До поселка Плановый мы добрались уже практически ночью. В самом поселке отставной подполковник, как оказалось, тоже слегка ориентировался. Зря, что ли, в эту сторону на рыбалку ездил. Мы на двадцать минут задержались на переезде, пропуская сначала грузовой поезд, за ним, с небольшим перерывом, электричку, идущую в обратную сторону, а потом, миновав небольшой квартал частного сектора, заехали в район панельных пятиэтажек.
Я не знаю, как устроен и где располагался на шлемах микрофон. Его вообще не было видно. Когда мы ехали по улицам, я обращал внимание, что люди оборачиваются на звук двигателя. Все-таки мотоцикл — не самое тихое средство передвижения. Но сам я в шлеме этих звуков не слышал, и микрофон не доносил их до меня. То есть, скорее всего, он располагался внутри шлема ближе к горлу и являлся ларингофоном[9]. Наверное, даже был вмонтирован в мягкий ремешок застежки шлема.
Размышления о звуке двигателя мотоцикла не были отвлеченными. Просто я представлял себе ситуацию. Люди на широкой улице слышали этот звук и оборачивались. А уж во дворах среди тесно стоящих пятиэтажек мотоцикл будет слышен очень хорошо. Кого-то, наверное, этот звук и разбудит, хотя, если быть полностью объективным, время еще не совсем ночное, а просто переходное из вечернего в ночное.
Я решил, что такой человек, как немолодой уже отставной подполковник Скоморохов, не пожелает походить на московских юнцов, которые иначе, как звуком двигателя, выделить себя не могут. Но все же спросил Виктора Федоровича, пользуясь тем, что связь работала прекрасно:
— Мы весь поселок, товарищ подполковник, мотоциклом не разбудим?
— А мы уже не гремим, я перешел в другой режим движения. Немцы это хорошо сделали. Они умеют, — ответил Скоморохов.
Он легко и уверенно переезжал от дома к дому и только один раз остановился, чтобы поднять затемненное стекло шлема и посмотреть на написанный через трафарет на торце дома адрес. Потом кивнул сам себе и поехал дальше.
Мы не торопились. Я и подполковник Скоморохов пытались просчитать действия преступника. И, не сговариваясь, пришли к одинаковому мнению, что убийство должно быть совершено утром, когда пожилая женщина пойдет в сторону станции, чтобы сесть на электричку.
Мы проезжали мимо станции. Я обратил внимание, что все подходы к пассажирской платформе скрыты с двух сторон кустами. И даже билетная касса стоит в кустах. Виктор Федорович тоже поворачивал туда голову. Значит, тоже отметил это. Все-таки, несмотря на разницу в возрасте, жизненном опыте и званиях, мы с ним представляли одну школу — школу спецназа ГРУ и мыслить должны были в одном направлении.
У нас был опыт работы военных разведчиков. Но, как оказалось, здесь необходимо было учитывать опыт преступников просчитывать их мысли, за которыми должны следовать действия. У нас такого опыта не было, и потому мы ошиблись. И поняли это сразу, когда въехали в следующий двор. Это был как раз тот двор, который нам был нужен. И дом тот самый. И подъезд тот самый.
— Боюсь, мы опоздали… — сказал Виктор Федорович тихо, но микрофон донес слова вполне разборчиво.
Я посмотрел через его плечо вперед. Дом был пятиподъездным. В таких пятиэтажках обычно бывает по четыре квартиры на лестничной площадке. Следовательно, нам нужно было попасть в четвертый подъезд, на второй этаж.
Перед подъездом, несмотря на позднее время, собралась толпа. Стояла группа молодых парней и девушек с традиционными бутылками пива в руках. Их мало смущало присутствие рядом трех полицейских машин. Пили открыто, разве только ментов не угощали, на что те имели полное право обидеться.
Здесь же стояли четыре человека с собаками на поводках. Обычное дело — хозяева предпочитают выгуливать собак, когда улицы пустеют. Эти в присутствии полиции собак держали на поводках, хотя и без намордников. Да и просто жители подъезда вышли. Проснулись, видимо, от шума, посмотрели в окно и вышли узнать, что случилось. У двух пожилых женщин из-под халатов виднелись длинные ночные сорочки. А высокий очкастый мужчина был в полосатой старомодной пижаме. Практически во всех окнах горел свет, и потому видно все было хорошо.
Виктор Федорович сообразил, что его разворот может привлечь внимание, и потому поехал прямо, забравшись на бордюр, за которым стояли два полицейских «уазика». Там его остановил сержант.
— Мне во второй подъезд надо, — ответил Скоморохов, подняв стекло шлема. Я, естественно, поднимать стекло не стал. Пусть я и не знал этого сержанта, но память у ментов цепкая, и совершенно ни к чему было ему меня запоминать.
Проверять документы у подполковника никто не стал. Сержант вальяжно махнул рукой — кати, дескать, куда надо, только здесь не стой. И так людей больше, чем нужно.
— А что тут случилось? — поинтересовался Виктор Федорович.
— Целую семью убили. Старуху, ее сына, жену сына и ребенка.
— Перестреляли, что ли?
— Нет. Застрелили только мужика. Остальных всех топором… Ты кати, кати дальше, пока пускают…
Сзади подъезжала еще одна полицейская машина. На сей раз «Газель», как я догадался, с оперативной следственной бригадой. Эти меня точно знают. Я хотел вместе с сержантом подогнать подполковника, но он сам плавно тронулся с места, быстро доехал до второго подъезда и там остановился.
— Насколько я знаю, в таких домах с плоской крышей выход на крышу в четных подъездах.
— И вход в подвалы там же… — подтвердил я.
Типы домов мы знали из курса «Теории уличных боев», который проходили в обязательном порядке перед отправкой на Северный Кавказ. Большинство домов в нашей стране построено еще в советское время по определенным проектам. И проекты эти по всей стране варьировались только способами отделки, да и то, в основном, в национальных республиках, где вносились в оформление свои варианты орнамента, чтобы подчеркнуть национальный колорит. А в целом дома были похожи друг на друга и внешней архитектурой, и расположением комнат. В боевых условиях это все требовалось учитывать.
— Схожу-ка я в тот подъезд. Сверху послушаю, о чем говорят…
— А это необходимо, товарищ подполковник? — возразил я.
— Нам любая мелочь может быть необходимой. Жди здесь. Транспорт покарауль…
Глава пятая
Я остался сидеть на заднем сиденье мотоцикла и никого, похоже, не интересовал, кроме двух юнцов из толпы зевак, что стояли с початыми бутылками пива в руках. Да и их интересовал не сам я, а транспорт, на котором мы с подполковником Скомороховым прибыли. Высокие и тощие, извилистые, как голодные глисты, они подошли вплотную и остановились, рассматривая мотоцикл, а меня упорно не замечая. Один из них даже присел, чтобы лучше рассмотреть двигатель. Но во втором подъезде такой иллюминации, как в четвертом, не было, хотя тусклый свет за зашторенными окнами кое-где все еще горел, и потому что-то конкретное увидеть было сложно. Не обращая на меня внимания, юнец даже руку протянул, чтобы что-то в мотоцикле прощупать. Но двигатель такая вещь, где неумелой рукой можно только навредить.
— Лапу убери… — сказал я, как мне показалось, вполне внятно.
— Что? — то ли не понял, то ли не расслышал он. Мне пришлось поднять стекло шлема.
— Лапы, говорю, не протягивай…
— А то что?
— А то отдавлю…
— Борзый, что ли?
Видимо, юнец был из тех, кто считает себя в этом районе хозяином жизни. Или одним из хозяев. Такие в каждом районе водятся и наглеют, пока их не остановят. Я бы мог, не слезая с мотоцикла, просто распрямить ногу и носком башмака угодить ему, сидящему передо мной на корточках, прямо под длинный нос. Там у человека находится пучок нервных окончаний, и подобный удар не только нос уродует, разрывая хрящевую ткань, но и вызывает сильнейший болевой шок, который человек с низким болевым порогом бывает не в состоянии вытерпеть. Многие именно от болевого шока теряют сознание.
Но человек с высоким болевым порогом сознание не потеряет, однако может от боли завопить благим матом, уверенный, что умирает.
Не зная, какой у юнца болевой порог, я не пожелал рисковать и приглашать к себе находящихся поблизости ментов. Мне ни к чему были здесь, в этом месте, разборки с ментами. Но, сидя на мотоцикле, я сам являлся хорошей мишенью для ударов. Конечно, я имел возможность эти удары отбить, но все же это делать лучше, твердо стоя на ногах и имея возможность смещаться в любую удобную для меня сторону.
— Мальчик, — сказал я, перебрасывая ногу через седло и принимая естественное устойчивое положение, — вытри сопли, скажи дяденьке: «извините, товарищ капитан», развернись и дуй отсюда в высоком темпе. Иначе я тебя сейчас в одну из тех вон машин закрою, тебя отвезут в райотдел, и будешь ты там трое суток без еды, воды и, уж конечно, без пива сидеть в «обезьяннике». За просьбу в туалет будешь каждый раз получать дубинкой по шее. Правда, потом тебя все же выведут, но обратно в «обезьянник» снова дубинкой загонять будут. К сожалению, больше трех суток таких уродов там держать не полагается. Но с тебя и трех суток хватит.
— А у него отец в райотделе работает, — ехидно заметил второй глист. — Вытащит…
— Хорошо, что предупредил. Тогда я прикажу отправить его сразу в городское управление. А там сам прослежу, чтобы с ним соответствующим образом обращались. И там уже папа не поможет.
— Так бы и сказал, что мент… — первый глист выпрямился.
— Дуй… Дуй… И побыстрее, — поторопил я его.
Он развернулся, соблюдая чувство собственного достоинства, и неторопливо шагнул в сторону. Мне очень хотелось дать ему смачного пинка, добавив скорости, но зад у юнца был слишком костлявый, и я опасался повредить себе ногу.
Второй глист, довольно улыбаясь, словно я ему еще одну бутылку пива дал, двинулся следом. Мне показалось, он радовался, что дело закончилось мирно. Там, в толпе, стояло еще с десяток таких же тощих юнцов. Было ли среди них обсуждение короткой стычки, мне видно не было.