— Давай я перерисую планы. Говори, что нафантазировал, и я попытаюсь это изобразить.
Я встаю у окна спальни, чтобы видеть сад, и начинаю рассказывать Каз о своем проекте. Болтаю целую вечность и не оглядываюсь, пока у меня не кончаются слова. Когда же возвращаюсь к столу и смотрю на рисунок, то не могу поверить глазам.
— Ого, потрясающе! Все именно так, как должно быть. Почти так же хорошо, как у Алана, только они все рассчитывают на компьютере. Как ты это сделала?
— Просто могу. Я не знаю как, — пожимает плечами Каз.
— Ты ходила в художественную школу?
— Нет, милый, — смеется Каз. — Но у меня была пятерка по рисованию. Единственное, чему я выучилась в школе.
— Почему ты не стала художницей?
Каз снова смеется. Похоже, я часто ее смешу.
— Потому что картинами квартиру не оплатишь, а как без этого.
— Почему твоя мама не могла платить за квартиру?
Каз колеблется, прежде чем ответить.
— Ей было не до работы, понимаешь. И кому-то приходилось добывать еду на стол и новую обувь нашему Терри. К тому времени он ходил в школу в тапочках, потому что ему больше нечего было обуть.
Я смотрю на свои туфли. В школе дети говорили, что у меня не те туфли и не те кроссовки, как и не те брюки. Интересно, что бы они сказали, если бы я заявился в тапочках.
— А они ему понравились? — спрашиваю. — В смысле, туфли?
— Ой, да. Он так ими гордился. Когда приходилось мыть огромную кучу посуды в кафе, я всегда вспоминала его улыбку.
— И все равно из тебя бы вышел очень хороший художник, — говорю я.
— Спасибо, милый, — усмехается Каз.
— Ты рисовала картинки в прежнем кафе? — внезапно вспоминаю я. — На доске были такие милые чайники и пирожные.
— Да, я, спасибо.
— Значит, из тебя все же вышла художница. Пусть и совсем немножко.
— Идем, — зовет она. — Давай уже займемся твоим садом.
Начинаем копать в нижнем углу, где нет луковиц. Иногда в передаче нанимают настоящий большой экскаватор, но я даже не спрашивал папу, сколько это будет стоить, потому что пришлось бы переносить его краном через забор, а я уже понял, что настоящая жизнь не похожа на мультики о Строителе Бобе, которые я смотрел совсем маленьким.
— Сколько тебе было лет, когда ты начал заниматься садоводством? — спрашивает Каз.
— Около трех, — отвечаю я. — Мама говорит, что мне всегда нравилось заниматься садоводством, но я не любил пачкать руки.
— Поэтому ты их носишь? — спрашивает она, кивая на мои садовые перчатки.
— Да.
— Я совсем другая. Любила повозиться в земле, когда ездила с мамой на участок.
— Что вы там выращивали? — интересуюсь я.
— Да все подряд. Зелень, горох, фасоль, морковь, капусту. Все, что в принципе росло в Йоркшире. У нас много чего недоставало, но мы хотя бы ели овощи большую часть года.
— Почему твоя мама отказалась от участка?
Каз делает паузу, прежде чем ответить.
— Для нее это было слишком. Она долго болела перед смертью.
— У нее был рак?
— Нет. Она слишком много выпивала, милый. Употреблять алкоголь вредно. Лучше держаться от него подальше.
Я хмурюсь, потому что помню, как в ту ночь, о которой мы не должны говорить, Каз купила бутылку спиртного прямо перед тем, как все произошло.
— Вот почему ты ее оставила? — спрашиваю я.
— Ты о чем?
— Бутылка, которую ты купила у того совсем молодого парня за прилавком. Потом ты оставила ее на полу, хотя и заплатила.
Каз на мгновение закрывает глаза, соображая, о чем я говорю.
— Я поняла, что поступила неправильно. Действовала сгоряча и сделала большую глупость. Только иногда что-то должно случиться, чтобы это понять.
Я киваю, хотя ничего не понял, и мы оба снова молча роемся в земле.
— Почему твоя мама выпивала?
— Мой папа плохо обходился с ней до того, как ушел, — признается Каз, не отрываясь от своего занятия.
— Они много спорили? Мои мама и папа много спорили.
Каз откладывает грабли и смотрит на меня.
— Правда?
— Да. Я даже их ссоры измерял по шкале Рихтера. Часто доходило до семи и восьми, а однажды даже было девять.
Каз медленно кивает.
— Плохо, когда родители ругаются, да? Я терпеть не могла их слушать. Отец просаживал деньги на скачках. Он в принципе мало получал и должен был платить за еду, аренду и одежду для меня и нашего Терри. Вот почему мы вечно ходили оборванцами, даже когда папа жил с нами.
— А твоя мама на него злилась?
— Ага. Только если она начинала ругаться, он бесился и бил ее. Тогда мама и стала пить.
— Мои мама и папа так никогда себя не вели.
— Рада слышать, — слегка улыбается Каз. — А из-за чего они спорили?
— Из-за меня. Что для меня лучше. Только договориться никак не могли.
— Ну они хотя бы любили тебя, раз из-за этого ругались.
— Никогда об этом не задумывался. Просто мечтал, чтобы все прекратилось. А теперь, когда прекратилось, пусть лучше бы снова началось. Тишина хуже всего.
Каз обнимает меня. Ее руки немного грязные, но я не против.
— Как вы ладите с отцом?
— Нормально. Но на самом деле он меня не знает. Не знает, что мне нравится и не нравится. И я злюсь на него за то, что он спорил с мамой, ведь иначе, возможно, ничего бы не произошло, и она по-прежнему была бы с нами.
Каз берет меня за плечи, и я смотрю на нее.
— Дело в том, Финн, что мы не можем изменить то, что уже произошло. Даже если случилось что-то ужасное. Нам под силу лишь решить, как к этому относиться и что произойдет в будущем. Вот о чем тебе сейчас нужно подумать.
— Например, как я доделаю сад.
— Совершенно верно, — отвечает она, снова улыбаясь, и берет грабли. — И нам лучше бодрее шевелить задницами.
Теперь моя очередь улыбнуться.
— Что такое? — спрашивает Каз.
— Папа не позволяет мне говорить это слово.
— Ну, я ему не скажу, — обещает она.
— Задница, — говорю я, стараясь не хихикать. — Задница, задница, задница, задница, задница.
В обед Каз делает нам бутерброды. Я немного разочарован, что она не взяла с собой овечий фартук, но ничего не говорю. Кладу себе сыр и помидор, потому что так получается лучший бутерброд в мире, а Каз берет только сыр. Я счастлив, что папа купил белый хлеб, потому что мама всегда покупала коричневый, но потом мне становится стыдно так радоваться, поэтому я стараюсь не чувствовать ничего.
Мы садимся на скамейке для пикника, и я приношу книгу Алана Титчмарша «Любимые сады», чтобы показать Каз приглянувшиеся.
— Кое-какие довольно трудно повторить, — говорю я, — потому что в передаче есть замки, дворцы, японские пагоды, мосты и пальмы, а папа говорит, что пальмы в Англии растут только в определенном климате, например в Корнуолле, но уж точно не в Йоркшире.
— Тут он прав.
— Но мне нравится этот, — говорю я, переворачивая страницу и показывая Касл-Ховард в Северном Йоркшире, — потому что в нем розы и дельфиниумы, а они у нас уже есть, и я знаю, что нам не раздобыть такой большой фонтан, но, может быть, сумеем поставить маленький.
— Прекрасно, правда.
— Ты когда-нибудь была там? — спрашиваю я.
— Нет, милый. Я в таких местах никогда не бывала.
— Отвезешь меня туда в среду, пожалуйста? Папа говорит, что я могу выбрать один сад, и он заплатит за нас и не станет вычитать сумму из моего бюджета.
— Только у меня нет машины.
— Я знаю, но я заглянул на их веб-сайт, мы можем сесть на поезд до Мальтона, а оттуда на автобус номер 181, и они дадут нам 20%-ную скидку на входной билет за помощь в спасении планеты.
— Звучит неплохо, — говорит Каз, проглотив последний кусок сэндвича. Я свой еще даже не начинал, потому что был слишком занят разговорами, но Каз всегда ест быстро.
— Так что, мы можем поехать?
— Если твой папа даст добро.
— Хорошо. Я уточню у него сегодня вечером, но надо успеть на этой неделе, потому что на следующей мы с ним едем в отпуск.
— Что-то ты не слишком рад. Куда собираетесь?
— В Озерный край.
— Там красиво.
— Мама билеты заказывала.
— Ой.
— Папа говорит, все равно нужно ехать, кемпинг оплачен, и было бы плохо выкинуть эти деньги, и в любом случае нам обоим это пойдет на пользу.
— Но ты не хочешь?
Я качаю головой.
— Без нее все будет не так. Я стану грустить, что ее нет рядом, а только с папой скучно.
— Но Озерный край правда очень красивый. Я видела по телевизору.
— А сама там никогда не была?
— Нет.
— Даже в музее Беатрикс Поттер?
— Не-а.
— Я там минимум раз пять был, сколько себя помню, а так, наверное, даже больше. Думал, все там бывали. Что же ты делаешь в отпуске?
— Ничего. У меня никогда не было отпуска.
Смотрю на нее — неужели шутит? Нет, судя по лицу, не шутит.
— Никогда?
— Отпуск стоит денег. А у нас их никогда не было.
— Ой.
А я тут в Озерный край ехать отказываюсь. Смотрю на Каз, и меня вдруг осеняет.
— Ты можешь поехать с нами. Я спрошу папу. Он наверняка не будет возражать.
Каз смотрит на свою пустую тарелку и кажется немного грустной.
— Спасибо, — говорит она. — Очень мило с твоей стороны предложить, но я не могу.
— Мы заплатим, — говорю я. — Тебе это ничего не будет стоить.
— Я не могу бросить нашего Терри.
— Но я думал, что он в больнице.
— Да, но я навещаю его каждый день.
— А кто-нибудь другой мог бы пока его навещать?
— Нет, милый. Больше у него посетителей не бывает.
Удивительно обнаружить, что у кого-то еще меньше друзей, чем у меня. Терри, должно быть, очень странный.
— Ладно. Тогда я отправлю тебе оттуда открытку.
— Было бы неплохо, — говорит она, а потом становится немного серьезнее. — Вообще-то, не беспокойся, тебе там будет не до открыток. Просто расскажи мне обо всем, когда вернешься. Буду ждать.
Я киваю, все еще пытаясь осознать факт, что есть люди, которые никогда не были в музее Беатрикс Поттер.