А мои вожатые? Они, между прочим, тоже хороши! Увидели такого лопуха и давай байки травить. Только и делали, что рассказывали, какой кайф в медицинском учиться. Особенно расписывали, как туда поступить ничего не стоит. Мол, скажешь формулу воды на экзамене по химии, пятерка, считай, у тебя в кармане! А я как дурак уши тогда развесил, не понимая, что там почти у каждого или мама доцент, или папа профессор. Может, им и достаточно было формулу воды знать, а мне уж точно нет.
Наверное, один я из всех дружбинских пионеров шесть раз в институт поступал, да к тому же десять лет в реанимации отработал. И все для того, чтобы сидеть сейчас в прокуренной, замызганной конуре с тараканами и через каждые десять секунд хватать эту чертову трубку. Хорошо еще, что у Маринки в Кратове есть городской телефон. Поселок старых большевиков, недобитых другим старым большевиком.
Наконец-то! Я выхватил из кармана бумажку и едва набрал первые три цифры, как дверь в комнату приоткрылась. Я тут же бросил трубку на рычаг.
Сначала показалась аккуратная седая голова, потом дверь открылась пошире. На пороге стояла старуха-актриса, испепеляя меня взглядом. Постучаться ей и в голову не пришло.
– Мое состояние ужасно, а я вынуждена целый час бегать, искать вас по всей больнице!
Вот ведь старая сволочь, целый час бегает, даже не запыхалась!
– Что случилось? – Я изо всех сил старался быть спокойным и корректным. – Зачем вам меня искать?
– Вы еще спрашиваете! Мочи как не было, так и нет, никакого лечения мне не проводится, я требую, чтобы меня срочно показали профессору!
Ну что ты с ней будешь делать? Я прикрыл глаза, выдохнул и сказал:
– У вас есть моча, просто пощупайте свои штаны. Профессор уже давно дома и появится только завтра. После ужина я буду делать обход, кроме того, скажу сестре, чтобы вам дали таблетку. И сразу станет легче, поверьте. А сейчас прошу простить, мне некогда.
Она посмотрела на меня как солдат на вошь, повернулась и хлопнула дверью. Да, валерьянкой здесь не обойтись, может, реланиум ей вколоть? Начнешь тут одного героя Зощенко понимать, который говорил, что любит, когда больной поступает в бессознательном состоянии. После реанимации для меня вообще явилось неожиданностью, что пациенты, оказывается, не только разговаривают, но еще и постоянно претензии высказывают.
Я снова принялся накручивать диск, как тут в дверь постучали. Кого еще черт несет? Неужто опять эта старуха-процентщица?
– Войдите! – заорал я и бросил трубку.
В комнатку вошла сестра Наталья. А я и забыл, что еще в обед сам попросил ее зайти к Лёне. Хотя нет, теперь уж не к Лёне. Значит, она у него сейчас побывала, теперь что-то хочет мне сказать. Я украдкой посмотрел на часы. Ладно, времени предупредить Маринку еще хоть и немного, но оставалось.
– Здравствуйте, сестра Наталья! – Я было поднялся с кушетки, но в такой тесноте получилось не очень, пришлось бочком соскользнуть на дальний стул. – Садитесь, пожалуйста! Извините за бардак!
– Алеша, не извиняйтесь, – мягко улыбнулась она, – а то я в больнице не работала.
Действительно. У нее стаж уж побольше моего будет.
– Была у раненого нашего, побеседовала с ним. Это правда, что его завтра увозить собираются?
– Правда. У нас ему в принципе и делать нечего. Сегодня уже и швы сняли.
Вот дались всем эти швы. И я туда же.
Сестра Наталья кивнула, перекрестилась и тихо произнесла:
– На все воля Божия.
Она подняла глаза, и если у Маринки они были синие, насмешливые, тревожные, то у сестры Натальи голубые, умные и очень уставшие.
– Пойду я, Алеша, уж скоро вечерняя служба начнется. Прихожан с каждым днем все больше, пошел народ в церковь.
И тут меня прорвало:
– Да какой народ? Какая церковь? Им же что в Христа верить, что за «Спартак» болеть! Посмотрите вокруг! Кто все эти люди? Христиане? Это они так в церковь пошли и в Бога уверовали, что на кладбищах могилы копать не успевают стреляным да резаным? У них же единственная страсть и вера – бабки. Зато в храмах стоят, свечки держат. Просто такая нынче мода. С кем ни поговоришь, все теперь за веру готовы любому пасть порвать. А начнешь их спрашивать, в чем их вера, такая каша – не приведи господи. Все едино. Что семь смертных грехов, что десять заповедей, что Крещение Господне, что Сретение, что Нагорная проповедь, что Нагорный Карабах.
Сестра Наталья молчала, а я продолжал орать. Сам не знаю, что на меня вдруг нашло и почему именно ей нужно было это вываливать.
– Ведь что ни делаем, все дерьмом оборачивается. Трудящихся от гнета эксплуататоров освобождать – так в результате все рабами становятся, миллионы в лагере или в сырой земле. Демократию строить – кругом коррупция, воровство и стрельба. В Бога верить – мракобесие, ксенофобия и черная злоба. Любят лишь палачей да упырей. Ни скорби по замученным и расстрелянным, ни покаяния за содеянное, всю историю свою переврали, а правду слушать даже не стыдно, а скучно. Вот и сейчас не успел выпасть шанс свободными людьми стать, как моментально воровать кинулись и тут же о сильной руке заблеяли. Значит, не сегодня завтра опять какая-нибудь гнида к власти придет, чтобы гаечки закручивать, а нынешние пламенные демократы мигом перестроятся. Не удивлюсь, если ваши прихожане в недалеком будущем церкви динамитом взрывать начнут да иконы топором рубить. Тем более так уже случалось. Ничего здесь никогда хорошего не будет, потому что энтузиазм у народа нашего просыпается лишь для того, чтобы поддержать очередную подлость. Хотел же в Австралию уехать, да передумал. Теперь вижу, что зря.
Я выдохся и умолк. Очень хотелось курить, но при сестре Наталье было неудобно. Да и вообще было неудобно. Как будто она персонально в ответе за весь наш народ-богоносец.
– Вы если курить хотите, курите! – мягко сказала она. – Это не самый большой грех.
Надо же, почувствовала. Хотя реакция предсказуема. Человек поорал, теперь пусть посидит, покурит, успокоится.
– Нельзя за короткий срок из рабов свободных людей сделать. Слишком много зла было сотворено, слишком долго ложным святыням поклонялись. Ведь вера не волшебство из детских сказок, Алеша. И правду вы говорите, пока из прихожан наших не все прилежные христиане. Но если человек сам пришел в храм для молитвы, значит, рано или поздно пустит он Бога к себе в сердце. И обряды все постигнет, все таинства узнает. Дайте срок.
Она внимательно посмотрела на меня и вздохнула. Мне как-то совсем неловко стало, чего вдруг разоряться начал. Из-за всех этих событий с катушек съехал, а так я обычно спокойный.
– У вас, я вижу, случилось что-то. Не держите в себе. Хотите – приходите в храм, не хотите – зайдите ко мне, я вам молитву одну скажу. Увидите, легче станет.
Я успокоился, почему-то и курить расхотелось. Сестра Наталья говорила негромко, спокойно, голос низкий, расслабляющий.
– Вот вы про Австралию вспомнили. Жалеете, что не поехали. Не жалейте. Вы здесь, потому что именно тут ваше место. А вы знаете, о чем я мечтала в молодости?
Глаза ее вдруг сделались озорными, и на какое-то мгновение она вдруг сама превратилась в молодую веселую девчонку.
– Я ведь с детства в военном городке жила, папа у меня знаменитый летчик, на пенсии сейчас. Он даже в Швецию на своем истребителе летал, представляете? И когда Гагарина в Кремле встречали, его эскадрилья над Красной площадью пролетала. А мне в нашей Кубинке всегда как-то скучно казалось, танцы в гарнизонном клубе и то какие-то убогие. Поэтому, когда школу окончила, в Москву начала ездить каждые выходные. Бывало, в театр прорвусь на лишний билетик, еще по музеям бродила, а чаще всего просто гуляла, без подруг, сама по себе.
Она подперла голову рукой, посмотрела куда-то вверх и улыбнулась. Как-то неожиданно было от нее подобное слышать, хотя, собственно, почему?
– И вот однажды гуляю я около Новодевичьего монастыря, я это место в Москве больше всего любила. Как-то хорошо там, какая-то благодать особая есть. А автобусы экскурсионные один за другим подъезжают, выходят иностранцы, все красиво одеты, мимо меня проходят, разговаривают. Мужчины многие, хоть и с сединой, но стройные, благородные, какие-то инопланетяне.
И я вдруг подумала, а что, если один из них, какой-нибудь англичанин-путешественник, возьмет и предложит мне руку и сердце. И увезет меня куда-нибудь в Африку. И будет там красота, зебры, огромный дом на берегу реки Лимпопо, двадцать человек прислуги, и все, как семья, за нас жизнь готовы отдать. Каждый вечер цикады, синие горы на фоне закатного солнца и слоновьи стада у водопоя, утром поднос с кофе на широченной кровати, тишина и тяжелые шторы. А днем путешествия, или на аэроплане, или верхом в седле, антилопьи стада, новорожденные львята, а позже – писать стихи, фортепьяно, гости из поместий за рекой, и снова цикады, и снова алые закаты.
Сестра Наталья замолчала. Исчезла африканская саванна, осталась грязная комната с засаленным столом и кушеткой.
– Теперь я думаю, как хорошо, что не уехала, что осталась. Мы сейчас именно там, где нужны в такое смутное, тяжелое время. И что до моей Африки или до вашей Австралии, Бог даст, может, все еще будет. А нет, так и ничего страшного. Потому что человеку с воображением не составит труда очутиться где угодно, причем в любой момент. А здесь наша страна, и другой не будет. Именно тут нужно жизнь к лучшему менять, да и самим меняться.
Сестра Наталья встала, уже открыла дверь, но оглянулась и добавила:
– Нельзя позволять себе равнодушие. Нельзя черстветь. Нельзя ожесточаться. Ведь истинно говорится, Царство Божие внутри нас. А если так, то подобрать на улице котенка, дать ему молока порой стоит всех наших молитв. Прости, Господи!
Она широко перекрестилась и вышла.
Я еще долго сидел, смотрел на клочок бумажки с Маринкиным телефоном, потом скомкал его и поднялся.
В буфете шло гульбище. Дым стоял – хоть топор вешай. Омоновцы решили проставиться в последнее свое дежурство. Собралась вся урология. Одна сестра из мужского, обе из женского, даже реанимационные и то сидели у стола. Только операционных видно не было, они женщины серьезные, сами по себе, не пьют с кем попало. И конечно же Витя Белов, куда ж без него. Реанимационные сестры подвинули мне свободный стул.