– Что ты тут делаешь?
– Я же сказал.
– Нет, ты соврал. Сказать и соврать – большая разница. Так что?
– Возможно, течь где-то в нашей квартире… – я осторожно начал обходить его, пятясь к двери. Мы медленно менялись местами: он подходил к окну, а я – к прихожей. Мы держались на расстоянии, словно между нами встала невидимая преграда.
– Я могу позвонить отцу.
Он говорил о мистере N.?
– Нет, не надо, – слишком быстро среагировал я. – Мне есть, кому позвонить. Я вызову сантехника.
Внимательные глаза за стёклами очков снова уставились на меня. Я остановился в дверном проёме и окинул быстрым взглядом гостиную. Я не увидел ни одной книги.
– Ты не читаешь? – спросил я первое, что пришло в голову, чтобы ослабить напряжение и отвлечь незнакомца.
– Я слушаю.
– Что?
– Я слушаю, – терпеливо повторил он. – Я слушаю книги.
Только сейчас я заметил болтающиеся наушники на его груди. Они практически не выделялись на фоне белой футболки-поло.
– Разве самому читать не интереснее? Слушать собственный внутренний голос, а не чужой.
– Может, и интереснее, – всё также спокойно сказал он и деловито поправил очки. – Но у меня дислексия.
Я внимательно смотрел на него, держась ладонью за дверной косяк, и не отводил взгляда от рыжей копны волосы. В груди оживал липкий страх, что мистер N. именно сегодня решит изменить планы и явится домой раньше обычного. Нужно бежать.
– Дис-лек-си-я, – он повторил по слогам, упираясь руками в бока.
– Я понял, – коротко сказал я. – Мне жаль, что ты не можешь читать сам.
– Всем жаль.
– Мне пора… Извини, что побеспокоил. Похоже, течь и правда где-то в нашей квартире… Пока, – я помахал ему рукой, хотя это выглядело нелепо, и вылетел из квартиры. Спустился по ступенькам, выбежал из подъезда и уехал, оставив позади цветущие кусты сирени и странную встречу с этим парнем.
Парнем с дис-лек-си-ей.
Глава XII. Здесь и сейчас, или Изнанка жизни
Я сидел на гранитной ракушке и приглаживал ладонью колючую сорную траву. Она разрослась по маленькому участку, огороженному забором, и теперь тянулась сухими лапами к небу. Воткнув яркий искусственный тюльпан в землю, я пробежался взглядом по могильной плите.
Ветер заставил меня съёжиться, и я натянул капюшон серой толстовки на голову. Похолодание наступило несколько дней назад, но синоптики обещали возвращение жары. В воздухе по-прежнему витали летние ароматы цветов, только я всё равно понимал: лето отступало. Неуловимое предчувствие увядания природы по-особенному ощущалось на кладбище среди надгробий и искусственных цветов.
Я слушал умиротворённую тишину. Сотни счастливых и несчастливых судеб уместились в крохотные чёрточки между датами рождения и смерти на гранитных плитах. В каждом человеке заключалась вселенная, и мне трудно было представить, что однажды эта вселенная исчезала в никуда. По сухой земле у надгробия расползлись чёрные трещинки, такие же трещинки тянулись и по моей жизни. Они появились, когда я впервые столкнулся со смертью – сначала со смертью бабушки, а после и со смертью брата, который так и не узнал, что значит жизнь.
– Ты веришь, что люди могут возвращаться после смерти?
Наконец я повернул голову и взглянул на Кира: тот молча сидел рядом. Он не знал, что случилось, но маленькая надгробная плита вызывала в нём чувство скорби.
– В смысле как зомби?
– В смысле как люди.
– Не понял…
Он крутил в пальцах травинку. Небо затянуло предгрозовыми тучами. Я потеребил резиновые шнурки толстовки и слегка качнулся вперёд. Глядя на могильную плиту, я думал, что всё могло бы сложиться иначе. Если бы он только жил. «Если бы» было невозможно, и я постарался избавиться от назойливых мыслей.
– Может быть, никто не умирает. А уходит в другой мир, о котором мы не знаем. Может, они сбрасывают телесные оболочки и оказываются где-то ещё.
Я знал: это глупые фантазии. Всё же часть меня хотела верить, что смерть – это не конец. Я часто задумывался о своём предназначении в этой жизни и о предназначении других людей. Какое предназначение могло быть у моего брата, прожившего всего неделю?
«Наши жизни постоянно соприкасаются с чужими жизнями», – всё время твердила моя бабушка. Даже после её смерти я слышал скрипучий голос, вещающий о планах Господа.
Наши с братом жизни на мгновение соприкоснулись. Я держал его на руках и чувствовал особое тепло. Может быть, он появился на свет не зря. Ещё после смерти бабушки я решил, что каждому человеку нужна надежда. Я всегда хотел писать истории, но теперь знал для чего.
– Когда бабушка умерла, я много думал о смерти. А когда смерть случилась с братом… – я заговорил тихо и неуверенно, пробуя каждое произнесённое слово. Сейчас это не было игрой в факты: я делился тайной, потому что хотел об этом говорить. Я ощущал острую потребность быть услышанным. Кир перевёл взгляд с могильной плиты на меня, и его холодная рука накрыла мою ладонь. Я разжал пальцы и выпустил горсть земли. – Это наш семейный секрет, – я бросил взгляд на могилу. – Пообещай, что никому не расскажешь.
– Обещаю.
Одно короткое слово послужило для меня спусковым крючком. Мысли, спрятанные от самого себя, стали обретать форму и слетать с губ словами. Словами, которые я доверил Киру.
– Когда умер брат, толком не пожив, я не мог выбросить это из головы. Приходил на могилу с блокнотом и сидел здесь часами. Писал, пока не заканчивались силы. Я вспоминал смерть бабушки и мамины робкие слёзы. Во время похорон она заплакала только раз, – я закрыл глаза, вспоминая. Вновь я отчётливо услышал горсть сухой земли, падающей на крышку бабушкиного гроба, и мамин сдавленный всхлип. Именно тогда я понял, что все люди нуждаются в надежде. – Я писал и пытался заключить пари со смертью, понять, зачем мы рождаемся и умираем. В чём наше предназначение.
– Получилось?
На мгновение я снова вернулся в тот осенний день похорон. Меня била дрожь, и её причиной был вовсе не холод.
– Моя история получилась короткой, насколько хватило несколько листов исписанного блокнота. Я не мог примириться со смертью и придумал Изнанку. Место, куда уходят мёртвые. Представь, что земля по обратную сторону – это Изнанка. – Свободной ладонью я коснулся твёрдой земли, воображая под ней огромный неизведанный мир. Может быть, по ту сторону сейчас сидел мой брат и прикладывал ладонь к моей руке через тонкую преграду земли. – Изнанка нашего мира, отражение. И когда мы хороним кого-нибудь, на самом деле он не умирает и не уходит насовсем. Он оказывается в Изнанке. А люди по ту сторону хоронят своих близких и оплакивают их, не зная, что те попадают в наш мир. Такой круговорот. Я писал о том, как человек с остановившимся сердцем вдруг оживал в Изнанке и начинал новую жизнь. Все заслуживают второго шанса. А у кого-то, как у моего брата, не было и первого.
Я обвёл взглядом могилу, но не увидел белые пинетки, которые связала мама. Похоже, кто-то украл их. Цветные камушки Алисы по-прежнему лежали на краю плиты. Солнце клонилось к закату, а его кроваво-ржавые лучи пронизывали пустое кладбище. Среди мёртвых мы были единственными живыми людьми.
– Когда мне становится грустно, я вспоминаю эту историю. Или представляю, как повзрослевший брат живёт по ту сторону от нас.
– Ты кому-нибудь рассказывал свою историю?
Я покачал головой и с беспокойством взглянул на Кира. Ветер трепал светлые волосы. Веснушки на фоне загара почти исчезли. Возможно, Кир посчитал мою историю глупой фантазией, и я ответил без прежней уверенности.
– Нет.
– Знаешь… – Кир задумчиво прикусил губу. Я безуспешно пытался прочесть его мысли. – Не стоит прятать её. Опубликуй где-нибудь в Интернете. Может быть, кто-то как раз нуждается в ней. И в надежде.
– Но ведь это враньё, – возразил я, качая головой. – Такого не бывает. Это обман. Боль от этого не утихнет.
– Нет, не утихнет. Но ведь каждому нужна надежда. В этом нет ничего постыдного.
Красные лучи, проникая сквозь тучи, озаряли наши силуэты закатным светом. Каменные плиты отбрасывали тени. Петлявшие между плитами дорожки поросли травой и сорняками.
– Он умер спустя неделю после рождения. И мы почти не говорили об этом. Я думал, почему и за что он умер. А сейчас понимаю – ни за что, и от этого мне стало легче. Просто так случается. – Я покачал головой: моя бабушка была религиозной и всегда твердила, что у Бога на всё есть свой замысел. – У Бога на самом деле нет никакого плана. Мы рождаемся и умираем.
– А в промежутке между этим случается жизнь, – Кир старался шутить, но его голос звучал тихо и приглушённо. Когда я обернулся, на его лице не было ни намёка на улыбку.
– Жизнь, – повторил я, разглядывая трещинки в сером камне.
– И только от нас зависит, какая она будет. Может, в этом и есть наше предназначение: делать чью-то жизнь чуточку лучше?
Прямо сейчас, сидя перед холодным могильным камнем, я понимал, что прошлое и будущее иногда не имеют никакого значения, потому что у нас есть только настоящее – здесь и сейчас.
– Жизнь здесь и сейчас.
– Точно, – согласился Кир. – Здесь и сейчас.
– Ты помнишь, что об этом нельзя никому рассказывать? – я кивнул на могилу. – Даже Жеке.
– Если так мне не доверяешь, мог бы ничего не рассказывать.
После секундного замешательства, не скрывшегося от Кира, я ответил:
– Я доверяю, – медленно поднявшись, я стряхнул землю с коленей. – Пора возвращаться домой.
Кир молча кивнул, и мы плечом к плечу зашагали к железным воротам кладбища. Мы брели по пустынным улицам, огибая зелёные пышные кусты, и шли в тени фасадов домов. Я думал о жизни и о смерти, о предназначении и о долге. О семье, об одинокой Элле в заброшенном доме с маленьким призраком её дочери и о маме Жеки, больной раком. Я думал об Алисе и о Кире.
Я не заметил, как мы остановились у холма, ведущего к дому на Черепаховой горе. Кир сунул руки в карманы джинсов, согреваясь, и качнулся на пятках. В вечерней тиши застрекотали сверчки.