— Неужели вы по-прежнему продолжаете думать, что это простое совпадение? Кто-то незаконно пользуется автомобилем умершего человека, но со мной это никак не связано?
— А ты думаешь, что связано?
— Не знаю.
— Ну вот и я не знаю. Поживем — увидим. Чего сейчас гадать? Как там дело о расчленёнке? Движется?
— Вашими молитвами. Писать устала. Пальцы не слушаются.
— Пиши, Леся, пиши, — подбодрил Пиночет. — Больше бумаги, чище жопа — вот основная заповедь хорошего следователя.
В следующий раз Суббота позвонил поздно вечером, около одиннадцати часов. Я уже была дома.
— Только что говорил со своим знакомым из ППС: есть Красилов! Правда, без машины. Задержан случайно. Заметив одинокого запоздалого прохожего, патрульные решили проверить у него документы. Оказалось, что он не только чужой машиной пользуется, но и паспортом.
— Ошибка возможна?
— Теоретически возможна, но практически маловероятна. Совпали не только фамилия, имя и отчество, но и год рождения. Он сейчас в седьмом отделении отдыхает. Завтра его переведут в городской изолятор, будем разбираться.
Голос у Субботы дрожал от радостного возбуждения. Я же была слишком уставшей, чтобы оценить новость по достоинству. Да и Шевченко сегодня был очень убедительным, доказывая, что я тут ни при чем. Опустившийся наркоман заложил за ханку документы и личный транспорт, а вскорости, не успев рассчитаться, умер. Новый хозяин просто переклеил фотографию. Вот и вся арифметика.
— Я звонил часов в десять, тебя еще не было дома. Как там у тебя, нормально? — спросил Суббота.
— К сестре ездила, недавно вернулась.
— Я спрашиваю, у тебя все нормально?
— Нормально, нормально. Спать хочу, а ты не даешь.
— Я почему спрашиваю, — продолжал Андрей, — Красилов был задержан в твоем районе. В десяти-пятнадцати минутах ходьбы от твоего дома. Еще одно совпадение?
Нет, для совпадений это был явный перебор. Ладно, завтра разберемся.
VII
Строгая, лишенная ярких красок комната для допросов. И мы с Пиночетом сидим в ней, словно два монаха-отшельника, уставших от мирской суеты. Сюда даже шум городских улиц не проникает — решетчатое окно смотрит во внутренний дворик следственного изолятора. Скоро к нам присоединится человек, называющий себя Максимом Красиловым. Перед тем как отправиться за ним, служащий СИЗО, отрекомендовавшийся майором Угловым, протянул Владимиру Степановичу пакет из плотной желтой бумаги.
— То, что было при нем, — пояснил он.
— Все-все? — уточнил Пиночет, взвешивая пакет в руке. — Оружия у него не было?
— Вероятно, не было, раз не нашли. Впрочем, вопрос не ко мне, — дипломатично ответил Углов, давая понять, что он охраняет содержащихся в этих стенах, но не отлавливает их на улицах. — Все согласно описи: паспорт, ключи, очки солнцезащитные, телефонная карточка и деньги — триста девяносто два доллара.
— Разумеется, это не Красилов, — заключил Пиночет, посмотрев в документ. Перед тем как идти на допрос, он запрашивал в архиве информацию и поэтому знал, как выглядел при жизни настоящий Красилов.
Перебрав вещи, Шевченко засунул все обратно в пакет. Мне не показал ничего, даже снимка на документе, а я и не просила. Во-первых, через минуту я увижу оригинал, во-вторых, не позволяла гордость. И так пришлось достаточно унизиться, чтобы Пиночет взял меня с собой.
Утром я шла на работу как на собственную свадьбу. Едва не бежала. Потому что и секунды не сомневалась в том, что именно мне будет поручено первой допросить задержанного человека. И тем больший шок я испытала, узнав, что мой начальник рассудил совсем иначе.
— В СИЗО поеду я, — заявил Шевченко, — а ты продолжай распутывать дело о расчлененном Рыбаченко.
— Господи, да там все давно распутано! Кой-какие бумаги осталось оформить — и можно передавать в суд.
— Прекрасно, вот и оформляй.
— Между прочим, если бы не моя беспримерная наблюдательность, то никакого лже-Красилова…
— Скажи лучше: если бы не его оплошность… — перебил меня Пиночет. — Короче, что ты от меня хочешь?
— Хочу допросить этого человека!
— И о чем ты его будешь спрашивать?
— Наверное, о том же, что и вы.
— Наверное, — передразнил Пиночет, — наверное… Послушай, Ищенко, когда человек пользуется фальшивыми документами, чтобы покатать свою задницу на старой американской машине, — это одна степень ответственности. Гораздо хуже, если за всей это липой стоит куда более серьезный криминал.
— Ага! Значит, вы тоже думаете…
— Ничего я пока не думаю, — бесцеремонно оборвал меня старший следователь. — Это ты думаешь, что Красилов возьмет и все тебе выложит. С какой стати? Такая валюта, как «за красивые глаза», давно не котируется.
— И вам не выложит.
— Согласен. Но тебе-то этот орешек точно не по зубам. Вот так, подруга моя кислая.
Не без труда, но я все же уломала Пиночета, чтобы он взял меня с собой. А так как мое самолюбие при этом было порядочно уязвлено, то за всю дорогу до изолятора я не проронила ни слова.
Громыхнула дверь, и, подталкиваемый конвойным, в помещение вошел, нет, скорее ввалился на еще нетвердых ногах человек. Волосы, его были всклокочены, на щеке — две глубокие царапины, в мутных глазах ясно угадывались признаки страха и отчаяния. Я почувствовала разочарование: меньше всего этот мужчина походил на филера-следопыта, если с его стороны, конечно, такой вид не был следствием искусного перевоплощения.
— Это еще кто такой? — спросил Шевченко с оттенком брезгливости.
Задержанный залопотал что-то несвязное, сбивчивое. Я мало что поняла из сказанного, а Владимир Степанович и не пытался. Его взгляд устремился было на прапорщика-конвоира, но, быстро скользнув по нему, окончательно остановился на Углове.
— Это кто? — повторил Пиночет, понизив голос почти до шепота, что у него выражало крайнюю степень гнева.
— Мало ли кто, — не растерялся флегматик майор. — Личность не установлена. Согласно изъятым у задержанного документам, живет под именем давно умершего человека. Что-нибудь не так?
— Патрульные в рапорте не говорили, что задержанный был пьян.
— А может, он… это…
— Что это?! Что это?!
— Бомба замедленного действия. У меня один знакомый был. Вместе пьем, все косые, а ему хоть бы что. Только через несколько часов, когда все протрезвляются, ему как вставит!
Пиночет поднялся, подошел к Углову и раскрыл перед его носом паспорт.
— По-вашему, это его фото?
Посмотрев на снимок и на того, кому полагалось быть оригиналом, Углов покачал головой.
— Вроде бы не похож…
— Тогда приведите того, кто вроде бы похож. Я пришел сюда затем, чтобы допросить человека, которого доставили к вам сегодня утром из седьмого отделения милиции. Приведите его! И только, ради бога, никого больше с ним не перепутайте.
— Извиняюсь, — слегка повысив голос, возразил офицер и показал на арестанта. — Но это и есть человек, доставленный из седьмого отделения.
Я решила, что пора вмешаться, пока они не подрались, и обратилась непосредственно к главному виновнику «торжества»:
— Назовите ваше имя. И объясните, при каких обстоятельствах вы были задержаны сотрудниками милиции.
— Сидоренко Дмитрий Иванович, — оживился задержанный. — Слава богу, я вижу, что у вас недоразумение приключилось. А я уж грешным делом подумал… это… ну что натворил что-то вчера… когда под градусом был. Оказывается, это вы меня перепутали. А я ведь смирный очень. Случается, что иногда переберу, но я тогда сразу домой и… спать.
— Выходит, вас доставили в седьмое отделение за то, что вы находились в нетрезвом виде?
— В какое отделение, не знаю. Но, понятное дело, доставили… Виноват. Пить много нельзя, знаю, но что делать, если жизнь страшная такая… А когда сто пятьдесят примешь, то кажется ничего еще.
— Это понятно. Что дальше было? Что вы делали в отделении?
— Ничего. Спал в камере. А утром меня двое ваших коллег с автоматами выволокли, в машину кинули и сюда привезли. Я спрашиваю их, мол, что я такого сделал, а мне говорят, что скоро узнаешь… Вот и…
— Это все, что вы помните?
— Все.
— В камере, кроме вас, был еще кто-то?
— Не знаю. Но когда меня забирали те двое, я был один… Кажется… один.
— Я это так не оставлю, — донесся до меня многообещающий шепот Шевченко.
Исчезновение лже-Красилова шеф воспринял как личное оскорбление. Еще бы, готовился, материалы из архива запрашивал, тащился через полгорода, а тут на тебе. Надо было сматываться, чтобы ни за что ни про что не попасть под раздачу.
— И не надо оставлять, — согласилась я. — Разрешите мне уйти. Тут вы, наверное, без меня справитесь.
Пиночет не ответил. При общем молчании я вышла из комнаты.
Я утрясала формальности по делу Рыбаченко, думая о моменте, когда придется сказать шефу, что разыскиваемый Псих — это мой бывший любовник. Собственно, момент уже давно настал, нужно было «сдаваться» и переключать активность на господина Серова, вот только Пиночет был очень занят тем, что удовлетворял свое эго, упиваясь кровью ментовской братии. Разумеется, я тоже была зла на «поганцев мусоров» (выражение Владимира Степановича), глупость и безответственность которых позволили лже-Красилову ускользнуть, но злость свою я старалась не показывать. Достаточно того, что это делал мой начальник. Настояв на своем личном участии в служебном расследовании, Пиночет доказал, что не зря носит свое прозвище: уже к вечеру того же дня двое дежурных, непосредственно выпустившие задержанного, были с позором уволены, еще один был понижен в должности. Не выгнали его только потому, что он оказался многодетным отцом. Все это, понятное дело, подкреплялось немереным количеством документации, к процессу написания которой Пиночет подключил и меня.
Через день после инцидента, поздно вечером, я возвращалась домой, не чувствуя под собой ног. Утешало одно: родители уехали отдыхать в Алушту и весь дом находился в моем полном распоряжении. Никто не будет на меня ворчать за немытую после завтрака посуду и неубранную постель. Мечталось о приятной прохладе душа, о большом бутерброде и зеленом чае. И о том, как будет здорово завалиться на диван и уснуть под убаюкивающий звук работающего телевизора.