— В основном это учреждения, финансируемые государственной службой здравоохранения или местными властями, хотя вакансии появляются не так часто, а финансирование на данный момент очень ограниченно. Но я могу навести справки, если хотите.
— Нет. Не волнуйтесь, я за ним присмотрю. Я всегда так поступала, ему лучше, когда он дома.
Доктор Халил смотрит на меня и кивает.
— Вам, должно быть, тяжело, — продолжает он, — самостоятельно заботиться о брате. Вы получаете поддержку?
Я чувствую, как вскидываюсь. Он думает, что я не справлюсь, что мне не до того. Вот к чему весь разговор. Врач думает, это моя вина, что Терри оказался в таком состоянии.
— Нет, — говорю я. — У меня всегда все хорошо получалось, спасибо. Мы единая команда, я и наш Терри. Нам не нужно, чтобы кто-то совал нос куда не следует.
— Я не предлагал…
— Хорошо. И я просто проясняю, что ему не нужно какое-то модное место, когда у него есть семья, которая присматривает за ним дома.
Я встаю. Доктор Халил делает то же самое. Интересно, будет ли он смеяться надо мной, когда я уйду. Дура Каз, даже не может как следует присмотреть за своим братом. Не может остановить то, что с ним происходит. Потому что она чертово пустое место.
Я останавливаюсь на минутку в коридоре и пытаюсь успокоиться. Мое сердце все еще колотится, и я не хочу, чтобы Терри видел меня в таком состоянии. Пусть хотя бы один из нас будет спокойным.
Я стучу в дверь Терри, прежде чем войти.
— Привет, милый, это я.
— Ты принесла мой фонарик? — спрашивает он.
— Нет, они запретили. Мы можем принести только определенные вещи.
— Они не хотят, чтобы мы видели, как тут все на самом деле, — говорит брат.
— У тебя хорошая комната, Терри. Очень чистая.
— Они собираются назначить мне лекарства.
— Знаю. Я только что разговаривала с доктором Халилом.
— Они хотят, чтобы я замолчал, понимаешь. Боятся, что я их сдам. Расскажу всем, что это место кишит паразитами, и тогда его закроют.
Я подхожу к Терри и кладу руку ему на плечо.
— Ты нездоров, Терри. Доктор Халил пытается тебе помочь. Он пишет в полицию, что все произошло не по твоей вине. Он на нашей стороне.
— Мэттью говорит, что девочки кричали на крыс, а не на меня.
Я смотрю в потолок и пытаюсь сосчитать до десяти. Брат меня с ума сводит. Но я также знаю, что, когда ему станет лучше и он поймет, что натворил, он так сильно себя за это отругает, что едва снова не разболеется. Хотелось бы, чтобы между этими крайностями была золотая середина, но ее нет. Только не с Терри.
— Просто помни, они пытаются тебе помочь, — говорю я. — Так что не доставляй медсестрам никаких хлопот, принимай таблетки и не притворяйся, будто пьешь их, когда на самом деле не глотаешь. Чем раньше тебе станет лучше, тем быстрее ты вернешься домой.
Терри сидит и ничего не говорит.
— Ты действительно хочешь вернуться домой, не так ли, Терри? Ты знаешь, что можешь сказать мне, если тебе не нравится жить со мной. Если думаешь, что кто-то другой может справиться с этим лучше. Я не обижусь, правда.
Терри смотрит на меня.
— Ты принесешь завтра мой фонарик? — спрашивает он.
Позже сижу на кухне, уставившись в кастрюлю с куриной лапшой. Я нашла ее в глубине шкафа. Она просрочена, но я не волнуюсь. На самом деле я не представляю, как может испортиться сушеная пища, и уж точно никогда не слышала о том, чтобы кто-нибудь отравился дошираком.
Меня все еще беспокоит то, что сказал доктор Халил. Честно говоря, я действительно не знаю, как быть. Все, что я знаю, — это то, что врачи говорили мне на протяжении многих лет и что я сама выяснила из книг, которые брала в библиотеке. Я пытаюсь понять как могу, но, наверное, все поняла неправильно. Может, если бы за братом как следует ухаживали, ничего бы этого не случилось. Мне неприятно так думать. Что я снова его так сильно подвела.
Возможно, Терри было бы лучше в том месте, о котором говорил доктор Халил. По правде говоря, если они отпустят Терри завтра, я не смогу привести его сюда. Две банки фасоли, полпакета крекеров и две чашки супа не вечны. У нас никогда не было возможности откладывать на черный день, и теперь я плачу за это. Прямо чертова мисс Хаббард[13].
Голод я бы пережила, но надо платить за квартиру, а мне нечем.
Раньше я ни разу не пропускала платеж. Всегда гордилась этим. И в долгах тоже никогда не сидела. Хорошо, когда не завел кредитной карты. Но теперь мне срочно нужны деньги, а у меня их нет. Я бы продала свое тело, если бы нашлись желающие, да вот беда, срок годности истек. Если бы у меня была одна из тех визиток, которые кладут в телефонные будки, на ней бы значилось «Жирная задница с лицом, похожим на мокрую кухонную тряпку». Не совсем верный типаж для древнейшей профессии.
Я доедаю куриную лапшу и начинаю ходить по квартире. Всегда шутила, что заберись сюда грабители, они были бы чертовски разочарованы. Ни украшений, ни денег, ни компьютеров, ни модных гаджетов. Не думаю, что в наши дни можно много выручить за паршивый телик и видеоплеер. Не тогда, когда у всех есть эти массивные смарт-телевизоры. В любом случае это почти единственное имущество Терри. Я не могу с ним так поступить. Лучше умру с голоду, чем продам его телик.
Отчаянно скучаю по брату. Сажусь на диван и включаю телевизор. Жму кнопку воспроизведения на видео. Мэттью разговаривает с женщиной, которая собирается изобразить Ширли Бэсси. Только выходит настолько непохоже, что даже неловко. Интересно, понимают ли люди, которые идут на шоу, что над ними смеются. И что они не умеют делать то, что должны.
Я рано ложусь спать, чтобы сэкономить электроэнергию, как и все остальное. Я знаю, что если смогу заснуть, она будет ждать меня там. Круэлла де Виль. Только на этот раз я посмотрю в зеркало и увижу, что у меня у самой черно-белые косы. И отплачу ей как следует.
После. 11. Финн
Я лежу без сна и думаю о том, как мама приносила мне что-нибудь в канун моего дня рождения, потому что знала, как мне всегда трудно заснуть. Обычно это была книга, и мама читала ее мне по ролям — или готовила фотокнигу всего того, что мы сделали вместе за прошлый год, или я рассказывал, чем бы хотел заняться в следующем.
В этом году нет ни приятных мелочей, ни фотокниги.
Не думаю, что когда-либо так скучал по маме. Она бы сейчас все исправила. Мама оставила бы все плохое позади и рассказала бы, что хорошего нас ждет. И это моя глупая вина, что ее здесь нет. Все стараются быть вежливыми, но это правда.
Я все испортил. Она бы тогда так не сделала, если бы не я. И если бы я промолчал, ничего бы не произошло.
Я вздыхаю и переворачиваюсь. Не думаю, что когда-либо так сильно не хотел, чтобы наступил день рождения. Я даже не хочу становиться одиннадцатилетним, потому что в одиннадцать придется пойти в новую школу, а я бы хотел остаться между школами навсегда. Стать кем-то вроде Питера Пэна, только не лететь в Неверленд, а просто пойти в садовый клуб с Каз. Садовый клуб мне подходит больше, чем школа. В основном потому, что там нет других детей.
Папа спросил меня, хочу ли я устроить вечеринку. Я думаю, он имел в виду праздник, как у других детей, где они ходят в «Лазер-квест», болтают друг с другом — или что там делают в подобных местах (я не знаю, потому что никто никогда не приглашал меня на вечеринки, да я бы все равно не пошел, потому что мне наверняка бы не понравилось, и они бы пригласили меня только затем, чтобы посмеяться надо мной). Похоже, папа забыл, что у меня нет друзей, кроме Лотти. На протяжении всей начальной школы лучшим в моем дне рождения, приходящемся на последний день августа, было то, что никто из других детей не знал, когда он, и мне не приходилось нести им кексы с абрикосом, апельсином и отрубями и смотреть, как все корчат рожи и бросают угощение в мусорное ведро. Мне не приходилось звать одноклассников на свои вечеринки, зная, что никто из них не заявится. В любом случае мои праздники не были настоящими, просто Лотти приходила ко мне домой на чай в честь дня рождения.
Как бы то ни было, я сказал папе, что мне не надо вечеринки, но я хотел бы позвать Лотти, Каз и Барри на чай по случаю дня рождения и одновременно торжественного открытия сада.
Похоже, папа обрадовался — вероятно, потому, что вряд ли умеет организовывать вечеринки. Мне очень хотелось пригласить на торжественное открытие Алана Титчмарша, но я знал, что он, должно быть, в это время года очень занят в саду, поэтому в конце концов не стал утруждаться. Вместо того чтобы считать овец, я пытаюсь считать разные сорта роз.
Когда я просыпаюсь, первое, что делаю, — смотрю на часы, потому что я родился в семь пятьдесят девять утра, и мама сказала, что официально мой день рождения наступает не раньше восьми часов. Сейчас восемь сорок семь, так что мне одиннадцать лет. Я не чувствую разницы. Я определенно не чувствую себя счастливым или взволнованным. Честно говоря, я немного оцепенел. Встаю, накидываю халат, сую ноги в тапочки и спускаюсь вниз.
— Привет, — говорит папа, когда я вхожу на кухню, — а вот и именинник.
Я слегка улыбаюсь, а он подходит и обнимает меня. Я ловлю себя на том, что довольно долго цепляюсь за него.
— Ты в порядке? — спрашивает он, когда я наконец его отпускаю.
— Странно без нее, — признаюсь я.
— Знаю, — отвечает он, подходит к кухонному столу, берет со стола подарок и передает мне.
— Держи. С днем рождения.
— Спасибо.
Понятия не имею, что там. Мама, казалось, всегда дарила то, что я хотел, хотя никогда не спрашивала меня напрямую. Она просто вроде как знала. Я не уверен, что папа так же хорошо справляется с днями рождения.
Я открываю один конец свертка и вытаскиваю коробку.
Это мобильный телефон. Настоящий смартфон, какой есть у детей в школе.
— Это айфон 6S, — говорит папа. — Хороший телефон, пусть и не последняя модель. Я подумал, что раз теперь ты пойдешь в среднюю школу, пришло время нам тебе его подарить.