Вместо сна он слушал стоны в палате. Или крики по отделению, когда привозили раненых. Это по большей части были гражданские: женщины, дети, старики, оказавшиеся не в то время и не в том месте. Пулевые ранения были редкостью. Чаше прилетало осколками, срабатывали и растяжки-«сюрпризы». А иной раз горожане наступали на мину, не разглядев обильно разбрасываемые по городу «лепестки». Тот тип оружия, что по идее запрещён конвенцией ООН. Но по ту сторону баррикад и укреплений считали, что на войне все средства хороши. И побеждать надо любой ценой.
«Дело Гитлера живо», — давно понимал Шац, но то понимание было на передовой линии. А здесь, в тылу, на второй-третьей линии он не мог взять в толк, почему должны страдать дети. И что это за существа минируют детские игрушки? Как следствие всё шире «аллея ангелов» в городе и всё больше проклятий.
Когда привозили военнослужащих, это можно было понять лишь в приёмном отделении. С них сдирали полевую одежду, переодевали в пижамы или «домашнее» из того, что подобрали в гуманитарке. А в отделении уже не понять кто перед тобой, солдат или электрик, дворник или доброволец, наёмник или журналист-частник, которых тоже тянуло на передок как пчёл нектар.
«Информация, разведданные и контент. Три составляющие, которые нужны всем», — раздумывал Шац.
В первые дни, когда с ним пытались познакомиться в палате, он ничего не слышал. А когда начал слышать, желание разговаривать пропало. Зато появилось желание бегать на первый этаж к реанимации, чтобы хоть изредка перехватывать рыжую апельсинку в коридоре.
Там, на первом этаже, он узнал, что Лера отнюдь не медсестра, а полноценный доктор из тех добровольцев, которые бросают работу, берут отпуска и переселяются из своей уютной Москвы, чтобы буквально окунуться в хаос на новых территориях.
Им не нужна была зарплата и сытая жизнь, но хватало возможности помочь людям, чтобы чувствовать себя живыми.
Донбасс и Новороссия таких искренне любили, но часто пациентами больниц оказывались и сами энтузиасты, и врачи, и все те, кто искренне желал помочь людям.
Доктор Лера приезжала налётами, с гуманитарной помощью. И оставаясь то на неделю, то на месяц-другой, помогая по специальности. Она выхаживала людей и буквально вытаскивала с того света многих.
На что у неё точно не было времени, это на его «глупости». Но попытки заговорить он не прекращал.
Однажды Шац раздобыл цветы, а без шоколада и конфет старался вовсе не появляться у реанимации.
Но глядя на розы и обвёртки сладкого, она лишь качала головой и говорила неизменное:
— Смог достать цветы? Это мило. Но лучше бы перчаток раздобыл по своим каналам. Здесь нужнее.
— Но ты же — женщина! — однажды просто не выдержал Шац. — И тебя надо радовать! Что я за мужчина такой, если не могу порадовать женщину⁈
— Меня радует, что ты пришёл к реанимации на своих двоих, — ответила доктор Лера двадцати семи лет от роду против его сорока семи.
И он понял, что её душа гораздо старше его.
— Я… найду. Я достану! — тут же пообещал он.
Между ними была пропасть в возрасте, но Лопырёв и не думал сдаваться. Рёбра постепенно затягивались, а прибывшая бригада хирургов из Санкт-Петербурга достала из него ещё серию осколков, разглядев их на мутных снимках далеко не передовых рентгенаппаратов.
Диагностическому отделы обещали новые аппараты для обследования, но заказать их при обилии санкций было сложно. А свои почему-то не делали. Или только начинали делать. На всё нужно время.
Когда Шац вновь начал ходить, он раздобыл ей перчаток через своих ребят. И завалил перевязочным материалом всю реанимацию. В ответ ему ставили болючие уколы с витамином группы Б, пичкали кальцием и обещали скорое снятие швов.
Дело шло к скорой выписке. Представитель вагнера даже вернул ему документы, по которым можно было восстановить номер телефона и снова собрать все контакты с «большой землёй».
Разглядывая красную или бесцветную жидкость в капельницах, Шац не сразу прислушался к разговору в палате. Как оказалось, один из молодых доказывал деду, что в соседней палате уже который день лежит солдатик без сознания, раненый в голову. И повторяет в бреду два слова — «Шац» и «Могила». А никто понять не может, фамилия это, прозвище или позывной?
Заинтригованный Матвей, что пока ещё никому в отделении по прозвищу и позывному не представлялся, тут же поднялся с кровати и подхватив капельницу, покатил её в коридор.
— Ну куда по помытому? — пыталась остановить его в коридоре нянечка, так как дело было после обеда, на сонном часе, когда коридор намывали.
— Да я в туалет хочу после капельниц, — ответил он с лёгкой улыбкой. Уже невтерпёж, а вас тревожить совесть не позволяет. Не в раковину же или кружку.
— Иди уже.
Она не ругалась. Пропустила. Люди, которые в одночасье лишались жизней родных и близких, квартир, домов, автомобилей и всего движимого и недвижимого имущества, вообще редко находили причины, чтобы повышать голос.
Заставив себя заглянуть в туалет в конце коридора, Шац на обратном пути заглянул в соседнюю палату. А на кровати Стасян лежит. Глаза закрыты, но бормочет. Голова перемотана. Видно, что после операции.
— И долго он так? — только и спросил Матвей Алексеевич, доставая телефон, позаимствованный у вагнеровцев с чужой симкой.
— Да как прооперировали, так и бормочет, — ответили в палате. — Даже под наркозом бормотал.
— Этот может, — записал короткое видео Шац и начал воскрешать в памяти цифры.
Как многие люди, он запоминал пароли от телефонов, почты, гаджетов, знал номера карточек и пин-коды и точно мог назвать свой собственный номер, а вот длинный список контактов в смартфоне никак ему не покорялся.
Вся лишняя информация просто выветрилась, как строки таблицы Брадиса.
Поэтому не мог связаться ни с дочкой, ни Борей, ни с начальством толком. Но «музыканты» всегда мелькали где-то рядом. И поймав одного такого при случае за рукав, Шац озадачил найти контакты конкретного человека.
— Выручи, братан. Вопрос жизни и смерти.
— Говно-вопрос, сделаем, — ответил парень, который раньше просто послал бы за подобную просьбу от совершенно незнакомого человека.
Но на обоих была метка. У кого на форме, у кого татуировка.
«А ворон ворону глаз не выклюет», — прекрасно знал Шац, воюя в окопах бок о бок с футбольными фанатами, батюшками, скинувшими рясу, бывшими зэками, инженерами, ворами, учителями, бандитами, трудягами и работягами всех мастей и да бог знает с кем ещё.
Номер телефона Бориса Глобального приплыл к нему несколько дней спустя, когда Лера вызвалась снять швы в перевязочную и заодно смогла уделить ему несколько минут на разговор.
Пока из него шпицами тянули нитки, она уверяла, что лунула — это полумесяц у основания ногтя. И если ему не оторвало пальцы, а просто посекло, то скинув старую кожу, они вновь появятся вокруг вновь обрастающих под повязкой ногтей. А вот урчание в животе от голода это — колливубл. И если он не начнёт есть как следует, то она сама начнёт кормить его с ложки, как маленького.
— Да нет аппетита же! — уверял он, привыкнув есть раз в день, что скинул все лишние килограммы на теле, подсушило, и как по ощущениям, вместо мышц со временем остались только жилы.
— Просто бери ложку и ешь. Организм вспомнит, — напутствовала Пинигина.
Её фамилию он узнал ещё раньше телефонов. И пусть не до конца понимал, что между ними, всё же ценил её заботу. А в какой-то момент до того обнаглел, что попросил её подняться к Стасяну с целью уточнить — что с ним?
За несколько дней тот пришёл в себя, но проявилось это только в том, что открыл глаза. Бормотание сменилось молчанием. Он начал есть. Но после еды смотрел лишь в стену. И как заявлял при ответах на вопросы, совсем не помнил, кто он и как сюда попал? Врачи даже начали подозревать, что дело в наркозе.
Валерия не только осмотрела его, но и провела серию тестов. Стасян тыкал себя пальцем в нос, стоял как ласточка, махал ногами и шёл по прямой линии. А затем отвечал на, казалось бы, совсем не связанные вопросы, проходя умственные и физические упражнения.
Вердикт доктора Леры был неожиданным.
— Он здоров физически, насколько возможно. Просто амнезия.
— Память отшибло, ясно. А надолго? — уточнил Щац.
— Временная амнезия, я полагаю, — добавил Лера и разъяснила. — Когда волна взрыва попадает в ушную перепонку, удар по мозгу порой привносит различные аномалии. Чаще человек теряет слух, так как перепонки очень хрупкие. Иногда страдает зрение. А порой его личность как бы перезагружается заново. Связи нейронов-то есть, никуда не делись. Но требуется время, чтобы контакты наладились.
— И как ему помочь? — пытался понять Лопырёв, не привыкнув видеть богатыря в кровати с видом вновь познающего мир ребёнка.
Стасян в этом госпитале был для него ближе всех, кого знал «в прошлом мире».
— Варианта всего два, — любезно ответила Лера. — Либо дать время природе, пока всё вернёт на круги своя. Либо форсировать события. Но последнее не советую. Порой телу тоже надо время на отдых. А он тощий как глист. Ты посмотри на него? Явный недостаток веса при таком росте и стати. Откормить бы сначала!
Стасян тут же кивнул и добавил:
— Есть хочу. Не наедаюсь.
— То есть просто кормить его и ждать? — прикинул Шац.
Паёк-то он сослуживцу добудет, всё-таки оба на Артёмовск с бригадами шли. Правда, каждый в своей, но направление — одно. И оба в клещи Клещеевки угодили. Но вот лечение уже разное может быть. От стакана самогона до бани с вениками. Просто в одном случае — закуска. А в другом — диетическое, полноценное питание.
«Разве нужны человеку другие лекарства?» — пронеслось в голове.
— А как разогнать его мозг? — добавил Шац, снова записывая голодного Стасяна с бинтом на голове на камеру.
— Чудом, Матвеюшка. Чудом, — ответила Лера уже у двери, не вдаваясь в подробности. Не по причине скверного характера, а сугубо из-за нехватки свободного времени. — Мне пора!