и занимаюсь. Обнаружены некоторые обстоятельства, которые ставят Остапенко в двусмысленное положение. Ситуация требует прояснения. Тем более если он честный человек.
— Не надо никаких прояснений. Ты извинишься перед Виталием Сергеевичем, а после забудешь о его существовании.
Я промолчала, гадая, была ли это инициатива только Зажирко или же за Остапенко вступились его покровители из столицы. Скорее всего, второе. Вряд ли такой слизняк, как новый прокурор, был способен на самостоятельные решения.
Выбор был невелик и предельно ясно очерчен: либо я должна унизиться до извинений, либо меня отстранят от дела, а то и вовсе попрут с работы. Поразмыслив, я решила позвонить майору. Набирая номер Остапенко, я думала о том, что сказать этому человеку, дабы по меньшей мере не потерять лицо. Решение пришло на четвертой цифре: я попрошу у него извинения только за вчерашний тон. В конце концов, мне действительно стоило быть более сдержанной, несмотря ни на что.
— Виталий Сергеевич? Ищенко беспокоит, — стараясь не проявлять эмоций, через силу выговорила я.
— Алеся! Я как раз собирался вам звонить! — совсем непривычно и с неожиданной приветливостью отозвались на другом конце.
— В прошлый раз я нагрубила вам. Прошу извинить…
— Пустое, я сам был неправ.
Опасаясь, что могу упасть от удивления на пол, я быстро села на стул. Неузнаваемый же Остапенко продолжал:
— Нам надо встретиться, Леся. Есть тема для обсуждения. Что вы скажете насчет «Челентано»? Через час.
В «Челентано», одном из центральных кафе, всегда было людно, так что я могла не бояться, что Остапенко задумает сделать мне какую-нибудь пакость. Разумеется, я дала согласие и, сгорая от любопытства, поехала на место. По дороге я думала, какая муха укусила самовлюбленного майора, который вдруг так изменился и вспомнил о приличиях.
Приехала я чуть раньше и, сев за столик и заказав апельсиновый сок, стала поглядывать на часы. Минут через десять со мной связался Суббота.
— Ты где? — коротко спросил старший лейтенант.
— В «Челентано». У меня стрелка с Остапенко.
— Ничего себе совпадение! Что ж, можешь расслабиться. Он не придет.
— Черт!
— Не ругай его. У него уважительная причина.
— Причина? Какая еще причина?
— Он выстрелил себе в голову… И умер. Представляешь?
К месту происшествия я примчалась, как на крыльях, поэтому успела увидеть тело майора до того, как его увезли в морг. Темно-зеленый «Ниссан-Мурано» стоял на тихой, спускающейся к реке улочке, возле старого, находящегося на капитальном ремонте дома. Остапенко сидел на водительском месте с неестественно откинутой назад головой. Правая рука покойного, запястьем упирающаяся в переключатель скоростей, продолжала сжимать рукоятку пистолета. В салоне воняло отработанным порохом и коньяком. Там же, на соседнем кресле, валялась наполовину пустая бутылка из-под коньяка «Kvint».
На месте происшествия толпились люди, среди которых я узнала нескольких сослуживцев майора. Взгляды, которые они бросали в мою сторону, весьма красноречиво говорили о том, что они обо мне думают. Мне даже показалось, что кто-то за моей спиной очень тихо произнес: «Сука».
Почти одновременно со мной подъехал и прокурор Зажирко. Выслушав доклад старшего, он сделал мне знак подойти.
— Довольны? Вы этого добивались?
— Не понимаю…
— С этой минуты я отстраняю вас от дела.
— Вы даже не собираетесь меня выслушать?!
— Комиссия по проведению служебного расследования вас выслушает, — отрезал прокурор и демонстративно развернулся ко мне спиной.
Дабы лишний раз не нервировать Александра Антоновича и некоторых других коллег, не очень крепких умом и скорых на необоснованные решения, я отошла в сторонку и, скрипя зубами от нанесенной обиды, стала ждать, когда освободится Андрей Суббота, который как раз опрашивал какую-то пожилую женщину. Наконец он подошел ко мне.
— Остапенко должен был встретиться со мной, — сказала я. — Он хотел о чем-то поговорить. О чем-то очень серьезном.
— Да? Значит, у него изменились планы. И вместо того чтобы ждать тебя в «Челентано», он приехал сюда, хорошенько выпил для храбрости и…
— Ты видел труп?
— А как же. Конечно, видел.
— Значит, ты знаешь, что он держал пистолет в правой руке?
— Знаю. Все знают.
— А знаешь ли ты, что Остапенко был левшой?
— Ты что, серьезно?
— Серьезнее не бывает. Напомни об этом коллегам, а то они уже готовы распять меня на площади возле городского совета.
Факт, что Остапенко держал пистолет в правой руке, не повлиял на ход дела, и основной рабочей версией расследования считалось по-прежнему самоубийство. В отношении меня было предпринято служебное расследование, которое возглавил важняк из областной прокуратуры Томчишин Евгений Ильич.
— Видите ли, Ищенко, — говорил он, — стрелять Остапенко мог как правой, так и левой рукой. У нас даже есть показания его сослуживца… э-э-э… Зозули, старшего лейтенанта Зозули, который замечал, что порой Остапенко пользовался правой рукой так же ловко, как и левой. К тому же стреляться в автомобиле, держа при этом оружие в левой руке, было неудобно — мешала боковая дверь. А правой руке ничего не мешало, поэтому он и взял пистолет в правую.
— Вы полагаете, что такой толстокожий и самовлюбленный бугай мог выстрелить себе в голову?
— То, что я полагаю, совершенно не важно. Выстрелил или не выстрелил — это расследуют другие люди. Моя задача выяснить, было ли с вашей стороны превышение служебных полномочий, и если да, могло ли это довести майора до самоубийства? При условии, конечно, что самоубийство будет доказано. Вы согласны?
Мне оставалось лишь пожать плечами. Мое мнение никакого значения не имело.
— В ходе расследования вы оказывали психологическое давление на майора Остапенко?
— Нет. Скорее он оказывал давление на меня.
— В чем это выражалось?
— Советовал не заниматься ерундой. Так он называл расследование. Намекал на свои возможности, которые мог пустить в ход, если я не оставлю его в покое. Говорил, что все в жизни переменчиво, что если сегодня я следователь, то завтра, возможно, стану подозреваемой. Относительно последнего он оказался прав.
— У нас несколько другие сведения. Его сослуживцы утверждают, что майор Остапенко никогда не кичился своими связями и тем более никогда не грозился к ним прибегнуть. Напротив, он был очень уравновешенным и скромным человеком.
— Еще бы. Он был сама скромность.
— Как вам только не стыдно! Погиб человек, а вы иронизируете!
— Извините, больше не буду.
— За час до гибели Остапенко разговаривал с вами по телефону?
— Да.
— Кто кому звонил: вы ему или он вам?
— Я.
— Зачем?
— Я хотела принести извинения.
— Ага! Извинения! Все-таки было за что!
— Не было. Просто Александр Антонович думает, что было. Именно он вынудил меня это сделать.
— По какому поводу вы собирались принести извинения?
— Я повысила на Остапенко голос. Это случается со всеми, сплошь и рядом. Какое уж тут превышение полномочий!
— Значит, повысили!
— Да, но это была моя реакция на слова майора Остапенко, хамские и беспардонные.
— Ладно, вы позвонили к нему на работу… И что?
— Я извинилась.
— А он?
— Похоже, для него это не имело такого значения, как для Александра Антоновича. Не думаю, что майор продолжал на меня злиться. В тот момент у него был голос человека, который нуждается в помощи. Он сказал, что сам собирался связаться со мной, но я будто бы опередила его. Потом спросил, могу ли я с ним встретиться для важного разговора. Мы назначили встречу в «Челентано», о чем я уже докладывала. Потом я узнала, что его нашли мертвым.
— Как вы думаете, что именно вам собирался сказать Остапенко?
— Не знаю.
В очередной раз придвинув ко мне бумагу и подождав, пока я распишусь под ответом, Томчишин продолжил:
— У меня другие сведения. Вот рапорт старшего лейтенанта Зозули, который последним из подчиненных видел живым начальника отдела. Он также присутствовал в кабинете во время телефонного разговора Остапенко с вами. Послушайте, что он пишет: «Поговорив по телефону, майор Остапенко сделался мрачен. У него был вид уставшего и надломленного человека. На нем не было лица. Таким я никогда раньше его не видел. Положив телефонную трубку, Виталий Сергеевич произнес буквально следующее: “Эта змея меня совсем доконала. Я больше так не могу”».
— Возможно, он говорил с кем-то другим. Мало ли на земле змей.
— Нет, он говорил именно с вами. Зозуля показал, что Остапенко называл свою собеседницу Алесей, да и время разговора совпадает. Что вы думаете по этому поводу?
— Без понятия. А вы что думаете?
— Я не думаю, я разбираюсь.
— Потрясающая у вас логика — разбираться и при этом не думать. Врет ваш Зозуля.
— Интересно получается. Все врут — одна вы правду-матку говорите.
Каждый свой вопрос Томчишин записывал на листе бумаги, под ним — мой ответ и заставлял меня расписываться под каждым абзацем. Это было настолько утомительно, что, когда наконец он ушел, я почувствовала жуткую усталость.
XII
Андрей Суббота, как всегда, явился ко мне вечером.
— Разве меня до сих пор охраняют? — осведомилась я с подчеркнутой иронией.
— А кто сказал, что я пришел тебя охранять? Мне просто нужен твой ПК.
— Не до конца прошел «Wolfenstein»?
— Ты смотри: угадала. Там есть место, где меня постоянно убивают. Даже не успеваю просечь, откуда шмаляют.
— Где именно?
— Почти в самом конце уровня. Возле десятого бункера.
— Все ясно. Там есть такое серое строение с правой стороны. На крыше снайпер. Это он тебя валит. Надо вернуться назад и найти вентиляционный ход. Так ты сможешь его обойти.
— Спасибо.
— «Спасибо» на хлеб не намажешь.
— Тогда могу кое-что рассказать… Например, знаешь ли ты, что Никита Милаев имел привычку брать автомобили, оставленные на ремонт? Разумеется те, что были на ходу и не очень дорогие. Чтобы покататься вечерком.