— Говорит, что не видел моей записки. Он думал, что я сбежала с тобой. Что мы не вернемся.
Я смотрю на нее, представляя, как, должно быть, перепугался папа.
— Ее могло сдуть, когда ты хлопнула дверью, — говорю я. — Как однажды снесло твой список покупок. Он упал за полку для обуви.
— Правда?
— Ага, я его нашел, когда искал кроссовки, и положил обратно на подоконник.
Мама крепко зажмуривается.
— О боже. Как я могла быть такой глупой?
— Перезвони ему и скажи, — предлагаю я.
— Не сейчас. Надеюсь, он звонит в полицию.
— Тогда позже.
— Может быть.
— Он поищет, когда пойдет домой, да? Найдет записку, прочитает, поймет, что ты не соврала, и все будет в порядке. И у меня не будет проблем с полицией.
Мама снова начинает плакать. Я внезапно вспоминаю, что все еще держу «Магнум».
— А можно есть мороженое в телефонных будках? — спрашиваю.
Мама наполовину плачет, наполовину смеется и смахивает слезы со щек.
— Да, но лучше мы выйдем на улицу, вернемся за угол в то тихое место.
Пытаюсь открыть дверцу телефонной будки, но она очень тяжелая. Мама протискивается мимо меня и толкает ее попой. Идем туда, где были раньше, и я вглядываюсь в кусты через дорогу, не притаились ли там полицейские.
Разворачиваю «Магнум». Он немного подтаял, но, если я съем его быстро, думаю, все будет хорошо. Однако вкус не такой приятный, как я помню. Раньше мороженое на вкус напоминало отпуск. А теперь слезы, крик и плохое самочувствие. Ищу мусорное ведро, но его нет, поэтому я кладу палочку в карман брюк.
— А теперь мы идем домой? — спрашиваю маму.
Она качает головой и снова прикусывает губу.
— Я не знаю, Финн, — признается мама, садясь на маленькую стенку на обочине дороги и кладя голову на руки. — Я так напортачила и теперь не знаю, что делать дальше.
— Я не хочу, чтобы нас нашла полиция, — говорю я. — Не хочу, чтобы меня арестовывали.
— Тебя не арестуют, — заверяет она. — Они просто хотят знать, что ты в безопасности.
— Так почему бы нам не пойти в полицейский участок и не показаться им?
Мама вздыхает и берет меня за руку.
— Потому что сейчас они думают, что я увезла тебя, не сказав папе. Что мы сбежали навсегда. А это значит, что у меня могут быть большие проблемы, если я просто к ним приду.
— Я не хочу, чтобы ты села в тюрьму, — говорю я, глядя себе под ноги.
— Не сяду, — обещает мама, снова обнимая меня. — Но именно поэтому нам нужно дождаться, когда папа скажет полиции, что все это — просто большое недоразумение.
— И мы сегодня еще ночуем в лагере?
— Пока не знаю. Но мы не можем оставаться там. Смотритель или кто-то, кто нас видел, возможно, слышал новости. Нам нужно отправиться туда, где нет людей, пока мы не узнаем, что все уладилось и можно безопасно ехать домой.
— Настоящее укрытие?
— Что-то вроде того. Вернемся в лагерь. Быстренько соберемся и постараемся где-нибудь спрятаться.
Я киваю, чувствуя, что живот снова болит. Надеюсь, если нас поймают, меня не вырвет в полицейской машине, иначе мама никогда больше не позволит мне есть мороженое.
До. 14. Каз
Наступает утро понедельника, и я понимаю, что чертова Тереза Мэй в одном была права — не существует волшебного денежного дерева.
По крайней мере, оно не растет у нашей двери.
Проглатываю на завтрак два крекера, но к полудню у меня так сильно урчит в животе, что я беспокоюсь, как бы Терри не заметил, когда я приду к нему. А я не хочу, чтобы он вдобавок ко всему беспокоился обо мне. Кроме того, единственное, что мешает мне нормально поесть, — моя чертова гордость, поэтому нужно просто ее проглотить. Не я первая, не я последняя. В наши дни у всех есть такие знакомые. Керри из соседней квартиры ходит туда каждую неделю. Я увидела, как она возвращалась домой с полной сумкой «Маркс и Спенсер», и спросила, как, черт возьми, Керри может позволить себе там закупаться. Именно тогда она рассказала мне, что получает еду в пищевом банке.
Когда я подхожу к старому общественному центру, где находится благотворительная организация, снаружи стоит небольшая очередь. Как будто это самый популярный объект в городе. Через несколько лет их построят по три штуки в каждом городе, и дети не смогут вспомнить, как было раньше. До пищевых банков и вейп-магазинов.
Только подходя к двери, я задаюсь вопросом, не нужно ли мне было принести какие-либо документы, удостоверяющие личность.
Доказательства, что я действительно бедствую, что-то кроме урчания в животе.
Прохожу через парадную дверь в холл. Я приезжала сюда однажды на чью-то свадьбу, когда мне было чуть больше двадцати. Одна из девочек из моего класса тогда выходила замуж, как и все они потом вышли, кроме меня.
Однако Терри тут не понравилось: слишком шумно для него, поэтому через полчаса мы уехали. Таких эпизодов было немало. В конце концов я перестала беспокоиться. А люди перестали меня звать.
— Здравствуйте, милая, вы уже тут бывали? — спрашивает меня пожилая женщина.
— Нет. Вам нужно какое-нибудь удостоверение личности?
— Только ваше имя и адрес, — отвечает она, протягивая блокнот. — Чтобы мы могли отслеживать, кто здесь был.
Я киваю и записываю свои данные на листке бумаги, а сама так и слышу, как Терри твердит не сообщать им наш адрес, потому что они передадут его в МИ5.
— Хорошо, пройдите туда и увидите Ширли, она в синих брюках и разберется с вами.
Делаю, как велено. Подозреваю, что Ширли ходит в церковь; она излучает уверенность и очевидное желание помочь вкупе с легким запахом старых сборников гимнов.
— Здравствуйте, что мы можем предложить вам сегодня? — говорит она так, будто я в ресторан пришла.
— Гм, да самое основное, пожалуйста. Я не бывала тут раньше, поэтому не знаю, что есть.
— Тогда давайте начнем с завтрака, — предлагает она, доставая из коробки сумку-переноску супермаркета. — У нас есть кукурузные хлопья, хлопья «Витабикс» и каша.
«Витабикс» еще и в биоразлагаемой упаковке; словно те, кто его пожертвовал, думали, что на меньшее мы не согласны. Да я бы сейчас чертову собачью еду проглотила, только поставь ее передо мной.
— Кукурузные хлопья подойдут, спасибо, — говорю я, зная, что они будут лучше всего сочетаться с холодным молоком, и получится как можно реже включать плиту. Ширли добавляет немного молока длительного хранения и коробку пакетиков чая. От кофе я отказываюсь и иду за Ширли к следующим полкам, где много разных пакетов, кастрюль и банок. Я прошу фасоль, суп и лапшу: все, что можно приготовить, не ставя в духовку. Замечаю пачку листов органической цельнозерновой лазаньи. Наверное, их пожертвовал тот же человек, что принес «Витабикс». Я знаю, он хотел как лучше, а нищим выбирать не приходится и все такое, но благодетели на самом деле ни черта не понимают.
Ширли ведет меня за угол к другим банкам. Я беру персики — сто лет их не ела; а еще консервированный картофель, горох и морковь.
— Как насчет печенья? — спрашивает Ширли. Я оглядываюсь. Молодая мама держит трех маленьких девочек, и все они шумно чего-то требуют. Бедняжка выглядит так, будто вот-вот расплачется.
— Нет, спасибо, — отвечаю я. — Дайте ей за меня.
Ширли кивает и гладит меня по руке.
— Живете одна? — спрашивает она.
— Ага, пока да. Мой брат сейчас в больнице.
— Ой, как жаль. Будем надеяться, что он поскорее поправится.
— Спасибо, — говорю я, хотя знаю, что этого не будет.
Только выйдя из здания, я замечаю знакомое лицо в начале очереди.
— Привет, Джоан, — окликаю я.
Ее лицо растягивается в улыбке.
— Привет, милая, мне было так жаль узнать, что ты потеряла работу.
— Да, надеюсь, наш Дэнни по-прежнему о тебе заботится.
— Он хороший парень, делает все, что может, когда дракон не дышит ему в спину.
У меня получается улыбнуться.
— Как поживаешь, Джоан?
— О, как обычно. Не жалуюсь.
Я сжимаю ее руку. Бедняжка высохла еще больше.
— Береги себя, милая, — прошу я.
Иду домой со своей сумкой, гадая, как долго продержусь. Говорят — не позволяйте всяким ублюдкам сбивать вас с толку. Но это сложно, когда именно они устанавливают правила.
Когда я прихожу, Терри сидит в своем кресле. Он поднимает голову.
— Принесла мой фонарик? — спрашивает брат.
Я качаю головой.
— Ты принимал лекарства?
— Ага. Но они мне не нужны. Со мной все в порядке.
— С ними ты быстрее вернешься домой.
Он пожимает плечами.
— Мне больше не придется работать?
— Нет, — отвечаю я. — Во всяком случае, не там. Они тебя уволили.
— Почему? Я что-то не так сделал?
— Девочка в туалете, Терри. Вот почему полиция тебя арестовала, — вздыхаю я.
— Я сяду в тюрьму?
— Надеюсь, нет. Доктор Халил сказал полиции, что ты не виноват. Все дело в твоей болезни.
— Но я не болен. Я не должен здесь быть.
— Ради всего святого, Терри, — вздыхаю я, подходя к окну, пока не ляпнула чего-нибудь еще, о чем потом пожалею.
Смотрю на сад снаружи, пытаясь сдержать слезы. Я знаю, что скоро брат опомнится. Лекарства действуют довольно быстро. И что самое глупое: когда этот Терри уйдет, я буду по нему скучать. Как всегда. А потом мне придется бороться с новым Терри. И это чертовски тяжело. Потому что большую часть времени он будет спать, набирать вес и сердиться из-за этого, а расхлебывать все мне. И как же все это надоело! Более пятидесяти лет я забочусь о Терри; пытаюсь защитить его от всего дерьма, которое ему подбрасывает жизнь. Сперва отец, затем мама; люди, которые должны были заботиться о Терри, а на деле причинили ему вред. Не знаю, сколько еще продержусь, и стоило ли мне вообще пробовать. Потому что я определенно не справляюсь. Мама была права.
Я прошу увидеться с доктором Халилом. Он с пациентом, поэтому мне нужно немного подождать у кабинета. Закончив прием, доктор выходит, улыбается и проводит меня внутрь. Если я и рассердила его в прошлый раз, он очень хорошо держится.