберг поговорила с двумя женщинами, которые двадцать лет назад создали фирму «Дом машинописи» и в качестве одной из первых мер обзавелись ячейкой для нее на Валхаллавеген в Стокгольме.
– Обе работали в рекламном бюро по соседству, – объяснила Надя, – что было практично и удобно. А саму фирму они задумали в качестве дополнительного заработка.
Но их идея оказалась не особенно удачной. У них уже с самого начала возникла проблема с клиентами, а когда шеф рекламного бюро обнаружил, чем они занимаются, он был категоричен. Предложил либо увольняться, либо отказаться от этой затеи.
К тому моменту свой акционерный капитал в пятьдесят тысяч крон они по большому счету потратили. И поговорили с человеком, который вел у них бухгалтерию, Карлом Даниэльссоном, попросили о помощи. Он согласился и продал их детище за крону одному из своих клиентов. Человеку, с кем они никогда не встречались и даже не знали, как его зовут. Даниэльссон подготовил все бумаги, они пришли в его офис и подписали их. От покупной суммы в одну крону, однако, отказались. Вот и все.
– Хотя он, конечно, предложил ее, – сказала Надя. – Достал крону и положил на стол.
– Красивый жест, – заметил Бекстрём. – У тебя есть еще что-то, Надя?
– Найдется. Совершенно независимо от двух и девяти десятых миллиона в его банковской ячейке у нас, по-моему, сформировалось неправильное мнение относительно нашей жертвы убийства, – констатировала она на почти идеальном шведском, порой свойственном ей.
– Почему это независимо от них? – спросил Бекстрём.
– В собственной фирме Карла Даниэльссона, похоже, и того больше, – пояснила Надя Хегберг.
– У пьяницы еще больше денег? И сколько же тогда? – спросил Бекстрём с сомнением в голосе.
– Я собираюсь вернуться к этому позднее, – сказала Надя. – А сначала хочу поговорить о том, сколько он забрал из ячейки в тот день, когда его убили. Банковский ящик наименьшей модели, тридцать шесть сантиметров длиной, двадцать семь шириной и восемь высотой, и его объем, следовательно, составляет семь тысяч семьсот семьдесят шесть кубических сантиметров, то есть почти восемь литров, – продолжила она. – Если исходить из того, что его заполняют тысячными купюрами по сто тысяч в пачке, он вмещает примерно восемь миллионов.
– Восемь миллионов в такой маленькой коробочке! – удивился Бекстрём.
«Это же, черт побери, преступление», – подумал он.
– Если речь идет о евро, купюрах с самым большим номиналом в пятьсот евро, и они в общем занимают значительно меньше места, чем наши тысячные при почти в пять раз большей стоимости, то в него вместится примерно пятьдесят миллионов, – сказала Надя и улыбнулась. – Если бы он содержал накопления в самых крупных пятитысячных долларовых банкнотах, да, вы знаете, с президентом Мэдисоном на передней стороне, их еще называют портретом Мэдисона, то в ячейке Даниэльссона лежало бы почти полмиллиарда шведских крон, – констатировала Надя с широкой улыбкой.
– Ты издеваешься над нами, Надя, – сказал Альм и покачал головой. – Все те мешки, которые наши грабители забирают с собой. Как ты объяснишь их тогда?
– Даниэльссон, вероятно, был самым богатым в мире пьяницей, – заметил Бекстрём.
– Купюры меньшего достоинства, – ответила Надя на вопрос Альма. – Пожалуй, сотенные в среднем. Если наполнить наш ящик ими, – продолжила она, – туда влезет миллион. Если двадцатками, там хватит места максимум для трехсот тысяч.
– Выходит, этот идиот мог иметь полмиллиарда в своей банковской ячейке, – констатировал Бекстрём, все еще находясь под впечатлением от услышанного.
– В это я ни на секунду не поверю, – сказала Надя и покачала головой. – Я думаю, он хранил там самое большее восемь миллионов. Относительно твоего вопроса, Бекстрём, я не считаю также, что он был самым богатым в мире пьяницей. Зато знаю многих очень известных в мире богачей, пьющих вне всякой меры.
– Тогда получается, он мог забрать с собой целых пять миллионов неделю назад, – прикинула Анника Карлссон.
«Домой к себе в квартиру, – подумала она. – В портфеле, который лежал у него в гостиной на телевизоре».
– Если сейчас речь идет об атташе-кейсе, или так называемом дипломате обычной модели того типа, чьи описания я видела, то в нем не поместится такая сумма в тысячных купюрах, – сказала Надя. – Кстати, все мои расчеты сделаны исходя из них. И у меня есть еще следующая гипотеза, если вы сейчас в состоянии слушать.
– Мы само внимание, – произнес Тойвонен с той же довольной миной.
– Во-первых, я предположила, что он приходил туда с целью забрать деньги, – продолжила Надя. – Само собой, речь могла идти и о каких-то записях или чем-то подобном, но я предположила, что он забрал деньги. Во-вторых, я исходила из того, что это были тысячные купюры пачками по сто тысяч, подобные тем, какие мы нашли в ячейке, и, в-третьих, я предположила, что он засунул их в атташе-кейс самой обычной модели.
– Как много получится тогда? – спросил Тойвонен и ухмыльнулся отчего-то, посмотрев на Бекстрёма.
– Максимум три миллиона, – сообщила Надя. – Хотя тогда, я думаю, ему требовалось уложить их очень аккуратно, поэтому, по моему мнению, дело касалось меньшей суммы. Пожалуй, пары миллионов, – сказала она и пожала плечами. – Все это ведь из серии гипотез, как вы наверняка понимаете.
– Никто не проверил, может, Ниеми купил новый автомобиль, – сказал Стигсон и ухмыльнулся, окинув взглядом других.
– Поосторожнее, парень, – одернул его Тойвонен и строго посмотрел на него. – Ты упомянула его собственную фирму, Надя. Как много денег находится там?
– Согласно ее годовым отчетам, она имеет собственный, облагаемый налогом капитал в двадцать миллионов крон, – сообщила Надя. – Надо отметить, что это предприятие с минимальным разрешенным акционерным капиталом в сто тысяч. С Даниэльссоном в качестве исполнительного директора, председателя правления и единственного владельца. Второй член правления – его старый друг Марио Гримальди, а заместитель председателя – Роланд Столхаммер.
– Могу себе представить, – заметил Тойвонен с кривой усмешкой. – Сколько из этого воздуха? – продолжил он.
– Десять миллионов я нашла, – констатировала Надя. – Акции, облигации и другие ценные бумаги, лежащие в СЕ-банке и банке Карнеги. Остающиеся десять миллионов должны находиться за рубежом, но, поскольку у меня нет бумаг от прокурора, которые требуются для получения данных о них, пока мне ничего не известно. По моим догадкам, эти деньги находятся там. Годовые отчеты, похоже, выполнены по всем правилам. Проблема в другом.
– И в чем же тогда? – спросил Тойвонен.
– В его бухгалтерии. Она отсутствует. Он ведь обязан хранить ее десять лет, но мы не нашли ни единого документа, – констатировала Надя и пожала плечами.
– Похоже, нам надо передать это дело в отдел по борьбе с экономическими преступлениями, – предположил Тойвонен.
– Я тоже так считаю, – поддержала его Надя. – Если вы хотите, чтобы я занималась чем-то еще, это просто необходимо.
– Тогда мы поступим так. Напиши обоснование, и я сразу все устрою, – сказал Тойвонен. – Еще один вопрос. Когда Даниэльссон заработал все эти деньги?
– За последние шесть-семь лет, – ответила Надя. – Раньше дела его фирмы были не особенно удачны. Но шесть-семь лет назад пошли в гору. Он зарабатывает по паре миллионов в год на различных инвестициях, акциях, облигациях, опциях и других ценных бумагах, и постепенно доверие к нему на бирже укрепляется.
– Интересно, – сказал Тойвонен и поднялся. – Даниэльссон, судя по всему, не был обычным пьяницей, – сказал он. Улыбнулся и кивнул Бекстрёму.
29
– У нас есть что-то еще? – спросил Бекстрём и зло посмотрел вслед выходящему из комнаты Тойвонену.
– Да, относительно того, о чем попросил меня шеф, – сказала Фелиция Петтерссон, вежливо подняв руку. – Я имею в виду некую странность с разносчиком газет. Который нашел тело. Его зовут Септимус Акофели. По-моему, я поняла, в чем странность. Я просмотрела распечатку с его телефона, и там обнаружила некое несоответствие с тем, что он сообщил, когда ты сам допрашивал его.
«Ничего себе, – подумал Бекстрём. – Черная курица снесла яйцо. Пусть она по-прежнему всего лишь цыпленок».
– И о чем речь? – спросил Бекстрём, хотя сейчас он предпочел бы пойти в туалет и выпить несколько литров холодной воды, присовокупив к ним пару таблеток болеутоляющего и сверху положив мятную пастилку. Пожалуй, свалил бы из этого сумасшедшего дома и поехал в свою уютную берлогу, где теперь и холодильник, и кладовка снова были заправлены как в прежние времена.