Тяжело вздыхаю. Вот всегда они так.
— У нас компьютера нет, не то что принтера.
— Хорошо. Приходите в центр занятости, они вам ее распечатают. Просто заполните бланк и укажите, почему считаете решение неверным.
— Так. И когда нам потом ждать результат?
— Минимум четырнадцать рабочих дней, но может, и намного дольше. Если первоначальное решение оставят в силе, у вас будет право обратиться в суд, но на это уйдет несколько месяцев.
— Да вы смеетесь. И на что нашему Терри все это время жить?
— Мистер Аллен может подать заявку на кредит и пойти в центр занятости на собеседование, как и указано в письме.
— Но он не может работать, ему от этого хуже.
— Его состояние оценили как подходящее, так что центр занятости наверняка подберет ему соответствующее занятие. Я могу записать его на собеседование. Заодно и форму там заполните.
Дурь какая. Девица вообще ничего не понимает. Но если Терри увидят вживую, может, хоть поймут, о чем я.
— Хорошо, — отвечаю я.
— Договорились. О, вам повезло. Один из кандидатов отменил заявку, и я могу записать вашего брата на понедельник на три сорок пять. Вас устраивает?
Если поеду с работы на автобусе, как раз успеем.
— Да.
— Отлично. Я вас записала. Ему нужно будет принести три копии паспорта и прописки. Вся информация есть у нас на сайте. Могу я еще чем-нибудь вам помочь?
— Нет, милая, — вздыхаю я. — Если только вы не умеете лечить уставшие распухшие ноги.
Возвращаюсь в гостиную. Похоже, на экране уже новая серия, Мэттью в другом костюме.
— Ошиблись? — спрашивает Терри.
— Мы знаем, что да. Осталось их убедить. Заполним форму на пересмотр решения, но ждать придется несколько недель. А пока они хотят, чтобы ты пришел в центр занятости на собеседование.
— Когда?
— В понедельник днем.
— Мне же не придется работать? Пока не узнаем результат пересмотра?
— Будем надеяться.
Терри молча кивает. Я замечаю, как он стиснул челюсти. Ненавижу такие моменты, ведь знаю, чем все закончится. Брат вновь пялится в экран. Теперь там Элтон Джон. Поет «Прости — это, похоже, самое тяжелое слово»[4].
После. 1. Финн
Лежу на кровати и смотрю на подаренный отцом светильник в форме пчелы. Он синий, что довольно глупо, ведь синих пчел не бывает, но папа сказал, были только синие и розовые. Маме бы не понравилось, она всегда злится, когда видит голубые вещи для мальчиков и розовые для девочек, потому что все цвета хороши для всех. Много лет назад мальчиков спокойно одевали в розовое, а это все маркетинговые уловки, чтобы выкачать из родителей побольше денег.
Впрочем, папе я ее мнение не пересказывал, ведь он хотел как лучше, а мама говорит, что надо радоваться любому подарку, ведь главное — внимание.
В любом случае какая разница, мама все равно светильник не увидит. Однако каждый раз я невольно представляю ее реакцию.
Моя школьная форма висит на дверце шкафа — отглаженная, на брюках стрелки, чего отродясь не бывало. Оказывается, папа лучше гладит вещи, чем мама, просто молчит об этом.
У меня немного болит живот. Думаю, к утру станет хуже. Вообще не хочу видеть никого из одноклассников, только Лотти, но с ней мы встречались неделю спустя после собрания, а потом я забегал к ней на чай, так что мы, считай, совсем недавно расстались.
Раздаются стук в дверь и голос папы:
— Эй, Финн, это я.
Знаю, что он, в нашем доме теперь, кроме нас двоих, больше никто не живет, но, может, папа тоже иногда, как я, об этом забывает.
Отзываюсь, и он открывает дверь. В его бороде с каждым разом все больше седых волосков. Наверное, из-за всего, что произошло. Отец заходит в комнату и закрывает за собой дверь. Кажется, опасается, что я все еще на него сержусь. Так и есть. Кричать я больше не стану, но злость никуда не делась, просто затаилась где-то глубоко внутри и не выходит.
Только сев, я замечаю, что папа что-то принес.
— Купил тебе, — говорит он, протягивая большой сверток.
Беру и заглядываю внутрь. Там рюкзак. Черный, с синими языками пламени и полосами. Никаких пчел.
— Надеюсь, тебе нравится. Честно говоря, сложно было найти что-то без футбольной тематики.
Киваю в ответ. Хочу поблагодарить, но так стараюсь не расплакаться, что не в силах открыть рот.
— Подойдет для новой школы в сентябре. Я просто подумал, ты захочешь что-то более взрослое.
Не выдерживаю и даю волю слезам. Я так старался не думать, что станет с прежним ранцем. Мама права. Папа никогда не умеет вовремя замолчать. Он гладит меня по плечу:
— Эй, прости. Я не хотел тебя расстраивать.
Будь он чуть внимательнее, заметил бы, что я постоянно расстроен все три последние недели. Что мне не хватает мамы так, будто у меня отняли ногу.
Что не надо покупать мне всякую всячину, будто это исправит ситуацию. Я просто хочу, чтобы все стало как прежде. Чтобы мы все были вместе. Пусть бы они даже ругались. Я бы и это вытерпел.
Папа так и держит меня за плечо. Несколько минут спустя я успокаиваюсь, а он вытирает мне слезы.
— Не хочешь назад в школу?
Киваю и хлюпаю носом.
— Я говорил с миссис Рэтклифф и миссис Керриган. Попросил их делать все, как ты скажешь, без лишних слов. Остальным ребятам сказали, что ты до каникул в специальном академическом отпуске.
— Но они же все знают! Будут пялиться на меня и перешептываться.
Папа хмурится. У него теперь почти всегда это выражение. Если бы мне задали нарисовать отца, я бы так его и изобразил — хмурым и явно не знающим, что сказать. Это если бы я рисовать умел, конечно.
Так что моя картинка вовсе не походила бы на папу. Просто какой-то мужчина, если повезет. С пяти лет я лучше рисовать не стал. Когда я однажды упомянул это при маме, она не согласилась и указала на автопортрет из продуктов, который я сделал пару лет назад, а она повесила на холодильник. Для своих волос я использовал оранжевые макароны, и мама сочла это отличной задумкой. Но такая поделка — это не картина. Просто кучка выкрашенных в оранжевый цвет макарон. Невозможно же продолжать в том же духе вечно.
— Брось, — уговаривает папа. — Снова увидишься с друзьями, это же хорошо.
— Нет у меня друзей.
— Нет, есть. Как же Лотти?
— Ага, только она одна. А ее я видел на прошлой неделе. Мне не надо ради нее идти в школу. Остальных я терпеть не могу.
Папа убирает ладонь с моего плеча и начинает гладить по руке.
— Ты просто расстроен.
— Да, но я так сказал не поэтому, а потому что так и есть.
Папа вздыхает и прячет лицо в ладонях. В последнее время он часто так делает.
— Послушай, я знаю, что тебе приходится нелегко, но поверь: сейчас вернуться в школу — лучший вариант. Вот пройдет первый день, и тебе станет легче.
Очередная взрослая глупость. Не станет после первого дня лучше, только хуже. Я проведу ужасный день и буду знать, что мне предстоит повторять это снова и снова. Вспоминаю лесную школу, что устроила мне мама. То была лучшая школа на свете, а из мамы получилась лучшая учительница. Она все организовала специально для меня. И теперь мне больше всего хочется вернуться в ту школу, в палатку, к маме, но какой смысл об этом говорить, все равно же не сбудется.
— Мне стало бы легче, если бы разрешили никогда больше не ходить в школу, — отвечаю я.
— Ну же, Финн, все через это проходили. Осталось совсем немного. А миссис Керриган пообещала, что запланировала для вас много всего интересного.
— Награды тем, кто хорошо напишет контрольные. А меня к ним не допустят.
— Конечно же, допустят. Не оставит же тебя миссис Керриган за бортом.
— Миссис Рэтклифф ее заставит. Она все еще злится на меня из-за мамы.
Папа вздыхает и качает головой. Знаю, он старается, но в таких делах не силен. Не сравнить с мамой.
— Финн, никто в школе на тебя не злится. Они лишь хотят помочь.
— Ты так говоришь, просто чтобы я туда пошел. А вот мама бы меня не заставляла. Она знала, как я ненавижу школу.
Отец моргает и отворачивается. Да, вышло грубо, но я сказал чистую правду. Он никогда этим всем не занимался. Подобные вопросы решала мама. Папа умеет чинить вещи, ездить на велосипеде и разбираться в законах. Он не умеет меня успокоить. А жаль, ведь именно это мне сейчас нужно.
— Финн, я стараюсь, — говорит он, по-прежнему не глядя на меня. — Нам просто надо пройти через это вместе.
Папа снова поворачивается ко мне. У него блестят глаза. На миг кажется — вот сейчас он меня обнимет, но нет, отец просто ерошит мне волосы и уходит.
На следующее утро он отвозит меня к Лотти. Об этом договорилась ее мама на прошлой неделе. Лотти говорит, Рэйчел тоже до сих пор злится на моего папу, но ради меня притворяется, будто все хорошо. Думаю, она же и решила, что сама подбросит меня завтра в школу, а не он, но, похоже, папа совсем не в обиде. Наверное, боится, что если я поеду с ним, то закачу истерику.
Папа кладет руку мне на плечо:
— Все будет хорошо.
Легко ему говорить. Он пойдет на работу, к людям, которые ему нравятся, а не потащится в ненавистную школу, где все вечно пялятся и перешептываются за спиной.
Мама Лотти открывает дверь и машет нам. Вернее, только мне, а не папе, он ей никогда особо не нравился, даже еще до развода. Я это знаю, потому что мама иногда тихонько обсуждала папу с Рэйчел, когда думала, будто я не слышу, а та часто кивала, сочувственно смотрела и что-то так же тихонько отвечала.
Отец машет ей, а я отстегиваю ремень безопасности.
— Хорошего тебе дня, — говорит папа слегка дрогнувшим голосом. Явно подозревает, что ничего хорошего меня не ждет, но сказать об этом не может. Я беру сумку с книгами и рюкзак со сменкой на физкультуру и вылезаю из машины.
— Привет, Финн. Как дела? — Рэйчел с такой силой сжимает меня в объятиях, что на миг я не могу дышать, не то что говорить. Пожалуй, это и к лучшему, ведь я до сих пор не придумал, что отвечать на этот вопрос.