— Вот в чем суть, — вступает мама. — Как вы знаете, Финн — мальчик чувствительный, и ему и так предостаточно нервотрепки с контрольными, без лишних мероприятий.
Миссис Рэтклифф улыбается, но по-прежнему смотрит на меня, а не на маму.
— Пойми, Финн, мы просто даем всем шестиклассникам возможность наилучшим образом подготовиться к тестам. Все ради вашего блага.
Мама выходит из себя. Только бы не сказала ничего плохого, но боюсь, именно это и надвигается.
— А вам стоит понять, — произносит мама тонким голосом, — что я вполне способна сама решить, что лучше для моего сына. И дело-то вовсе не в нем. Вы просто баллы для школы набираете. А я не позволю использовать моего сына в этих целях.
После этого я перестаю вслушиваться в слова, только в интонации.
Когда взрослые ссорятся на глазах детей, то говорят очень странными голосами, а выражения лиц совершенно не вяжутся со сказанным. Миссис Рэтклифф все время улыбается, мама все время кивает, но они ни в чем не согласны друг с другом. Знаю, беседа обо мне, но стараюсь заглушить слова, воображая гул роя пчел. Уловка срабатывает до тех пор, пока я не замечаю, что и мама, и миссис Рэтклифф на меня смотрят. Похоже, я нечаянно загудел вслух.
— Ты хочешь что-то сказать, Финн? — озабоченно спрашивает миссис Рэтклифф.
— Я не хочу проходить тесты, не хочу ходить в клуб и в школу приходить тоже больше не хочу.
На миг мне кажется, что все это я сказал мысленно, но судя по выражению лица миссис Рэтклифф — нет. Кажется, будто мама сейчас расплачется, но вместо этого она встает.
— Верно. Вы его слышали. Он не станет посещать клуб и не будет сдавать тесты на следующей неделе. Позже я пришлю вам подтверждение в письменном виде. Спасибо, что уделили нам время.
Мама пулей вылетает из кабинета миссис Рэтклифф, я тащусь следом за ней. Лично я никогда еще ниоткуда не вылетал, и, как по мне, такому действию требуется подходящий звук, как в фильмах, но я и так уже успел погудеть, поэтому решаю выйти молча.
В конце коридора мама оборачивается и смотрит на меня.
— Ты в порядке?
— После того как неделю не ходил в школу, лучше.
— Тебе, похоже, все же придется сюда ходить.
— Почему?
— Таков закон.
— Но как мне тогда быть?
— Думаю, ты вернешься в пятый класс. Тебе же нравится мистер Муктар, верно?
— Да, но я ходил в шестой, и все станут спрашивать, почему теперь я с ними, а я не буду знать, что ответить. — К концу фразы у меня дрожит голос. Мама наклоняется и кладет руку мне на плечо.
— Все будет хорошо. Давай обсудим это дома. — Ободряюще улыбается, но это не помогает.
— Папа сильно рассердится.
— Я ему все объясню.
— Все равно рассердится, и вы поссоритесь.
— Не волнуйся, ладно? Мы позже все уладим.
У мамы слезы на глазах. В этот момент распахивается дверь моего класса, и выглядывает миссис Керриган.
— Здравствуй, Финн. Готов к нам присоединиться?
Нет, не готов. Мне так хочется убежать и никогда не возвращаться, но тогда ситуация станет еще хуже, чем есть.
Поэтому я киваю, поворачиваюсь, слабо улыбаюсь маме и иду за учительницей в класс.
— Ого, бойкот, как круто! — ахает Лотти на перемене, когда я рассказываю, что не буду проходить тесты. Подруга смотрит на меня так, будто я Эверест покорил. До сих пор я даже не расценивал свой отказ как повод для гордости, но, похоже, гордиться стоит, даже если я этого не чувствую.
— Ага, миссис Рэтклифф так разозлилась.
— Собираешься стоять у школы с плакатом? Можешь попасть в выпуск новостей.
— Нет. Мама думает, что меня на неделю переведут в пятый класс.
— Возможно, когда ты умрешь, на твой дом повесят мемориальную табличку.
— Серьезно?
— Да, если твой протест запустит волну бойкотов по всей стране и тесты отменят навсегда.
— Ну, вряд ли такое произойдет.
— Не знаю. Я бы к тебе присоединилась, но маме на следующей неделе надо пораньше на работу, и проще, если я стану ходить в клуб. Буду подрывать его изнутри.
— Ага.
— Но от петиции я не отказываюсь, — заверила Лотти и выудила из рюкзака лист А4.
— Я подпишу.
— Отлично, — улыбается подруга. — Ты первый.
Дома после школы мама не предлагает пойти на прогулку или что-то испечь. Видимо, понимает: разговор предстоит серьезный, и даже кексы меня от него не отвлекут.
— У нас будут большие неприятности? — спрашиваю я.
— Нет. Миссис Рэтклифф говорит, что разочарована и мы еще можем передумать, но я заверила, что не передумаем.
— Но папа все равно рассердится, да?
— Позволь, я сама все с ним улажу. Не хочу, чтобы ты волновался.
Интересно, стоит ли мне указать ей, что я все равно буду беспокоиться, потому что они с папой разводятся, и всякий раз, когда родители разговаривают друг с другом, все заканчивается ссорой, а из-за того, что я не пойду в клуб, ссора точно будет, а уж когда папа выяснит, что мама отменила мне контрольные… Но я ничего не говорю. Только киваю, иду наверх в свою комнату и смотрю на ютубе видео о пчеловодах.
Я мечтаю однажды завести пчел, когда подрасту. Хотелось бы прямо сейчас, но когда я около года назад спросил маму, можем ли мы поставить улей, она ответила, что это серьезное обязательство, а сейчас не очень подходящее время. Думаю, мама уже тогда предчувствовала развод, ведь когда я сказал: будь у нас пчелы, мы могли бы использовать в кексах наш собственный мед, — она расстроилась, и больше я об ульях не заикался. Полагаю, мама была права, теперь я бы очень расстроился, оставляя пчел, ведь их нельзя рассовать по карманам и взять с собой, как можно провернуть с луковицами из сада.
Как только папа возвращается домой, начинается скандал. Может, мама думала, что лучше сразу все выложить, или папа спросил ее о встрече с директором, и она решила не лгать.
Как только я слышу первые аккорды ссоры, то сажусь на лестнице. Обычно, когда родители спорят о ерунде, я играю на укулеле или надеваю наушники и слушаю музыку. Но сейчас речь о контрольных, и я хочу знать, что говорит папа. Если спрошу маму потом, она постарается приукрасить их разговор, а мне надо знать правду.
Первое, что слышу, — папин рассерженный голос. Существуй для ссор шкала, как для землетрясений, этой я бы дал девятку (как для катастроф, что случаются раз в триста лет). В доме частенько происходят четырех- и пятибалльные ссоры, были даже шести- и семи-, но вот такого я еще не слышал.
— Ты не можешь принимать фундаментальные решения об образовании нашего сына, не спросив меня! — кричит папа.
Голос мамы не такой громкий, и слова не такие отчетливые, но я слышу: «Это его беспокоит, Мартин, я уже говорила тебе, что случилось в кафе. Если мы не будем осторожны, то подтолкнем его к краю». А затем случается своего рода мини-спор в рамках ссоры на тему, следует ли заворачивать меня в вату или нет (как по мне, скорее, в пузырчатую пленку, ведь в наши дни все поставляют в пузырчатой пленке, я никогда не видел, чтобы что-то приходило в вате). Мама упрекает отца: ты сам не захотел, чтобы сын пошел в среднюю школу в Галифаксе. Папа отвечает: все не так, и говорит немного тише.
Когда кажется, будто худшее позади, мама заикается: Финна используют, чтобы школа лишние баллы могла себе приписать. Папа возвращается к полноценной девятке и кричит:
— Ты ставишь под угрозу будущее нашего сына из-за своих политических убеждений, и я этого не допущу!
В этот момент голос мамы повышается как минимум до семи, а мама обычно никогда не сердится выше пяти баллов, и она кричит:
— Это никак не повлияет на его будущее, сам знаешь, ты просто пытаешься эмоционально шантажировать меня!
Я сижу на лестнице, пока у них еще один мини-спор о том, кто же кого эмоционально шантажирует, а потом папа говорит, что не позволит ей такое провернуть. Хлопает задняя дверь, я бегу в свою комнату и выглядываю в окно. Папа стоит в саду, опустив голову, и пинает яблоню, что довольно грубо с его стороны, ведь яблоня точно не имеет никакого отношения к тестам.
Я беру укулеле и пытаюсь поиграть, но мелодия звучит неправильно, поэтому я останавливаюсь, ложусь на кровать и какое-то время читаю, стараясь не думать о своем урчащем животе. К тому моменту, когда мама зовет пить чай, у меня боли, и я больше не хочу есть.
Спускаюсь и замираю в коридоре. Папа уже сидит за обеденным столом. Мама достает из духовки макароны. Мы целую вечность не ели макароны с сыром. Мама всегда говорит, что это успокаивающая пища, так что, возможно, приготовила ее как лекарство.
Папа поднимает взгляд и выдавливает улыбку, когда я сажусь рядом с ним.
— Как твои подсолнухи, в порядке?
Я киваю. Знаю, отец пытается сгладить ситуацию, но все равно думаю, что придется бросить цветы, когда родители продадут дом.
Входит мама и ставит передо мной тарелку с макаронами. Там же лежит брокколи. Это нормально, потому что мне нравится брокколи, но я знаю, что папа ее не любит. Он все равно благодарит маму, когда та подает ему тарелку, хотя на ней тоже брокколи. Мы сидим и едим, и никто ничего особо не говорит, но макароны с сыром очень вкусные, и я невольно думаю, что нам нужно чаще есть успокаивающую пищу.
Даже если папа не притрагивается к брокколи.
До. 6. Каз
— Мэттью говорит им не доверять, — заявляет Терри, пока я обуваюсь.
— Тебе и не нужно им доверять. Просто делай, что должен.
— Они заберут все мои детали и перешлют их в МИ5. И снова начнут за мной наблюдать.
Все это я уже слышала. Точно первые признаки надвигающейся простуды. Вот только пара дней — и простуда пройдет, а текущий нос — это не самая большая неприятность. Особенно в сравнении с тем, с чем придется иметь дело моему брату.
Знаю, что ничем не могу помочь. Мне остается лишь поддерживать Терри, смотреть, как он мучается, пока все не станет настолько плохо, что им придется принять меры.
— Я буду с тобой, Терри. Не о чем переживать. Наушники захватил?