— Поверьте, точно не буду.
Нажимаю «самые низкие цены». Первый же вариант — семьдесят фунтов в неделю. Многовато, но, думаю, потяну. Три адреса в пешей доступности от больницы и садового центра. И есть дом. Крохотный дом с двумя спальнями, где даже кошке не развернуться, но все равно настоящий дом. Я никогда раньше не жила в частном доме. Читаю, что написано внизу, и громко ахаю, когда вижу строку «Нулевой депозит». Я записываю номер телефона и уже собираюсь выйти на улицу, чтобы позвонить, но вспоминаю, зачем еще сюда пришла.
Достаю из сумочки бумажку и вхожу в свою электронную почту. Там четыре новых сообщения. Все они от Финна. Нажимаю на первое. К нему прилагается фотография, где довольно мрачный Финн стоит у ворот музея Беатрикс Поттер. Ниже надпись: «Вот бы ты была здесь».
До. 9. Финн
В пятницу утром выхожу из спальни и вижу, что мама случайно забыла закрыть дверь гостевой. Она там уже давно спит, точно знаю, потому что иногда слышу, как мама плачет по ночам. Вот как вчера. Она пытается скрыть это, не переносит туда свои вещи и держит дверь закрытой.
Заглядываю в комнату. Пахнет мамой, хотя она открыла окно. Приятный запах. Навевает мысли о чем-то теплом, пушистом и веселом, пусть даже маме уже не до веселья. Интересно, изменится ли ее запах, перестанет ли быть ею, как она сама? Чем вообще пахнет грусть?
Мама убрала кровать, поэтому комната выглядит так, как будто к нам приехали бабушка и дедушка. Только обычно она ставит им в комнату цветы, а для себя не захотела. Я не понимаю, почему из родительской спальни переехала мама, а не папа, ведь именно он послал ей письмо, от которого она расплакалась. Может, папа тоже плакал, что мама отменила мне экзамены, но я такого не видел. Я вообще никогда не видел, чтобы отец плакал.
Иду в туалет и вспоминаю, как мама сказала: папа хочет, чтобы я теперь жил только с ним. Как-то это все неправильно, ведь именно мама всегда обо мне заботилась. Папа со мной только по вечерам и в выходные, когда возвращается с велосипедных прогулок. И даже тогда мама обычно все равно рядом и помогает, когда он не знает, где что-то лежит, или не понимает, что меня беспокоит. Я не знаю, разбирается ли папа в важных вещах, например где найти чистую школьную форму, как не забыть подписать справки для посещений и узнать, что я хочу взять с собой на ланч.
Он не сможет приходить на собрания, потому что никогда на них не ходит. Когда я буду приезжать из новой школы на автобусе — а судя по всему, именно такой вариант мне светит, — папа еще будет торчать на работе, и мне придется сидеть дома одному, как тому мальчику в старом фильме, который я смотрел по телевизору на прошлое Рождество. Папа говорил, это кино веселое, а вот мне оно показалось очень страшным, я потом еще долго не спал по ночам, боясь, что к нам влезут грабители. Вряд ли бы я смог так ловко расставить для них ловушки. Я бы, наверное, просто поиграл на укулеле в надежде, что ворам станет тошно и они уйдут. Все дети в школе твердят, что никто в своем уме не любит укулеле.
Не знаю, буду ли видеть маму, кроме как на собраниях, а папа вряд ли знает рецепт кексов с абрикосом, апельсином и отрубями. Наверное, отец просто покупает мини-пончики, как иногда делает мама Лотти. Те не слишком-то полезные, но всем нравятся куда больше, чем мои кексы.
Я мою руки и начинаю спускаться по лестнице, но останавливаюсь перед скрипучей ступенькой, потому что слышу, как мама разговаривает на кухне.
Не с папой, потому что он уже ушел на работу, значит, по телефону. Я сажусь на лестнице, чтобы послушать.
— Я боюсь потерять его, Рэйчел, — признается мама дрожащим голосом.
Она разговаривает с мамой Лотти. Интересно, слушает ли подруга вторую половину разговора, если да, то можно потом спросить, что сказала ее мама, и мы соберем реплики, точно большую головоломку. Молчание, затем мама всхлипывает и говорит:
— Неважно, что я хотела как лучше для Финна. Мартин адвокат. Он знает, как все провернуть. Перекрутит ситуацию так, будто я вовсе о сыне не думала. Мартин уже написал в школу по электронной почте о том, что хочет, чтобы Финн все же сдал тесты, а сам попросил о встрече с директором в понедельник. Он готовит против меня дело.
Я сижу и перебираю пальцы. Сомневаюсь, что папа хоть раз писал в мою школу. Миссис Рэтклифф, должно быть, удивилась, кто он такой. Ерзаю на лестнице. Мама снова начинает говорить:
— Мне некуда деваться. Наши отношения превратились в сплошное поле битвы с тех пор, как родился Финн. Если уж на то пошло, еще до его появления. Я даже не рожала дома в домашних условиях, как хотела, потому что Мартин настоял, что роды в больнице безопаснее.
Я этого не знал, и мне интересно, почему папа думал, что роды в больнице лучше. Может, у нас не хватало полотенец и мягких пеленок?
Рэйчел что-то говорит на том конце провода. Будь у меня телефон, я бы написал подруге и спросил, что именно.
— Дело в том, — продолжает мама, — что, если я уступлю ему с экзаменами, на этом все не закончится. Посмотри, как он добился своего с частной школой. В какой-то момент мне придется выступить против мужа, иначе Финн, которого я люблю, исчезнет, а этого я не вынесу.
Мама опять всхлипывает. Интересно, как именно я исчезну? Получу плащ-невидимку? Я бы посидел здесь и послушал еще, но боюсь, что опоздаю в школу. А если я опоздаю, Лотти заявится еще позже, чем обычно. Встаю и спускаюсь, нарочно топая, чтобы мама услышала и ни о чем не догадалась.
— Ладно, — говорит она, вытирая нос, пока я иду по коридору, — мне пора. Спасибо, что выслушала, перезвоню позже.
Мама кладет трубку и слегка улыбается мне, хотя ее лицо совершенно безрадостное.
— Доброе утро, милый. Садись, я принесу тебе завтрак.
Она переходит в другой конец кухни и включает радио. Дама с рыжими волосами поет о том, что байбачьи дни прошли. Я уже слышал эту песню, но не знаю исполнительницу, потому что не очень хорошо разбираюсь в поп-культуре. Хотя маме нравится, точно знаю. Обычно она подпевает и танцует по кухне, но не сегодня утром. Мама просто приносит мне миску отрубей и идет за молоком к холодильнику, но роняет бутылку, и оно разливается по всему полу. Мама ударяется в слезы.
Я не знаю, кидаться ли сначала к ней или к бутылке, поэтому как бы зависаю посередине. Есть же поговорка: что толку плакать из-за пролитого молока, но боюсь, сейчас она только пуще расстроит маму. В конце концов, мой ботинок оказывается в луже, а я не хочу оставлять молочных следов, поэтому подпрыгиваю и обнимаю маму.
— Прости, — говорит она.
— За что? Ты же сама говорила никогда не плакать из-за пролитого молока.
Мама сжимает мою руку и одаривает меня бледной улыбкой.
— Ты ни в чем не виноват, Финн. Всегда помни об этом.
Я киваю и иду за бумажными полотенцами, чтобы вытереть молоко. Потом добавляю к отрубям яблочный сок, потому что молока не осталось, получается гадость, но я ничего не говорю.
Лотти приходит позже обычного, под самое собрание.
— Я знаю, почему ты опоздала, — шепчу я, пока мы идем по коридору. — Моя мама разговаривала с твоей по телефону. Плакала и твердила, что я могу исчезнуть.
— Почему?
Я еще не рассказывал Лотти о письме адвоката, отчасти потому, что тогда все станет взаправду. Но, похоже, придется сказать ей сейчас, иначе не объяснить.
— Мой отец собирается попросить суд разрешить мне жить только с ним, а не поочередно с ним и с мамой.
— Это ужасно, — говорит Лотти. — Взрослые всегда говорят нам делиться, а сами нас поделить не могут.
— Он злится на маму из-за экзаменов.
— Такая глупость. Что моя мама твоей посоветовала?
— Не знаю. Я надеялся, что ты мне расскажешь.
— Я была наверху и читала книгу о мальчике, у которого мама больна раком и которому снятся кошмары о монстрах, но затем монстр, который на самом деле дерево, оживает и пытается ему помочь.
— Ой. Значит, толку нет.
— На самом деле это для мальчика было большим подспорьем.
— Я про себя. Хочу знать, как мама попытается это все остановить.
— Она занимается кикбоксингом или чем-то в таком роде? Могла бы поупражняться на твоем отце.
— Она занимается йогой. Все очень мирно и спокойно, мама порой даже засыпает на медитации.
— Тогда не сработает. Может, мне придумать для тебя петицию?
— Давай, — говорю я, уже зная, что под ней будет только одна подпись. — Может, получится.
На собрании терпимо, потому что меня не упоминают, и мне не нужно выходить вперед. Тайлер Джонсон получает «звезду недели», хотя это неправильно, потому что он был груб со мной и задрал юбку Кейтлин на детской площадке, чтобы все увидели ее трусики, но я притворяюсь, что хлопаю в ладоши вместе со всеми.
Мама сидит сзади и пытается сделать вид, что все в порядке.
Она слегка машет мне перед уходом. Пойдет домой и поплачет еще, или у нее назначены встречи и она будет пытаться помочь людям почувствовать себя лучше?
Как-то не уверен, в состоянии ли мама сейчас работать, и немного волнуюсь, вдруг она заплачет перед клиентами, и им станет намного хуже.
Когда мы возвращаемся в класс, Льюис Р. толкает меня локтем под ребра и говорит:
— С дороги, Красная Шапочка.
Иногда меня так называют; думаю, это как-то связано с тем, что у меня рыжие волосы и я выгляжу как девочка, но точно не знаю. Я оглядываюсь проверить, видела ли миссис Керриган, но, похоже, она слишком занята, разнимает Льюиса Б. и Киана.
А вот Лотти видела.
— Расскажи учительнице, что он сейчас сделал, — велит она.
— Нет, — говорю я. — Оно того не стоит.
— Что ж, тогда я ей скажу, — заявляет Лотти и тут же идет к миссис Керриган, а чуть позже возвращается.
— Что ответила учительница? — спрашиваю я.
— Что занята и чтобы я не выдумывала, — хмуро сообщает подруга.
Киваю. Они всегда так говорят.
В классе миссис Керриган раздает нам пробные тесты. Смотрю на нее и шепчу: