— У нас впереди еще длинная дорога, минимум тридцать минут. Я хотя и уничтожил пеленгатор, но типы, от которых мы вас охраняем, очень скоро найдут другую возможность, чтобы вычислить вас.
— Вы меня защищаете? — Если бы после побоев у меня снова не начались головные боли, я бы громко рассмеялся.
— Да, хотя ты, придурок, этого не заслужил. Мы шпионим за тобой четыре недели, Макс, с тех пор как твой профиль попал в их список.
— Какой еще профиль? Какой список?
И что это за «защита», когда тебя приковывают цепью и бьют кулаком в лицо?
Спук сел напротив меня.
— Я дам тебе дружеский совет. Не пытайся нас надуть! За это я набью тебе морду. От Фиша так легко не отделаешься. Лучше сразу скажи ему, куда ты дел Йолу, как только мы приедем в клубный дом.
— Клубный дом? — Я посмотрел вперед на кабину водителя. — Что это?
— Итак, Макс, — Спук цинично засмеялся, — как ты уже наверняка успел заметить, мы не полицейские. И везем тебя не в участок. — Он криво улыбнулся, и в его взгляде снова появились злость и презрение. — Но мы все равно тебя допросим. И заставим говорить. Своими методами.
Глава 40
ЙОЛА
Йола снова очнулась, под огромным дубом, на безопасном расстоянии от мертвеца — чтобы увидеть его, нужно было отползти назад, на то место, где мужчина сунул себе пистолет в рот, — и заметила, что над ней кружит коршун. Птица, как в комиксах «Счастливчик Люк», которые она как-то нашла в папином кабинете на самой нижней полке. С черным оперением, широко раскинув крылья, он без всякого юмора пялился на нее с высоты. При этом коршун был не один, как начала понимать Йола, когда сон, который свалил ее после небольшого перехода по лесу, постепенно улетучивался; она поднялась вверх на небольшую горку, к группе деревьев, метрах в восьми от места преступления. Рукой подать, даже для ребенка. Марафон боли и страдания, если приходится ползти и волочить за собой раздробленную ногу.
Минимум полдюжины птиц собрались над ней в кроне деревьев. Птицы смерти, содрогнувшись, подумала она. Стервятники, которые чуяли ее состояние: измученная, замерзшая, голодная — в принципе, легкая добыча.
Нога, казалось, была связана с ней одной лишь болью, а так больше не принадлежала ее телу. Йола не знала, хороший ли это знак, что почти невыносимая беспрестанная пытка стала менее интенсивной и сейчас ощущалось лишь монотонное пульсирование под коленом. Возможно ли, что рана уже воспалилась? Что ее кровь постепенно отравляется и стервятники над ней это как-нибудь чуют?
То, что птицы действительно могли оказаться коршунами, было маловероятно (это Йола знала от учительницы по биологии, фрау Яспер, как назло!), эти редкие птицы находятся под угрозой исчезновения, и если в Германии их видят, то поодиночке.
«Минуточку, а если это все-таки коршуны и меня просто вывезли в какую-то чужую страну?»
Нет, женщина на другом конце рации, пообещавшая найти папу, говорила по-немецки, и вообще, зоны действия портативного радиотелефона вряд ли хватит на Испанию или Марокко, или все-таки хватит?
Глупости, гораздо вероятнее, что птицы над ней — бакланы, в пользу этого говорила длинная шея, оперение с металлическим блеском и светлый мазок на горле, единственное яркое цветовое пятно, которое она смогла распознать в сгущающихся сумерках.
Моросило; влажный туман, который окутывал все вокруг, поднимал и кружил запахи окрестностей: мох, трава, земля, дерево. Пахло влажным лесом, и не только из-за дождя. Ветер, который дул ей в лицо то нерешительно, то настойчиво, приносил с собой аромат, для которого Йола не могла подобрать слова лучше, чем «отпуск».
Ага, точно. Классный отпуск. Без родителей, зато со взрывами, переломами и трупами. И с… водой!
Именно, разве баклан не водная птица? Наверное, возможно, какая разница. Она абсолютно точно чувствовала запах озера. Водорослей, стоячей мутной воды, как на берегу Литценского озера,[27] где живет Штеффен, или на пляже на озере Ванзе,[28] куда на Пасху они ездили на экскурсию в загородную школу.
Йола приподнялась на локте, подтянулась чуть ближе к дубу, чтобы прислониться спиной к толстому стволу, и, не обращая внимания на сожженные руины деревянной хижины с подпаленными школьными стульями, попыталась разглядеть между деревьями горизонт.
И прислушивалась к шорохам и звукам, подтверждающим ее подозрение: плещущиеся волны, которые разбивались о берегоукрепительные сооружения, мягкое шуршание ветра в камыше, может, даже чайки, но, к сожалению, после взрывов у Йолы шумело в ушах — как неправильно настроенное радио. Шуршание было намного тише, чем когда она очнулась в первый раз, но, к сожалению, все еще настолько громким, что поглощало многие окружающие шумы. Например, Йола видела, как одна из могучих птиц взлетела в небо, практически беззвучно взмахнув крыльями, — звук напоминал шелест шелковой бумаги, не больше.
Но она все равно схватила рацию (моя прелесть, — всплыл в памяти голос Голлума), чтобы сказать этой невозмутимой женщине, что она, видимо, у воды; предположительно у какого-нибудь озера.
— Алло, Фрида? Вы там?
В трубке что-то щелкнуло, когда Йола отпустила переговорную кнопку. Штеффен наверняка добавил бы «конец связи», как делал раньше, когда они еще играли с его детской рацией, но сейчас это показалось Йоле глупым.
— Алло? Фрида?
Сердце у нее упало, когда Фрида не ответила. Затем и вовсе ушло в пятки, когда она услышала незнакомый голос.
— Йола, ты меня слышишь?
Низкий мужской голос.
— Да, да, кто вы?
В возбуждении она посмотрела вверх. Птицы взметнулись, испугавшись какой-то невидимой опасности, которую могут почуять только животные.
— Не бойся, — сказал мужчина со странным акцентом. — Меня зовут Джеймс Эдвардс. Я друг твоего отца. Мы уже едем с мамой и папой, чтобы забрать тебя.
Глава 41
МАКС
Я боялся. До смерти — не за себя, мое благополучие меня не интересовало, а конечно же за Йолу, которая — если умрет — заберет с собой в могилу и смысл моего дальнейшего существования.
Я незначительная фигура. Всего лишь человек, который имел успех с одной-единственной книгой, так и не сумев понять, чем же этот успех заслужил и почему не смог его повторить.
А теперь я еще облажался и не смог защитить свою дочь от злодеев.
Дочь, которая — признал я в момент глубочайшего отчаяния — не была моей плотью и кровью, даже это мне не удалось, хотя и у самых больших идиотов получается размножаться. Я беспомощный неудачник, что, наверное, неудивительно, когда вырос в такой сомнительной семье. Со вспыльчивым чудовищем-отцом и братом, который из-за педофильных наклонностей принимал медикаменты.
Парадоксально, но именно Космо вырвал меня из этих мрачных мыслей.
После того как Спук снова накинул нам на головы мешки и затянул на шее бечевкой, мы ехали около пятнадцати минут, и тут Космо задал мне такой вопрос, который сначала заставил меня сомневаться в его вменяемости.
— Ну так что? Когда мы наконец обсудим мои замечания, братишка?
— Ты ведь сейчас говоришь не о моей книге?
— Именно о ней.
Я помотал головой и не сразу осознал, что Космо в своем мешке не видит меня.
— Ты с ума сошел? — спросил я его тогда.
— Да. Иначе бы ты не забирал меня сегодня из психушки. Итак… значит, вчера вечером ты даже не взглянул на то, что я написал на полях?
— Нет, черт возьми, конечно нет.
— Жаль, очень жаль. Вообще-то у меня один-единственный вопрос.
— И мне на него плевать.
Однако это не остановило Космо.
— Знаешь, почему «Школа крови» твоя лучшая книга?
Я рассмеялся:
— Космо, серьезно. Нас похитили, как и Йолу вчера. Моя рожа в крови, у нас на головах мешки. Ты считаешь, сейчас подходящее время для заседания читательского кружка?
Он зашуршал рядом со мной, наверное, пытался повернуть голову в мою сторону, хотя для нашего разговора это было абсолютно не нужно. Напротив меня прочистил горло парень с дредами. Еще один побочный эффект от мешков. Ты быстро забываешь, что не один.
— Я серьезно, Макс. И я бы не спрашивал тебя сейчас, не будь это важно. Ты знаешь, почему все остальные книги уже не продавались так хорошо?
— Ты что, и правда ждешь от меня ответа?
— Потому что «Школа крови» такая аутентичная, — сказал он. — Ладно, кое-где ты выставил себя в лучшем свете, чем был на самом деле, но на твоем месте я, наверное, поступил бы точно так же. Но в целом ты близок к действительности.
— Аутентичная? — прохрипел я, потому что комментарий показался мне смехотворным. — Близок к действительности?
— Да. Во многом роман даже автобиографичен.
— Как? Что, ради бога, может быть автобиографичного в этой ужасной истории о мальчике, чей отец после оживления девочки-подростка приобрел сверхъестественные силы?
— Ты не знаешь, — озадаченно сказал Космо, — ты просто не знаешь.
Нет. Я не знал. И дал понять это своему брату категоричным резким ответом:
— Слушай, мне сейчас начхать на мой успех автора-однодневки. Как будет начхать и на все в моей жизни, если я не верну Йолу. Но, чтобы ты наконец заткнулся: нет, я не знаю, что так понравилось людям в моей первой книге. И уже не хочу этого знать, понимаешь?
Рядом со мной снова зашуршало: видимо, Космо кивнул.
— Именно в этом прелесть «Школы крови», — сказал он. — Книгу писал не ты, а твое подсознание. Ты просто осмыслял так всю свою боль.
О Господи.
— Ради бога, это сейчас обязательно? — вздохнув, спросил я. Видимо, да.
— Сверхъестественный ужас всего лишь обрамление. По сути, ты писал об отце, который терроризирует свою семью.
— Да, после того как он посмотрел в зеркало дьявола, — сказал я в надежде доказать бессмысленность его тезиса.