— Ты взяла вкусняшки? — спрашиваю я.
— Только то, что у нас нашлось. У меня не было времени на подготовку.
— Почему? Ты не знала, что мы собираемся в поход?
— Это было своего рода решение в последнюю минуту.
— Но ты же знала, когда бронировала кемпинг?
— Не беспокойся об этом, Финн, — говорит она с улыбкой. — Иногда приятно принимать решения спонтанно. Это шанс оставить все заботы позади и повеселиться.
Я киваю и ничего не говорю, потому что мама вряд ли в настроении спорить. Я начинаю думать о том, насколько большой была бы моя куча забот, если бы я действительно оставил их все позади. Думаю, они заполнили бы всю мою комнату и большую часть лестничной площадки. Некоторым из них, возможно, пришлось бы отправиться на чердак. Пожалуй, утеплим его ими. Я чувствую себя немного лучше, думая, что мои заботы могут помочь сохранить окружающую среду. Я всегда знал, что для чего-то они нужны.
Приходит автобус, мы заходим и платим. Мама снимает рюкзак и кладет его в багаж. Садимся прямо за ним.
— Это места для инвалидов, — напоминаю я маме.
— Я знаю, милый. Но сегодня это не имеет значения, не так ли? Кроме нас, в автобусе всего один человек.
Я оглядываюсь. Она права. Позади сидит мужчина с наушниками и смотрит в свой телефон. Я оборачиваюсь к маме.
— Когда папа вернется домой? — спрашиваю я.
Мама вздыхает.
— Не беспокойся об этом. Давай просто насладимся походом, хорошо?
Я киваю. Но только и думаю, что скажет папа, когда прочитает записку мамы, и сколько времени пройдет, прежде чем он ей позвонит и грянет очередная ссора. Хотя не такая большая, как та, что случится, когда мы завтра вернемся домой.
У меня начинает болеть живот, как в школьные дни. Я стараюсь думать о кемпинге и о том, смогу ли я лечь попозже и посмотреть на звезды. Обожаю их. Начинаю представлять созвездия на небе, но потом вспоминаю, как папа впервые показал мне Большую Медведицу, и мне стыдно, ведь именно папа научил меня определять звезды, а теперь их с нами не увидит.
Мама сигналит водителю и встает, когда мы проезжаем мимо большого магазина. Она натягивает рюкзак и поворачивается ко мне.
— Наша остановка.
Я выхожу за ней из автобуса, мы идем по дороге и сворачиваем за угол к другой автобусной остановке.
— Папа уже дома? — спрашиваю я.
— Финн, пожалуйста, не надо.
— Ты сказала в записке, что взяла его рюкзак? А то папа решит, что нас ограбили. Когда мы уезжали, дома был такой беспорядок.
Мама качает головой и смотрит в небо.
— Пожалуйста, перестань волноваться, — просит она.
— Перед отъездом у меня не было времени выкинуть из головы свои заботы.
Маме удается слегка улыбнуться.
— Ты забавный, Финн.
— Куда дальше?
— В Треугольник.
Я киваю. Улыбаюсь впервые за это утро. Треугольник — лучшее географическое название, которое я когда-либо слышал. Когда мама впервые привела меня туда совсем маленьким, я ожидал, что там будет настоящий треугольник, и плакал, обнаружив, что он выглядит так же, как и другие места. Однажды я спросил, есть ли еще города с названиями, как фигуры. Папа показал мне фотографию Пентагона на своем компьютере, но он не считается, потому что это правительственное здание в Америке, а не город. Я решил собрать города с такими названиями. Пока у меня есть только один, но если когда-нибудь услышу о городе под названием Прямоугольник или Ромб, то стану откладывать все свои карманные деньги, пока не смогу позволить себе поехать туда, сфотографируюсь перед табличкой и добавлю в свою коллекцию.
Прибывает автобус до Треугольника. Он немного полнее, чем предыдущий, и мы усаживаемся сзади. Я смотрю в окно, когда мы проезжаем через мост Сауэрби, который я до сих пор про себя зову Салями. Лотти называла его так, когда была маленькой и не могла выговорить правильно.
Мама разрешает мне нажать на кнопку, когда мы доезжаем до Треугольника и пора выходить. С главной дороги виден лес.
Теперь мама кажется немного счастливее. Решаю больше не упоминать папу.
Я иду за ней в лес. Мы были здесь несколько раз, устраивали пикники и гуляли, но раньше никогда не останавливались тут в палатках. Я даже не знал, что так можно.
— Где лагерь? — спрашиваю.
— Достаточно далеко. У меня есть карта, если нужно. Не волнуйся.
Ее голос впервые за долгое время звучит светлее. А я все думаю: если бы здесь был папа, он бы сейчас взъерошил мне волосы.
Мы шагаем еще минут пятнадцать или около того. Мама достает из кармана листок бумаги и смотрит на него.
— Почему бы тебе не проверить на телефоне? — спрашиваю я.
Мама пропускает вопрос мимо ушей.
— Сюда, — говорит она, сворачивая направо. Я следую за ней еще минут десять или около того, пока мы не доходим до поляны. Там всего одна палатка, но у входа стоит вигвам, и когда мама кричит «эй!», из него выходит седовласый мужчина.
— Здравствуйте, — говорит она. Мужчина кивает, улыбается и зовет ее в вигвам.
— Подожди минутку, Финн, — говорит мама.
Она даже не забронировала место заранее. Я начинаю возиться со шнуром на рюкзаке.
— Все в порядке, — говорит она, через несколько минут выходя из вигвама.
— Где нам можно пристроиться? — спрашиваю я.
— Где захотим. Вот в чем прелесть ранних подъемов. Можно выбирать.
Я веду ее к месту в дальнем конце поляны. Мама снимает рюкзак. На ее плечах красные отметины от ремней, но она ничего не говорит. Мама начинает напевать, распаковывая палатку. Не могу вспомнить, когда в последний раз слышал ее пение. Может, и правда все будет хорошо, и папа не станет так злиться, как я думаю, и будет скучать по нам, пока мы в отъезде, и это на самом деле хороший план с ее стороны.
Помогаю маме с палаткой. Она неплохо управляется, но никогда не следует инструкциям, и это обычно сердит папу. Но сегодня его нет, так что, полагаю, это не имеет значения. Я просто подаю ей очередной предмет, когда она меня просит.
Солнце уже поднялось, поэтому я прошу маму дать крем от загара. Она роется в своем рюкзаке, и я начинаю беспокоиться, неужели забыла, но тут мама достает тюбик и шляпу. Я не очень рад, но здесь меня никто не увидит, поэтому я надеваю шляпу и мажусь кремом.
— Та-дам, — наконец говорит мама, поворачиваясь ко мне и улыбаясь. Палатка готова. Вышло немного криво, да и неважно.
— Отлично, — хвалю я.
— Давай залезем и немного остынем, — говорит мама, ей явно жарко. Я приседаю и иду за ней внутрь. Палатка на трех персон. Я не знаю, почему их так называют, никогда не видел, чтобы какие-то персоны делили палатку, но, возможно, так бывает.
Мама ложится и хлопает рядом с собой по простыне, и я присоединяюсь к ней, чтобы пообниматься. Мамины объятия — лучшее, что есть на свете, хотя я не могу никому об этом сказать, потому что мне вроде как уже много лет для обнимашек. Но здесь все нормально, тут нет идиотов из школы, я могу делать все что хочу и не беспокоиться, что они скажут.
— Иногда мне хочется, чтобы мы остались здесь навсегда, только ты и я, в палатке. — Сначала мне кажется, что я сказал вслух то, о чем думал, но потом я понимаю: говорила мама.
— Мне тоже.
Она улыбается и убирает прядь волос с моих глаз.
— Мы могли бы просто гулять и сидеть ночью у костра, и нам не о чем было бы беспокоиться.
— Тогда почему бы нам так не сделать? — спрашиваю я.
— Не знаю, Финн. Проблема взрослого человека в том, что в конечном счете ты делаешь то, что от тебя ожидают, а не то, чего хочешь сам.
— Тогда я не хочу становиться взрослым.
— Я тебя не виню, — говорит она. — Возраст сильно переоценивают. Действительно глупо: первые восемнадцать лет жизни ты мечтаешь стать взрослым, а остальную часть времени желаешь снова вернуться в детство.
— Но здесь мы можем быть теми, кем хотим, верно?
— Да, — говорит она, обнимая меня крепче. — Мы можем быть такими, какие мы есть. Вот почему я хотела сюда приехать.
— А где наш завтрак? — спрашиваю я. — Я есть хочу.
Мама улыбается, садится и снова начинает рыться в своем рюкзаке. Она достает каждому по два батончика мюсли и банану.
— Держи. Еще я прихватила нам обед. Бутерброды с морковью и хумусом или сыром и помидорами. Выбирай.
Я улыбаюсь ей, хотя знаю, что оба сэндвича из черного хлеба с отрубями. Я предпочитаю белый хлеб, но ем его только тогда, когда хожу на детские праздники, что бывает не очень часто, так как большинство ребят меня не приглашают.
— Спасибо, — говорю я, стараясь не выказать, как надеялся, что она всего лишь притворилась, будто не захватила «особой» еды. Мы вместе сидим и завтракаем. Мама закатала клапан палатки, чтобы мы могли смотреть на деревья.
Такое чувство, что сейчас мы остались одни во всем мире, и мне это нравится. Но я также знаю: папа, должно быть, уже вернулся с велосипедной прогулки и обнаружил, что мы пошли в поход без него.
— Что ты сказала папе в записке? — спрашиваю я.
Мама вздыхает, прежде чем ответить.
— Мы пошли в поход, потому что нам обоим нужен отдых.
— Отдых от чего?
— От всего.
— Ты сказала ему, куда мы идем?
— Нет, — признается она, глядя в землю.
— Почему нет?
— Иногда, Финн, людям полезно побыть наедине с собой, чтобы попытаться разобраться в своих мыслях.
— Ты думала, он придет за нами и попытается меня вернуть, да?
Мама поворачивается ко мне.
— Ты заболел от стресса, Финн. Вот почему тебе стало плохо прошлой ночью. Это несправедливо, что ты оказался в центре конфликта. И единственный способ вытащить тебя — увезти куда-нибудь, где нас никто не побеспокоит.
— А почему папа тебе не позвонил? Он, должно быть, уже дома.
Мама снова тяжело вздыхает.
— Он не позвонил мне, потому что я не взяла с собой телефон.
Я смотрю на маму. По тому, как она это сказала, стало ясно: мама оставила сотовый преднамеренно, а не забыла его или что-то в таком роде. На самом деле ее план куда масштабнее, чем я думал.