– О какой сумме идет речь? – перебил ее Бекстрём, сохранявший ледяное спокойствие, пусть дама у него на коленях уже гладила его галстук обеими руками. Загорелыми, сильными и слишком большими для женщины, пожалуй, даже мужскими. – Чисто из любопытства, – объяснил он.
– Мы говорим почти о миллионе, – сказала Бритт Мария Андерссон, гладя украшенный желтыми лилиями синий галстук Бекстрёма.
– Ты уверена в этом? – спросил он. – Я разговаривал с прокурором сегодня утром, и мои коллеги навестили твою ячейку в СЕ-банке в центре Сольны всего пару часов назад. Они нашли в ней портфель Карла Даниэльссона, и в нем два миллиона. Тысячными купюрами, двадцать пачек по сто тысяч в каждой.
Звонок на мобильный, кстати, – продолжил он, – когда телефон в твоей сумочке запищал пару минут назад. Вообще-то звонок сделала моя коллега, на тот самый номер, куда обычно звонили Даниэльссон и Акофели.
Первый с целью купить секс с тобой, а второй, поскольку он, возможно, любил тебя.
Знаешь, Бритт Мария Андерссон, – сказал комиссар Эверт Бекстрём. – Мне внезапно пришло в голову, что я разговариваю с крайне необычной фигурой в моей отрасли.
– И почему же? – спросила она, и ее глаза неожиданно стали даже более узкими, чем у коллеги Анники Карлссон в тот раз, когда она подумывала задать взбучку молодому Стигсону, поскольку он болтал именно о Бритт Марии Андерссон в оскорбительной для любой женщины манере.
– Ты женщина, совершившая двойное убийство, – сказал Бекстрём. – В настоящий момент у нас фактически нет ни одной представительницы слабого пола, отбывающей пожизненное заключение по этой причине, – констатировал он. – И не было никого подобного уже сорок лет, – добавил он. – А в последний раз такой чести удостоилась финская проститутка. Сейчас же этот список пополнит ее шведская коллега.
И в это мгновение она сорвалась. Возможно, дала волю гневу и чисто рефлекторно при его последних словах, поскольку все равно, наверное, поняла, что игра уже проиграна для нее, вцепилась в узел его галстука. Попыталась затянуть его изо всех сил и опрокинулась назад, когда маленькая пластмассовая застежка на нем не выдержала.
Ведь это был классический полицейский галстук, пусть данный экземпляр обошелся ему в десять раз дороже, чем тот, который обычно носил на службе его постоянно подвыпивший отец. С уже готовым узлом, чтобы всякие подонки не смогли задушить его, когда он задавал им взбучку и сажал под арест в старом полицейском участке в Марии. А также дома по праздникам, поскольку у него больше не получалось завязывать обычный галстук.
– Остынь, Беа, – сказал Бекстрём, вытащил из кармана наручники и взял хозяйку дома за руки, чтобы надеть их. – Будь паинькой и веди себя хорошо.
Но она не собиралась успокаиваться. Закрутилась волчком по полу. Сбила Бекстрёма с ног и, сев на него верхом, вцепилась в его сейчас обнаженную шею. И стала сжимать свои руки, которые были больше и сильнее, чем его.
Ее собачонка вдобавок выскочила из своей корзинки и пришла на выручку хозяйке, в клочья разрывая зубами его дорогие желтые брюки. Потом Бритт Мария Андерссон, шестидесятилетняя дама, которая, по большому счету, с точки зрения криминологии никак не могла быть преступницей, когда речь шла о двойном убийстве, схватила со стола бутылку коньяка и обрушила ее прямо на голову Бекстрёма.
– Черт, Анника! – заорал Бекстрём, в то время как проблески света и темнота чередовались в его голове. И пусть он предпочел бы умереть, чем звать на помощь, когда какая-то баба пыталась лишить его жизни.
Инспектор Анника Карлссон ворвалась в комнату со скоростью старинного пушечного ядра. Она ударом ноги отправила Старину Путте в полет по дуге наискось через комнату и огуляла его хозяйку телескопической дубинкой два раза по плечам и два раза по рукам. А потом надела наручники на Бритт Марию Андерссон, схватила ее за волосы, повернула лицом к себе и объяснилась с ней в свойственной для общения между представительницами слабого пола в экстремальной ситуации манере.
– Веди себя нормально, старая ведьма, иначе я просто прибью тебя, – сказала Анника Карлссон крайне резким даже для женщины-полицейского тоном, а затем со всей тщательностью и заботой занялась своим шефом, комиссаром Бекстрёмом.
– Боюсь, старуха сломала тебе нос, Бекстрём, – сказала она, когда Фелиция Петтерссон и Ян О. Стигсон увели Бритт Марию Андерссон из ее квартиры.
– Ерунда, – ответил Бекстрём, вытирая рукой бегущие из обеих ноздрей кровавые ручейки, а потом пошарил под рубашкой и достал магнитофон, прикрепленный скотчем к его животу под хорошо сидящим желтым льняным пиджаком. – Все нормально, лишь бы запись получилась. Просто приклей пластырь, чтобы мы смогли вернуться к себе на базу, – добавил он и зажал нос пухлыми пальцами.
93
Бекстрём едва успел заклеить пластырем свой коричневый нос и переступить порог собственного служебного кабинета, когда к нему вошел запыхавшийся коллега Ниеми.
– Что, черт возьми, случилось, Бекстрём? – спросил он. – Ты выглядишь так, словно кто-то протащил тебя через валки стиральной машины.
– Наплюй на это, Ниеми, – махнул рукой Бекстрём. – Чем я могу помочь тебе?
– У нас сенсационная новость, прямо прорыв в расследовании, – сообщил Ниеми. – Мне звонили коллеги из Главной криминалистической лаборатории какое-то время назад и рассказали, что им удалось выделить ДНК с перчаток для мытья посуды, которые поляк нашел в контейнере. И она женская, – добавил он.
– Уборщицы Даниэльссона, – предположил Бекстрём, хотя сам все понял уже несколько суток назад.
– Я тоже так подумал, – признался Ниеми.
«Финик явно не отличается большим умом, – подумал Бекстрём. – Он же сам провел несколько дней в квартире Даниэльссона, и кто, черт побери, нанимает слепую уборщицу?»
– Пока они не нашли ту же самую ДНК под ногтями Акофели, – продолжил эксперт. – Единственная проблема в том, что у нас нет никого с таким генетическим кодом в регистре. Мы не знаем, кто она.
– Вчерашние новости, Ниеми, – сказал Бекстрём и откинулся на спинку стула, пусть его нос просто дьявольски болел. – Она сидит в следственном изоляторе. Хорошо, что ты зашел, кстати, – добавил он. – Возьми у нее образец ДНК, раз уж ты все равно здесь. Потом я хотел бы, чтобы ты с твоим товарищем, коллегой из Южной Америки, провели обыск у нее на квартире. Именно там ведь она убила Акофели. А если у вас найдется время, то в нашем гараже стоит автомобиль, который она арендовала для перевозки его тела.
– О чем, черт возьми, ты говоришь, Бекстрём? – недоумевал Ниеми.
– Я полицейский, – ответил Бекстрём. – Поэтому просчитал все уже четырнадцать дней назад.
Затем появился Тойвонен.
– Мои поздравления, Бекстрём, – буркнул он. – Мне внезапно пришло в голову, что, если ты не будешь давать волю языку, мы, пожалуй, могли бы начать общаться как люди.
– Спасибо, – ответил Бекстрём. – Да будет тебе известно, ты согрел душу старому констеблю, – добавил он.
– Ерунда. – Тойвонен ухмыльнулся и ушел.
«Я убью тебя, чертов лисенок», – пообещал Бекстрём.
Потом позвонила прокурорша.
– Привет, Бекстрём. Я слышала, ты взял нашего преступника или преступницу, пожалуй, лучше сказать.
– Да, – подтвердил Бекстрём.
– Я также поговорила с Ниеми, – продолжила она. – Поэтому собираюсь провести переговоры об аресте уже завтра утром. Есть ведь все основания.
– Рад за тебя, – ответил Бекстрём и положил трубку.
Анна Хольт сама соизволила спуститься в его кабинет.
– Поздравляю, Бекстрём, – сказала она, кивнула и улыбнулась. – Ты убил дракона для меня.
– Спасибо, – ответил Бекстрём. – Как дела с пресс-конференцией?
– Я думаю, нам не стоит поднимать шумиху, – сказала Анна Хольт и покачала коротко стриженной темноволосой головой. – Подобного было через край в последнее время. Пожалуй, мы довольствуемся простым пресс-релизом. Завтра, после переговоров об аресте.
«Конечно, – подумал Бекстрём. – Сначала вы позорите меня. Потом лишаете заслуженной славы. Самому мне остаются пара разодранных льняных брюк, разбитый придиванный столик, залитый кровью ковер и продырявленные стены и потолок там, где когда-то был мой дом. А в качестве благодарности я получаю хрустальную вазу, которую отдаю соседу-алкашу, и полицейский жетон, якобы некогда принадлежавший чокнутому педику, даже не набравшемуся мужества признаться в своей сексуальной ориентации, и потому ему приходилось бороться с другими голубыми с целью скрыть свое истинное лицо».
– Твое мнение, Бекстрём? – спросила Хольт.
– Fine with me[20], – сказал Бекстрём и одарил ее взглядом Сиповица, когда она направилась к выходу.
«Да пошла ты, тощая сучка», – подумал он.
– И что нам, черт возьми, делать с Сеппо Лореном? – спросил Альм.
Красный как рак, он появился у Бекстрёма через две минуты после того, как Хольт покинула его.
– Хорошо, что ты зашел, Альм. Сейчас мы поступим так. Слушай внимательно.
– Я слушаю.
– Прежде всего ты соберешь все бумаги, написанные тобой о Сеппо. Потом свернешь их вместе в трубочку. Закрепишь в таком положении резинками и засунешь себе в задницу.
«У него не только не хватает мозгов, – подумал Бекстрём, смотря вслед коллеге Альму, – но и напрочь отсутствует чувство юмора».
– Респект, шеф, – сказал Франк Мотоэле и кивнул Бекстрёму.
– Спасибо, – ответил Бекстрём. – Твоя похвала много для меня значит.
«Будь у меня его глаза, мне не нужен был бы малыш „зигге“, – подумал он. – Я мог бы стоять и просто смотреть на всякую шпану, а они молили бы меня о пощаде».
– Один остался, – констатировал Мотоэле с задумчивой миной. – С Афсаном мы разберемся после суда. У меня есть друзья в местах заключения. По обе стороны. Так что это не составит труда.
– Я тебя услышал, – кивнул Бекстрём.
«Один остался», о чем парень, черт возьми, говорит?» – подумал он.