Когда тишина повторилась, я заволновался. Вдруг Элле стало плохо, и никто об этом не знал? Воображение рисовало образы в голове: вот Элла встаёт с кровати, хватается за сердце и падает, задевая тумбочку и нечаянно стягивая излюбленную ажурную салфетку в попытке удержаться на ногах. Вот Элла варит кофе, ей становится плохо, и она роняет на себя джезву с горячей пузырящейся жижей. Вот Элла курит, сердце прихватывает, и она выпускает сигарету из пальцев.
Воображение нарисовало образ Эллы, лежащей на полу среди любимых воспоминаний-фотографий из железной банки для печенья. Я представил, как призрак Эллы и её дочери берутся за руки и исчезают.
Я быстро обогнул дом и отыскал окошко в подвал, запрятанное за пышным кустом. Разбитое Киром стекло было прикрыто листом картона. Я отодвинул его и спрыгнул вниз: сердце бешено колотилось в груди, гоняя кровь. Я ощущал жар и липкий страх за Эллу. Быстро пробежав через тёмный подвал по памяти, я оказался в доме.
Тишина пугала меня. Некогда заброшенный дом действительно превращался в заброшенный дом.
– Элла, вы тут?
В воцарившейся тишине вопрос звучал слишком громко. Не став тратить время на разговор с пустотой, я стал оббегать комнату за комнатой. Перед каждой дверью сердце замирало от волнения. Поворачивая резные ручки, я боялся увидеть Эллу, лежавшую на полу. Я боялся не увидеть её вовсе.
Когда осталась последняя комната с воспоминаниями-фотографиями, я на мгновение замер в тёмном коридоре, напоминая одного из призраков этого дома. Я помедлил, не желая мириться с реальностью, и наконец повернул дверную ручку вниз.
Я шагнул в тишину комнаты, которая тут же поглотила меня, и огляделся. Эллы здесь не было. Её не было нигде: она не варила кофе на кухне, не курила в кресле и не перебирала фотографии-воспоминания.
Захлопнув за собой дверь, я лёг в центр комнаты и закрыл лицо руками. По всей видимости, Элла уехала до следующего лета. Я стукнул кулаком по полу и сел, оглядываясь. На стене, подвешенный колечком за гвоздь, болтался ловец снов. Я резко встал и взял его в руки: этот ловец снов принадлежал Жеке. Возможно, после прошлого раза Жека тоже заходила к Элле.
Я вернул ловец снов на место и огляделся. Дом стал одиноким, как и прежде. Взявшись за дверную ручку, я напоследок обвёл пустую комнату взглядом, чтобы оставить ей место в собственной памяти.
Помедлив, я присел на пол и выдвинул ящик с железной коробкой. Я открыл крышку и взглянул на стопку старых фотографий. Они были обмотаны канцелярской резинкой. Сверху лежал клочок бумаги. Я перевернул его и увидел неровный, едва читаемый почерк.
«Не обесценивай воспоминания. Однажды для кого-нибудь ты станешь тем самым человеком. Однажды тот самый найдёт тебя».
Я кивнул, словно Элла могла меня видеть, сунул записку в карман и вернул коробку на место.
Уходя, я оглядывался на дом, который смотрел на меня пустыми чёрными окнами. На мгновение мне показалось, будто в окне второго этажа я увидел призрак дочери Эллы. Размытый силуэт, держась тонкими пальцами за штору, следил за мной с тоской и немым укором. «Не покидай меня», – говорил взгляд силуэта. «Останься».
Я быстро заморгал. Никакого силуэта за окном не оказалось – его придумало моё воображение, чтобы заполнить давящую пустоту дома.
Возвращаясь домой, я брёл по тротуару в тени деревьев и перебирал пальцами в кармане джинсов записку. Лето, подарившее мне друзей, медленно отнимало их. Оно заново выстраивало сбившийся баланс в мире. Ведь мир Граниных и иной мир, как мне всегда казалось, никогда не пересекались. Если такое происходило, как в случае с нашим отчимом, мир забирал вдвойне.
«Чтобы что-то получить, нужно что-то отдать», – вспомнил я любимые слова мамы. Сейчас для меня это звучало так: «чтобы что-то получить, нужно отдать своё сердце: его искромсают и вернут обратно пустым».
Может быть, это было справедливо. Может быть, все люди отдают кому-то сердца и ходят пустыми оболочками, играя в чувства.
Дорога до дома на Черепаховой горе заняла чуть больше времени, чем обычно. Я брёл по аллее с наушниками в ушах и разглядывал людей вокруг себя. Они торопились по делам, не спеша прогуливались и разговаривали с улыбками. Все они – те самые люди для кого-то. Все они – центр маленькой вселенной.
Когда я подходил к дому, то заметил чёрное пятно на обочине у поворота. Я спрятал наушники в карман и зашагал к чёрному пятну. С очередным шагом я осознал, чёрное пятно – это Гораций. Неподвижный Гораций.
Я подбежал к нему и прижал руки к шерсти: ладони почернели от тёплой крови. Маленькая лужица крови скопилась у мордочки с полузакрытыми глазами. Я в ужасе отдёрнул руки.
За спиной раздались шаги.
– Вот урод! – крикнул звонкий голос. – Я видела, как он его сбил! Ублюдок…
Алиса упала на колени и нависла над Горацием.
– Гор, маленький, давай, очнись же, ну…
Мне показалось, что Гораций не дышал. Этого не может быть.
Алиса ласково погладила его между ушей. Шерсть на боку слиплась от крови, а передняя лапа неестественно выгнулась.
Я не слышал дыхания. Не видел, как поднималась его грудная клетка. Алиса гладила шерсть, всё больше пачкаясь в крови. Я замер в оцепенении, а в голове билась только одна мысль.
Этого не может быть. Этого не может быть. Этого не может быть.
– Гор, тебе нужно домой. – Алиса нежно провела грязными пальцами по холке и потянула кота к себе.
Я резко одёрнул руку Алисы.
– Если он умрёт, ты будешь виноват! Если бы не ты, ничего бы…
– Тише! – шикнул на неё я. – Тише!
Алиса замолчала. Мы услышали слабое дыхание Горация.
– Неси коробку или что-то, куда можно его положить. И деньги. Повезём его в ветклинику.
Молча кивнув, Алиса не шелохнулась, и я с силой тряхнул её за плечо, возвращая в реальность.
– Давай, скорее! Я схожу за великом.
Когда я ехал на велосипеде, а Алиса сидела сзади меня на багажнике, крепко держа коробку в руках, я думал только об одном.
Он не мог умереть.
Глава XVI. Рисунки любви
Когда мы оказались в длинной очереди, уставшие люди, увидев Алису с коробкой в руках, пропустили нас. Возможно, в этот момент мы выглядели как два испуганных ребёнка. Алиса сжимала коробку из-под обуви дрожащими руками: на ладонях запеклась кровь. На указательном пальце засох сгусток крови, похожий на глубокую рану. На бледных щеках Алисы осталось несколько тёмных пятен – отпечатки грязных пальцев. Алиса испуганно озиралась: в голубых глазах плескался страх за Горация. Два широких зрачка напоминали бездны.
Люди с сочувствующими взглядами расступились перед нами.
В небольшом помещении, отделанном светлым кафелем, нетерпеливо сидели хозяева и их домашние любимцы: собаки, коты и даже морская свинка. Пёс корги, спрятавшийся у ног хозяина, дружелюбно поглядывал на меня и вилял хвостом. В воздухе витало напряжение: большинству людей не терпелось вернуться домой, некоторые же из них переживали за своих питомцев. В углу, на мягкой скамейке, я заметил пожилую женщину, прижимавшую белую кошку к груди. Она гладила её по холке и приговаривала: ну-ну, моя хорошая, всё будет хорошо.
«Всё будет хорошо», – повторил я.
Алиса вручила коробку с Горацием ветеринару в белом халате. Когда молодой мужчина с тенями усталости под глазами коснулся ладонями блестящих боков коробки, Алиса недоверчиво сжала пальцы на картоне и потянула коробку к себе. Несколько секунд она стояла неподвижно, будто оценивая мужчину на доверие, и кивнула. Он бережно взял коробку. На его руках я увидел синие хирургические перчатки.
– Он не может умереть, – сказал я, останавливаясь взглядом на бейджике, прикреплённом к халату мужчины. Я вглядывался в чёрные аккуратные буквы, и это меня успокаивало. – Он не может…
Смерть Горация положила бы конец всем надеждам. Его смерть навсегда бы разделила нас с Алисой. Последние дни между нами с Алисой разверзлась пропасть – огромная и невидимая. Любые слова, сказанные мной, не долетали до Алисы: их поглощала пропасть. Я говорил с ней. Я чувствовал ледяное касание ветра, поднимавшееся с чёрного дна бездны.
Я стоял на краю пропасти.
Алиса говорила с ветеринаром, но я не слышал голосов. Их рты беззвучно открывались: они напоминали декоративных рыбок за толстым стеклом аквариума. Горация отнесли в светлую операционную комнату. Из операционной выходили две бежевые двери с табличкой «вход только для персонала». Я видел, как на чёрную лапу Горация ставили катетер. Пушистый бок со слипшейся шерстью медленно поднимался от дыхания.
«Борись, друг, – мысленно просил его я. – Не умирай».
Я сел на скамейку с мягкими подушками, находящуюся под плакатом о поиске клещей в шерсти животных. Молодой парень, сидевший на краю скамейки, встал и пересел в противоположный конец – ближе к стойке.
Длинная стойка, за которой стояла приветливая девушка, переходила в витрину, сделанную в виде буквы «Г». Глянцевый плакат с пушистым котом на половину стены рекомендовал приобрести корм немецкой фирмы. Люди в очередях уткнулись взглядами в дисплеи телефонов. Стеклянные витрины пестрили лекарствами, игрушками и кормом. Я заметил напечатанное на бумаге предупреждение крупным шрифтом «продажа антибиотиков для животных только по рецепту врача». Я вслушивался в голоса: они звучали как белый неразборчивый шум.
Прямо сейчас ветеринары боролись за жизнь Горация. Я представил острые скальпели, перепачканные в крови, и железные подносы с инструментами. Когда женщина, сидевшая напротив меня, чихнула, я вздрогнул, словно невидимый скальпель вонзился в мою плоть.
Я закрыл глаза, переводя дыхание, и почувствовал рядом с собой движение. Алиса невесомо, как дуновение ветра, опустилась на скамейку. Мы молчали, нервно поглядывая на время. Алиса сдирала ногтями засохшую кровь с ладоней. Звук соприкосновения ногтей с кожей вызывал неприятные мурашки на затылке. Время тянулось медленно как жвачка, прилипшая к подошве. Иногда медсёстры в белых халатах, безучастные к волнению, витавшему в воздухе, вызывали на приём хозяев с животными, и те быстро возвращались.