Ее рот слегка приоткрыт, и она лежит на боку, сложив руки под подбородком. На столе перед ней стоит почти пустая бутылка шардоне, опрокинутый бокал для вина и недоеденный сэндвич с тунцом. Я слышу жужжание мухи, кружащей над сэндвичем.
Смотреть на нее в таком виде кажется не совсем пристойным; в наблюдении за спящим есть какая-то интимность. Она выглядит очень хрупкой и гораздо старше предполагаемых мною пятидесяти с небольшим лет.
Я жалею, что не предупредила ее о своем визите. Но я решила, что, если скажу ей заранее, у нее может возникнуть слишком много вопросов. Или, того хуже, она скажет, чтобы я не приезжала.
Делаю шаг по направлению к ней, потом останавливаюсь. Любой испугается, если его разбудит незнакомец, пришедший к нему на веранду.
Возможно, мне стоит вернуться в машину и подождать. Но не похоже, что она прилегла ненадолго. Я могу застрять здесь на несколько часов.
Я рассматриваю несколько вариантов дальнейших действий: громко покашлять, выйти наружу и постучаться, – но потом мой взгляд снова падает на стопку писем. Кажется, их уже некоторое время никто не разбирал.
Я уже отправила кулон матери Аманды, – сказала детектив Уильямс.
Я подхожу чуть ближе, мое дыхание учащается.
Сверху лежит каталог из универсального магазина в пластиковой обертке. Под ним виднеются уголки конвертов, но невозможно сказать, что в них.
Детектив могла отправить его в обычном конверте для писем, а могла положить кулон в толстый пакет.
Бросаю взгляд на маму Аманды. Она не шевелится, дышит медленно и ровно. Я осторожно кладу цветы на столик рядом с вином.
Потом делаю еще один шаг к конвертам, которые лежат совсем рядом с ее головой.
Моя рука замирает над каталогом. Если я возьму его, моим действиям нельзя будет найти никакого благовидного объяснения.
Просовываю под него пальцы и медленно поднимаю. Положить его некуда, поэтому я держу его в левой руке и беру следующий конверт. Это счет за воду.
Конверт детектива Уильямс может быть где угодно – вся корреспонденция лежит в одной куче. Надеюсь, он ближе к верху стопки, среди более свежей почты. Но его может и не быть там вообще.
В паре сантиметров от моего носа пролетает муха, и я подскакиваю, отмахиваясь от нее рукой.
Мама Аманды издает тихий звук. Я задерживаю дыхание. Стоит ей открыть глаза – и она увидит меня. Но она продолжает спать.
Беру счет за воду и перекладываю в левую руку, на каталог. Потом быстро перебираю следующие конверты. И с каждым я погружаюсь все глубже и глубже.
Это напоминает мне эффект снежного кома, о котором я недавно читала. Людям, которые начинают понемногу обманывать, со временем становится делать это все проще и проще. По мере того как ложь накапливается, тревожность и чувство стыда постепенно исчезают.
Во время первой встречи с Кассандрой я обманула ее. Потом, когда мы пили чай с ней и Джейн, я продолжила лгать насчет общего с Амандой ветеринара. После этого я сочинила историю, когда пришла в больницу и встретилась с Джиной. А теперь вот это.
Это будет последний раз, обещаю я себе. Здесь все закончится.
Когда я пытаюсь взять журнал, стопка разваливается. Дюжина писем и счетов с шелестом соскальзывают на пол.
Я съеживаюсь, когда мать Аманды переворачивается на другой бок. Она поднимает руку, и на мгновения меня охватывает страх, что она хочет меня схватить. Но рука просто опускается у нее над головой, так близко от меня, что кончики ее пальцев почти касаются моей ноги.
Когда этот мучительный момент проходит, я начинаю просматривать упавшие на пол конверты. Среди них два конверта пастельных тонов, из тех, что прилагаются к открыткам «Холлмарк», – наверняка с соболезнованиями.
Меня охватывает жгучий стыд. Но остановиться невозможно, особенно теперь, когда я так близко. Кулон должен быть где-то здесь. А у детектива Уильямс столько работы, что она наверняка даже не удосужилась позвонить и рассказать о кулоне. В таком случае мама Аманды и не узнает о его пропаже.
Поднимаю еще шесть или семь конвертов. И вижу длинный белый, с заранее напечатанным адресом отправителя в верхнем левом углу: ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ НЬЮ-ЙОРКА, 17 УЧАСТОК, НЬЮ-ЙОРК, 10022.
Протягиваю руку и медленно беру его. Совсем легкий, но внутри, сквозь тонкую бумагу, я чувствую что-то твердое.
Если бы это было для нее важно, она бы вскрыла его, говорю я себе.
Медленно опускаю стопку писем в левой руке обратно на стол. Беззвучно это сделать невозможно, и я сжимаюсь. Но мать Аманды неподвижна.
Я заталкиваю конверт к себе в сумку.
Вскрывать чужую почту, а тем более воровать ее – федеральное преступление.
Но на самом-то деле я не краду. Кулон никогда не принадлежал Аманде.
Опускаю взгляд на письма, рассыпанные по полу. Я не могу рисковать и поднимать их, поэтому просто оставляю их лежать в таком виде. Может, она подумает, что это ветер сдул их со стола.
Тихо и медленно продвигаюсь к двери. Уже на выходе я оборачиваюсь на мать Аманды, одетую в бесформенное домашнее платье. Меня переполняет грусть. Бедная женщина потеряла мужа, а теперь и дочь. И, похоже, она потеряла и себя.
Она совершенно одинока.
Я хотела бы провести здесь несколько часов – убраться на веранде и принести ей стакан холодной воды. Это не искупит моей вины, но послужит своего рода извинением.
Я тихонько открываю дверь, вздрагивая от ее скрипа.
И выхожу на улицу, где воздух кажется свежее, чем на захламленной веранде со старым сэндвичем.
Я торопливо иду к машине, с каждым шагом ожидая окрика матери Аманды. Дрожащими руками достаю из сумки ключ.
И только открыв дверь, я понимаю, что оставила цветы на столе. Уже собираюсь рискнуть и вернуться за ними, когда слышу, как кто-то кричит:
– Здравствуйте!
Я поворачиваюсь, и сердце уходит в пятки. Женщина в джинсах и фланелевой рубашке, с короткими белыми волосами, стоит на коленях на своем садовом участке, недалеко от тротуара. Это соседка, которая живет прямо напротив.
Она встает и подходит ко мне, и я интуитивно делаю шаг назад.
– Вы подруга Аманды? Мы так расстроились, когда услышали эту ужасную новость.
Она явно хочет поговорить. Возможно, она даже наблюдала, как Аманда росла. Но я не могу вступать с ней в беседу.
– Простите, я жутко спешу, – говорю я, залезая в машину. – Приятно было познакомиться.
Помахав рукой в открытое окно, я отъезжаю. И вижу в зеркале заднего вида, как она смотрит мне вслед.
Повернув за угол – на слишком большой скорости, так, что колеса визжат, – я медленно выдыхаю. Проезжаю еще несколько кварталов, а потом съезжаю на обочину и лезу за телефоном.
«Я забрала из полиции кулон, – пишу я Кассандре и Джейн. – Буду рада отдать его вам в любое время!»
Убираю телефон и наживаю на педаль газа, на этот раз слабее.
Мне не удалось сдержать свою клятву насчет лжи дольше чем на десять минут.
Глава 25Аманда
– Мама, мне нужно идти, – сказала Аманда под вой сирены подъехавшей «Скорой». – Перерыв закончился.
Это было не так, но ей хотелось закончить разговор. От выпадов матери у Аманды все инстинктивно сжималось внутри. А сегодня ей хватало проблем поважнее, чем жалобы матери на соседского сына, который опять заблокировал ей проезд.
Аманда убрала телефон в карман униформы.
«Сейчас или никогда», – сказала она себе. Сердце екнуло.
Она вернулась обратно в больницу, пройдя сквозь автоматические двери.
Охранник в униформе кивнул ей.
– Жарко сегодня.
Ее передернуло – до нее не сразу дошло, что он имеет ввиду температуру на улице.
– Так жарко, что куры откладывают уже вареные яйца, – ответила она, прикладывая пропуск и проходя внутрь.
Она надеялась, охранник не заметит, как у нее трясутся руки.
Все казалось таким простым, когда она была в квартире у Джейн, сидя рядом с Кассандрой и чувствую на себе взгляды других девушек. Я могу сделать это, – предложила она. – Не проблема.
Ой, Аманда, ты лучшая, – ответила Кассандра и наклонилась, чтобы ее обнять. Аманда почувствовала на щеке ее мягкие волосы и вдохнула аромат шампуня Кассандры, в котором ощущались нотки розмарина и мяты. Аманда даже знала марку; как-то раз она заглянула в душевую и в аптечку Кассандры, чтобы узнать, какую косметику та использует.
До конца перерыва у Аманды оставалось пять минут.
«Я делаю это каждый день», – напомнила себе Аманда, заходя в кабинет, где хранился больничный запас наркотических лекарственных средств.
В других отделениях сестры обычно раздавали лекарства в определенные часы – в десять, в полдень, в два и так далее. А значит, за полчаса до этого времени в кабинете становилось оживленнее всего, потому что медсестры спешили собрать разные лекарства, необходимые пациентам.
Но в экстренной помощи дела обстояли иначе: тут все было непредсказуемо.
Прямо сейчас в комнате было пусто. Но какая-нибудь другая сестра могла ворваться в любую секунду.
«Скорее», – сказала себе Аманда.
Похолодев, она нажала на панель управления, а потом приложила свой пропуск. Взяла пузырек жидкого сульфата морфина, необходимого пациенту с ожогами, который поступил ранее в тот день; скоро ему понадобится очередная доза. До сих пор она не сделала ничего плохого.
Теперь настала самая сложная часть; момент, когда она должна была пересечь черту.
Ее пальцы сомкнулись вокруг второго пузырька морфия. Она положила его в карман униформы, к первому.
Потом закрыла шкаф, вышла из кабинета и спешно направилась к своему шкафчику в конце коридора, скрипя кроксами по блестящему линолеуму.
Внутри все сжалось; в больнице повсюду глаза, от охранников до других сотрудников и камер. Но ни у кого не было причин наблюдать за ней, медсестрой, которая прилежно проработала здесь уже несколько лет.