В пионерской комнате было очень душно, она была небольшая, и в ней уже два часа находилось полтора десятка человек.
Нас с Марковым поставили у двери в противоположный от знамени угол. Мэлс сидел во главе стола, и, когда мы вошли, он поднял на меня тяжелый взгляд.
– Ты что это тут устроил, карательный отряд, эскадрон смерти? – начал он. – Наверное, думаешь, что если тебя в наш лагерь засунули, то, значит, теперь все позволено? Отвечай!
– Мэлс Хабибович, – начал я, – да, мы дали Квачкову в глаз, но мы не…
– А чем ты гордишься, позволь тебя спросить, дал он в глаз! Да как тебе не совестно, он же младше тебя! А если я вот тебе дам сейчас?
Мэлс даже приподнялся, а мне совсем не хотелось получить в глаз от Мэлса Хабибовича, все знали, что он боксер, и когда он лупил по груше, которую вешал на дерево у клуба, эхо от ударов разносилось по всему лагерю.
– Ну а ногами вы его за что, тоже за дело? – продолжал грохотать Мэлс. – А Парфенкова чуть не сделали инвалидом, ведь я знаю, что и здесь без тебя не обошлось! Ну, говори, за дело вы человеку челюсть выбили?
Да как же мне сказать, что меня там не было, что я за яблоками ходил? Надо мной все потешаться начнут, а потом еще и скажут: «Ну, хорошо, тогда перечисли, кто там был».
Нет уж, думаю, нужно промолчать.
– Да он сам виноват, Квачков этот! – начал было Марков, но получил примерно такой же ответ, как и я.
– Избивать человека, когда он лежит на полу, вдвоем, ногами в живот! Да вы хуже фашистов, вас не то что из лагеря, а и из комсомола, и вообще!.. – продолжал Мэлс, а все сидели опустив глаза, и только Гена Бернес согласно кивал.
– Мы не били его лежачего, мы не били его ногами! – перебивая тираду Мэлса, выкрикнул я. – Он девочку избил, она сейчас в изоляторе, вы же знаете, вот мы его немного и проучили!
– Да кто ты такой, чтобы решать, кого карать, а кого миловать?! – заорал Мэлс Хабибович, абсолютно, впрочем, уверенный, что он как раз может. Видно, последняя буква, составляющая его имя, сегодня стала главной. Потом он немного обмяк и спросил у Тани, вожатой второго отряда: – Да, как она, кстати, девочка эта?
– Уже лучше, – заверила та, – кровотечение давно остановилось, но стресс…
– Мы его не били, тем более вдвоем! – упрямо произнес я. – Один раз дали ему, и все!
– Ну, конечно, не бил он! – вдруг в полной тишине произнес Виталик Хуторской вальяжным голосом. – Бил, и еще как, а если бы я тебя не оттащил, вы бы его вообще насмерть забили!
Он посмотрел мне прямо в глаза и… улыбнулся.
Реанимация.
Неизвестная, приблизительно 20 лет.
Диагноз: отравление барбитуратами.
Дата смерти…
Сейчас все закончится, и я напишу эти слова на двух кусках клеенки, привяжу их к трупу, а потом вызову санитаров. Хорошо, что у нас появились недавно санитары, не надо самому везти ее в морг, мне совсем не хочется этого делать. Она действительно очень красивая, эта девочка-самоубийца. Была…
Но я еще держу в руке шприц, и нужно вколоть ей то, что в шприце, в левый желудочек сердца, и я делаю это, понимая, что чудес не бывает.
Третий, последний…
Хуторской посмотрел мне в глаза и улыбнулся, он сидел напротив меня рядом с Эдиком Зуевым, развалясь на стуле, и не скрывал своего хамского торжества.
И вдруг стало так все омерзительно, что я сделал, наверное, самую большую ошибку – я замолчал.
– Ну вот! – снова завелся Мэлс. – Что скажешь? Ага, вижу, и сказать тебе нечего, так что все, можешь чемодан собирать. И ты, Марков, тоже.
– Подождите! – вдруг негромко сказал Костя. – Нужно разобраться, нельзя же так сразу…
– Да что там разбираться!!! – завизжала вдруг Надя Шмидт. – Они там все такие, это ты их распустил!!!
– А ну хватит!!! – Мэлс своей здоровенной ладонью по столу хлопнул, все вздрогнули. – Ты, Надежда, между прочим, тоже на этом отряде работаешь!
– Мэлс Хабибович, да я же вам говорил, что он и моих все время бьет! – вдруг опять произнес Виталик.
А у него же третий отряд, подумал я, да как он, сука…
– И Эдькиных! – толкнул он плечом Зуева.
– Это… это правда? – наливаясь кровью, заклокотал Мэлс. – Правда, Эдуард?
С Эдиком Зуевым мы никогда, в принципе, и не разговаривали за все две смены, пионеры Эдика особо не занимали, он был выраженным индивидуалистом-нарциссом, то и дело смотрел на себя во все отражающие поверхности и, судя по всему, всегда оставался доволен.
– Правда, что он и ТВОИХ бьет??? – перегнулся через стол Мэлс.
Пузо Хуторского мешало ему видеть красавчика Зуева. У Зуева в четвертом отряде дети были в возрасте от восьми до десяти.
– Правда?!
Зуев сидел, с безразличным видом рассматривая стену перед собой, и было видно, как его достала вся эта фигня, бьет – не бьет… Да еще все уставились на него и ждут, что он скажет. Хуторской опять толкнул его плечом, и Зуев кивнул раз, потом другой.
– Да я тебе!!! – зашелся Мэлс, но я его уже не слушал, так как понял, что приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Все сидели не поднимая глаз, как будто не они мне рассказывали про кнут у Хуторского.
Лишь замордованный сегодня Костя пытается меня защитить, но он один, его Мэлс даже и не слушает, остальные уткнулись в пол, а я ведь столько раз сидел у них в комнатах, столько мы раз говорили по душам… Да и Юрка Гончаров, как назло, уехал в Москву.
– А у нас свидетель есть!!! – вдруг что есть мочи завопил Боб Марков. – Свидетель! Та девчонка, которая нас позвала, она же все время там была, в палате, никуда не уходила, она скажет!!!
– Какая еще девчонка? – недовольно поморщился Мэлс и посмотрел на Таню, вожатую второго отряда. – Ты знаешь кто?
Таня кивнула.
Мэлс долго смотрел перед собой, крутя в пальцах шариковую ручку. Потом вдруг резко бросил ее на стол и приказал:
– А ну, приведите ее!
– Мэлс Хабибович, и так все ясно! – сказал Гена Бернес. – Зачем?
А Хуторской подхватил:
– Да они девчонку эту запугали, вы что, не понимаете? Да и с Парфенковым ведь точно их работа, по почерку же видно!
Таня в нерешительности остановилась, но Мэлс глазами показал ей на дверь.
Пока за ней ходили, все сидели и молчали, а я уже понял: что бы ни сказала эта малявка, это ничего не изменит, все и так решено, да и что она может сделать, если даже Костика сломали. А уж с такой мелкой церемониться точно никто не намерен. Сейчас все и закончится. Чудес не бывает.
Чудес не бывает, и я колю…
Он, весь кровью заляпанный, этот шприц, липкий, нужно бы его поменять, да, впрочем, без разницы, уже игла, разрывая кожу, входит в пятое межреберье…
Третий, последний…
Игла вошла, и я еще подумал, что в этот раз взял слишком медиально, да и само чувство от вкола было немножко иным, как будто кончик иглы упруго царапнул какую-то ниточку. Так бывает, когда цепляешь за струну пальцем, если хочешь, чтобы тебе ответила гитара…
Она ответила, ответила именно на вкол иглы, я понял это даже без монитора, просто вдруг возникло такое ощущение, будто у меня в кулаке крохотная аквариумная рыбка бьет хвостом…
Ее привели и поставили перед всеми, подальше от нас, как потребовал Хуторской. Между членами педсовета и этой девочкой был длинный стол. Возможно, именно поэтому никто, кроме меня, не заметил, что она стоит босиком в своей длинной, до пят, ночной рубашке.
Она стояла у знамени, перед сдвинутыми пустыми стульями, очень бледная, и почему-то часто моргала, наверно, крепко спала, когда ее разбудили, ну а может быть, ей было неловко, что столько людей на нее смотрит. «Допрос пионерки» – пронеслась мысль…
– Скажи мне! – начал Мэлс. – Не бойся, считай, что этих уже нет в лагере! – Он кивнул в нашу сторону. – Они били Квачкова ногами в живот?
Малявка еще чаще заморгала, посмотрела на нас, потом опять на Мэлса и прошептала:
– Нет, они его не били…
– Да как это не били! Что же ты такое говоришь? А еще пионерка! – Хуторской даже с места вскочил. – Я же был у вас в палате и сам все своими глазами видел!
Но Мэлс оборвал его взмахом руки.
– Скажи, только скажи правду! – повторил он. – Они били его ногами лежачего, били???
Девочка заморгала совсем часто, она еще сильнее побледнела и вдобавок стала глубоко дышать.
Что это с ней? Может, ей плохо? Хотя они же все здесь врачи, значит, ничего страшного.
– Нет, – опять прошептала она, – они его один раз стукнули… честное пионерское, это я их позвала… я… только один раз… Марков кулаком…
– Так точно не били ногами? – в третий раз приступил Мэлс. – Если они тебе угрожали, я на них найду управу!!! Я им…
Третий раз спрашивает, вдруг неожиданно кольнуло меня. Третий, последний… Малявка стала совсем белая, как бумага, еще глубже задышала и начала озираться, будто кого-то искала, пока не остановила свой взгляд на Хуторском.
– НЕТ!!! – выкрикнула она ему в лицо. – ОНИ НЕ БИЛИ, НЕ БИЛИ ЕГО НОГАМИ, А ТЕБЯ ТАМ НЕ БЫЛО, ВИТАЛИК, ТЫ ГОВОРИШЬ НЕПРАВДУ!!!
Тут глаза ее закатились, она как-то странно качнулась и вдруг упала навзничь, лицом вперед, на спинки сдвинутых пустых стульев. Один стул покачнулся, но устоял.
– Быстро окна, кто-нибудь, пульс… живее!!! – заорал Мэлс, пытаясь выбраться из-за стола. – Воды, а, черт!!! – схватил он пустой графин. – Воды, быстро!!! Да что там с ней???
– Да что там с ней??? – крикнула стоявшая в дверях Валентина. – Комплекс?! Андрюш, это же комплекс!!! Допамин в капельницу, живо!!!
На мониторе шли отчетливые комплексы, то есть сердечные сокращения, еще не совсем эффективные, но они были, а рыбка в моем кулаке била хвостом все сильнее. Я потянул иглу на себя очень осторожно, очень. Мне никак нельзя сейчас эту рыбку раздавить.
Когда нас с Бобом Марковым вытолкали из пионерской комнаты, Боб отправился в палату, а я остался один коридоре. Спустя пару минут мимо меня пронеслась вожатая второго отряда Таня с докторшей из изолятора, и почти сразу запахло нашатырем.