Я встал и стащил пару сладких яблок из вазочки, попутно успев поцеловать маму в плечо. Когда я поднимался наверх, жонглируя яблоками, она окрикнула меня.
– А с чего вдруг такие вопросы? Ты что, влюбился?
Из маминых уст слово «влюбился» звучало как преступление. Становиться заключённым я не собирался.
– Разве Гранины умеют любить? – полушутливо спросил я и толкнул плечом дверь в комнату Алисы.
– Что за дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос?
Я молча захлопнул дверь за спиной и окинул спальню Алисы быстрым взглядом, оценивая бардак недельной давности. Мятые вещи висели на спинке стула, валялись у шкафа и на кровати. Через задёрнутые шторы слабо проникал свет, отчего казалось, что тени на стенах колыхались как живые.
Пахло скипидаром и масляными красками. Стол, приставленный к подоконнику, сверкал залакированными царапинами. Я до сих пор помнил: на деревянной ножке несколько лет назад мы вырезали свои инициалы канцелярским ножом. Мама ничего не заметила, и общий секрет сплотил нас.
Алиса, поджав ноги, расположилась на полу в центре хаоса. Она рисовала Горация, сидевшего на тумбочке. Тот самозабвенно вылизывал чёрные лапы. На секунду я поверил, что между ними сложилась особая связь, понятная только им двоим.
Я положил рядом с Алисой два яблока, сдвинул с тумбочки книги и журналы и поставил на тёмное поцарапанное дерево бутылку с водой и пачку аспирина, которую нашёл в нижнем ящике. Алиса практически не выходила из дома: она превратила свою комнату в мастерскую. Здесь всё время пахло красками и растворителями, отчего у Алисы болела голова.
– Вам нужно поговорить.
– Нам – это кому? – отстранённо поинтересовалась Алиса, оставляя небрежные мазки на холсте. – Мне и Горацию? Можешь не беспокоиться, он понимает меня лучше, чем любой в этом доме. Да, Гораций?
Гораций сверкнул янтарными глазами.
– Не придуривайся, – я надкусил яблоко, чувствуя во рту сладковатый вкус. – Тебе и маме. Ты сама-то хоть знаешь, за что борешься?
Алиса всегда жила не по здравым законам этого мира, а по вдохновению. Однажды в третьем классе, когда ей наскучил урок рисования, она встала, собрала вещи в рюкзак и молча вышла из кабинета. Маму вызывали в школу, и той в которой раз пришлось объяснять Алисе: нельзя всегда делать только то, что хочется. «Почему?» – спрашивала Алиса.
Я и сейчас не знал почему.
– Разве ты не заметил? – её строгий тон не сулил ничего хорошего. А ведь я на миг поверил, что сегодняшний день обязательно будет хорошим.
– Не заметил что? – осторожно начал я, прикусывая губу. Обычно с такой опаской вступают на тонкий лёд поздней зимой, не зная, проломится тот под ногами или нет.
– Матвей, ты такой невнимательный! – Алиса укоризненно закатила глаза и покрутила в пальцах кисть. – Вечно вы мужчины ничего не замечаете…
Она повернулась ко мне: на щеке расцвели чёрные пятна от краски. Я машинально потянулся, чтобы стереть их, но Алиса резко дёрнула головой.
Гораций, лениво взглянув на нас, свернулся клубком и поджал хвост.
– Запах! – Продолжила Алиса, взмахивая кисточкой как дирижёр. Несколько капель упало на ковёр. – Разве ты не чувствуешь? Да весь дом уже провонял этими дурацкими духами Томми Хилфигер! Тебе всё равно что ли?
На кухне я уловил цитрусовый аромат, но не придал этому запаху значения. Теперь всё становилось на свои места. Мамина нервозность, запах духов, готовка…
– Новый отец… – одновременно прошептали мы, глядя друг на друга.
– Этого нельзя допустить! – воскликнула Алиса. Больше она не пыталась рисовать.
– И что ты думаешь?
– Для начала нужно за ней проследить… Узнаем, кто он, – Алиса взглянула на меня с недоверчивым прищуром. – Ну а потом как всегда.
В нашем доме зародилось поверье: чувствуешь запах духов Томми Хилфигер – жди нового отца.
– Звучит как вторжение в личное пространство, – с сомнением произнёс я.
– Вторжение в личное пространство – это притащить в наш дом чужого мужика и просить называть его папой, – злобно прошипела Алиса. – Это вторжение! А у нас здоровое любопытство, вот и всего.
– Здоровое любопытство? – громко прошептал я. – А залезть в чужой телефон – это тоже здоровое любопытство?
Я не собирался заговаривать об этом снова, но слова, сорванные злостью с моих губ, было не вернуть.
– Не передёргивай! Это сестринская забота, – Алиса заправила за ухо прядь светлых волос. – Ты вернулся сам не свой и ничего не рассказывал. Я стала беспокоиться и…
– Залезла в мой телефон! Не рассказывал, значит, не хотел, понимаешь?
Я всё ещё злился на Алису. Недавно я оставил телефон на зарядке, а сам ушёл в душ. Когда вернулся, Алиса сидела на кровати и открывала сообщения. Я выхватил у неё телефон, но она успела прочитать последнее сообщение.
На мгновение в глазах Алисы мелькнула вина, а после – обида, замаскированная равнодушием. Алиса всегда стремилась всё держать под контролем.
– Ты ничего не рассказывал, – настойчиво повторила она, словно её это оправдывало. – А мы никогда друг от друга ничего не скрывали… Никогда, понимаешь? Всегда друг за друга. Что изменилось? – Алиса закусила щёку. – Мы были друг у друга, но сейчас… Что сейчас, Матвей? И почему ты никуда не пошёл?
– М-м-м?
– Встретимся в пять у фонтана, – Алиса процитировала сообщение Кира.
– Ненавижу тебя, – прежде чем ответить на вопрос, я многозначительно посмотрел на Алису. Она невозмутимо отбросила волосы с лица и ехидно улыбнулась. – Это не твоё дело. Ещё раз попытаешься залезть в мой телефон, и я…
– И что?
– Просто не надо, – я сжал кулаки. – И мне не нужно будет объяснять почему, да?
– Нам нужно узнать, кто он, – Алиса вернулась к беспокоящему её вопросу. На самом деле я тоже был смущён маленьким открытием сегодняшнего утра.
– Значит, узнаем.
Я быстро встал.
– И, да, я тоже тебя терпеть не могу, – добавила Алиса, прежде чем я закрыл дверь.
– Дура.
– Придурок.
Как только разговор исчерпал себя, я вышел из спальни Алисы и вместо того, чтобы пойти в свою комнату, спустился на первый этаж, взял велосипед и под вопросительным взглядом мамы оставил дом на Черепаховой горе. Тот вскоре стал маленькой размытой точкой за спиной, пока не исчез вовсе.
Школьный двор превращался летом в заброшенное место. По вечерам пятниц тут иногда собирались подростки, чтобы покурить или выпить пива, но сегодняшний день не был пятницей, и я без опасений бросил велосипед рядом с лавкой. Прохлада, поднявшаяся от земли, столкнулась с горячим сухим воздухом, и на мгновение у меня закружилась голова. Жажда царапала горло.
Я злился на маму, злился на Алису, злился на весь мир. Я устал, вспотел и запыхался, и даже остановка у фонтана в парке не спасла моё бедственное положение. Я зачерпал в руки воды прямо из фонтана и сделал несколько глотков под удивлёнными взглядами прохожих. Если бы не запланированный маршрут, я бы стянул с себя футболку, окунул бы её в воду и надел, наслаждаясь прикосновением мокрой ткани. Вместо этого я быстро оттёр рот рукой, сел на велосипед и гнал, пока не оказался здесь, на школьном дворе.
Школьное здание высотой в три этажа, построенное в виде буквы «П», одиноко стояло на холме. Я решил заехать через задний вход, и прежде чем попасть во двор, мне пришлось размотать ржавую цепочку на калитке. К ней вела просёлочная дорога, напоминавшая ленту из белого мела посреди зелёной травы. Когда с цепочкой было покончено, я обогнул детскую площадку, которая состояла из старых облупившихся горок, и нашёл чистую лужайку, не заброшенную окурками. Я бросил велосипед рядом со скамейкой, подложил под голову рюкзак и поднял взгляд.
Первым делом я запаролил телефон и только потом позволил себе полюбоваться небом. От того, что я лежал на земле и смотрел, как плыли облака, казалось, что земля подо мной тоже двигалась, только в противоположную сторону. «Почему я тогда не пришёл?» – мысленно спрашивал я себя в который раз, выуживая разные ответы. Все они были неправильными. Я и сам толком не понимал почему. На самом деле я не знал, что готов был услышать, а что – нет.
Я ждал. На меня смотрели чёрные окна школы: летними вечерами они изредка загорались, когда сторож делал обход. Сейчас же они зияли пустотой. Я нервно поглядывал на дисплей телефона, наблюдая мерцающие цифры времени. Минуты сменялись минутами, но ничего не происходило, только солнце обжигало лицо всё сильнее. На горизонте маячила новая проблема – мистер N, заполучивший мамино сердце. Когда она доставала из тумбочки сладкие духи Томми Хилфигер, это значило лишь одно. Новый мужчина.
Я нашарил в кармане наушники и включил первую попавшуюся песню. Музыка – быстрый и безболезненный способ отключиться от мира.
Когда мне наскучило смотреть в небо, я закрыл глаза, почесав пальцами шелушащийся нос: под загаром проступала привычная бледность. Как только я решил, что ждать бессмысленно, музыка стала тише.
– Привет, – рука выдернула наушник из моего уха, и я услышал шелест травы.
Тень упала на лицо, но только на секунду: когда Кир лёг в траву, солнце снова ослепило меня. Я повернул голову в надежде избавиться от солнечного луча, бьющего по глазам.
– Думал, ты не придёшь. – Возможно, я звучал более отстранённо, чем мне хотелось бы.
– Я тоже так думал.
Перед тем, как сесть на велосипед, я отправил Киру сообщение, не думая, что тот ответит. Вместо ответа он пришёл, к чему я был не совсем готов.
Прямо сейчас я не знал, что сказать, и Кир не собирался помогать мне, сохраняя молчание. Я протянул ему наушник. Мы не проронили ни слова, а мир вокруг нас зазвучал песней Illuminated. Каждый из нас, погружённый в мысли, разглядывал облака. Те не были похожи на причудливые фигурки животных: они были просто облаками – сгустками водяного пара. Я думал о маме и об её новом мужчине: разве она не помнила, чем всё закончилось в прошлый раз? Сердце рвалось когтями наружу, требуя любви, но мама выбирала только тех, кто уничтожал её любовь. Та, подобно хрупкой бабочке, могла сидеть только на раскрытой ладони, но все они слишком сильно сжимали кулаки, ломая крылья.