Так и повелось. Днём дверь на кухню никто не трогает. И утром не трогает. Вечером не думает даже. Вообще тишина.
Дверь ту словно установили на кухню лишь с той целью, чтобы похоть ночную прикрыть и закамуфлировать похождения Валетовых. Детям всегда могут сказать, что чай пили. А сами шалили. И кто бы их осудил, раз в замужестве?
Но сейчас Соня была растеряна, всё накопилось внутри до предела. И она пыталась сделать всё правильно. А получалось, как получалось.
Она не лила слёз на суде, не позволяла себе расклеиться ни до, ни после. Только когда этот скрип двери расслышала, всё само вышло, ровно как за семнадцать лет привычки.
Замерла Соня, вдруг осознав, что не Егор перед ней стоит и не ночь совсем. Руки застыли на позициях. И с губ слетело заученное:
– С праздником, Борис… Мира вам и… вагин, – зачем-то добавила она последнее слова вместо «любви».
Боря пришёл в себя первым, глядя на побледневшую женщину, что вот-вот в обморок свалится. Подошёл, обнял крепко. Руки из трусов заставил убрать. И халат поправил, чтобы грудь не торчала под лифчиком.
– Соня, вы очень красивая женщина, – сказал он вдруг тихо. – Настоящая.
На самое ухо сказал, чтобы точно в соседних комнатах не расслышали.
Хотел по-доброму. А её от горячего дыхание на ухо как ознобом пробрало. Стоит, ревёт. Остро желая то горячее дыхание и на шее. И чтобы хоть раз в жизни покусал ту шейку кто, если целовать так и не научился.
«Прошла жизнь мимо», – вдруг поняла Соня Валетова, готовая следом открыть окно и сигануть на асфальт почищенный.
Смотрит сантехник, внутри женщины кричит всё, но снаружи ни звука. Только тело потряхивает и на лице написано, что жить не хочет. Совсем.
Перевёл взгляд на подоконник следом Боря, а там носки и пена стоят, дожидаются. Спросил глухо:
– Что, НАСТОЛЬКО всё плохо?
Она только кивнула, рукой лицо пунцовое прикрывая, а другой рукой слезы смахивая одну за другой.
И стыдно до ужаса. И трахаться хочется до безумия. И заебало всё настолько, словно через Чистилище прошла насквозь, вдоль и поперёк, а конца и края всё не предвидится.
– Ясно, – прозвучало следом.
Кивнул сантехник русский, вздохнул горько и вошёл в положение.
Рука под халат не спеша нырнула. Пальцы под трусы залезли, резинку оттянув. А затем самый средний внутрь вошёл в Соню так быстро, как будто в баночку солидола его окунули.
Внутри горячо и мокро. А она от тех движений стоит ни живая, ни мёртвая. И дышать боится, и пошевелиться не может. Но только одно желание в голове мечется, пока сердце на разрыв трепещется.
ЧТОБЫ ПРОДОЛЖАЛ. А если вздумает остановиться, то существовать мгновенно перестанет. Просто на атомы распадётся.
Стоит Боря у подоконника, на откопанный автомобиль глядит, а рука в женщине шерудит. Старается. Если ту старую развалюху во дворе завёл, то здесь точно справится должен. Пробег меньше. Настройки бы только верные подобрать.
Потому не спешит палец, пристраивается. А два соседних страхуют.
Кое-что удалось с ходу. Вот и слёзы литься перестали. Следом краска лицо заливает. Но уже приятный цвет, от наслаждения.
Стоит Соня и на дверь смотрит закрытую. Сонастройка дело тонкое. Времени требует. Лучше не торопить и не бормотать «быстрей-быстрей», как привыкла.
Привычки – зло.
Но едва пальцы дрожать начали, словно сантехник на режим вибрации перешёл, как женщина руку подняла и невольно приобняла Глобального. Сблизилась просто с тем, чтобы не упасть от всех ощущений. И губу прикусила, пытаясь не кричать, не скулить, не мычать и даже не охать.
Царство звуков в голове женщины. Океан ощущений. А снаружи ни звука. Иной таракан громче бегает.
«Да ёбанный ты ж пиздец!» – слова проносятся, но всё равно слов тех не хватает.
Но много ли надо тех ощущений, когда сны эротические мучают? Много ли добавлять требуется, когда оргазм даже сидя в автобусе поймать может, попросту ноги крепко сжав и расслабив? А про нижнее бельё и говорить нечего. Только оденешь сухое, шаг сделаешь, как хоть иди суши снова.
Вот и время, что казалось бесконечным, вдруг в струну свернулось. И тепла внутри столько стало, что невольно сжала руку, ногтями в плечо сантехника впиваясь и крепко-крепко зажмурившись. А как открыла глаза снова, то помимо кругов разглядела на часах над столом, что только три минуты прошло.
Глобальный прекратил любые движения. Тактично выждал ещё с минуту, а затем неспешно вытащил палец, поправил женские трусики и к раковине пошёл. Но ещё до того, как зажурчала вода, вздохнула Соня, улыбнулась победно и добавила тихо, но проникновенно:
– Руки у тебя, Боря… золотые!
Глава 3 - В нашем болоте тепло и спокойно
Чуть больше недели спустя.
Сантехник неожиданно для себя очутился посреди морского простора. Куда плыть? Не ясно. И уже не важно, русский он или Борей звать? А то и фамилия его не Глобальный, а какая-нибудь попроще и популярнее. Иванов, например. Главное – грести!
А тем, кто борется, море помогает.
Сосредоточившись на заплыве, сантехник и погрёб без особого направления. Вокруг, куда ни глянь, синева разлилась. Только ни одного десантника не видно. Лишь краем глаза заметить можно, что сам в тельняшке. Но не в полоску, а в клеточку. Да только сине-белая клеточка!
Всё, как полагается.
Рядом вдруг ротвейлер погрёб. В бескозырке. На нём тельняшка как раз правильная – чёрно-белая, в полоску. От морских пехотинцев он плывёт, сразу видно. Только плывёт неправильно. Не «по-собачьи», а вразмашку, «кролем». И периодически в воду не выдыхает.
Только подумал об этом сантехник, как собака и говорит:
– Э-э-эх, Боря! Ты только в сторону запада не плыви. Погубит тебя запад тот. От слова «западня» он. Я как в воду гляжу. И знаешь, что там вижу? Жопу!
– Боцман, – возмутился только Боря. – Ты пёс или кто? Хватит жопы разглядывать. Дыши в воду правильно!
– Да какой я тебе пёс? – тут же ответил ротвейлер. – Не мы такие, жизнь такая! Собачья, с какой стороны как не посмотри. – И нырнул, как будто его и не было.
А может, потонул?
Сантехник испугался сразу. Что Щацу сказать, если не выгребет пёс водоплавающий? Перед морпехами ещё неудобно будет. Мужики засмеют, что плавать не научил. Как на него тогда вообще животных и детей оставлять?
Подумал только от этом Глобальный, как за собакой следом нырнул. А там, на дне, нет уже пса. Зато есть островок. Небольшой такой, примерно с пятую часть планеты. И что-то тёмное на нём виднеется. В окружении тёмных пятен.
Занырнул поглубже сантехник и видит, а там скрепа русская стоит посредине и терпит. Переносит невзгоды стоически, а каждый враг по окружности её обступил и разжать пытается.
Все на себя тянут!
– Сдавайся, – говорит один такой в шапочке как у обезьяны из мультика про Алладина, у которого над головой цифра «12» подсвечивается. – Сдавайся, русская скрепа! Твой час настал.
– Я не скрепа! – заявила та, что в окружении. – Я – скрепка! Абу-бандит ты бестолковый! Совсем без кофе турецкого ничего не видишь? Ни «байрактаров» не видишь, ни кораблей в проливах? А АЭС видишь? Строят же! А как построят, так и вторую захочешь, да?
Турция от такого заявления на месте проросла, ракушками покрылась. Подплыл сантехник, ткнул в цифру ту и вдруг понял, что двенадцать – это количество раз, сколько Турция с Россией воевала. Больше всех, чем с прочими странами, считай. Но ничему людей история не учит, сколько не слушай исторических подкастов.
А рядом уже Франция стоит, на скрепу-скрепку багетом давит, прогнуть пытается. На ней шляпа мушкетёрская. А на крошки от багета уже рыбки покушаются, тёмненькие. Рядом плавают и кричат в голос: «пусти бабку, бабку пусти-то!»
Скрепа и ей ответ дала:
– А, французы? Опять на меня батон крошите? Ну с вами всё понятно.
– Да что бы ты понимала, окраина европейского мира?! – Франция кричит.
– Хотя бы то, что женщин своих налысо брили за то, что те с немцами спали. А сами пообсуждают, посудачат и на заводы к немцам работать. Во даёте! – ответила скрепа. – Да мы за один дом Павлова дольше воевали, чем вы за свою страну в целом стояли! Понадеялись на Линию Можино ещё. Иначе, мол, не будет. Будет как раньше? Да? Но помогли вам укрепления те?
Отпрянула Франция тут же, плесенью покрылась. Ну чисто – как на сыре. Хуже только сыр с червяками. Но и тот слопать готовы.
– С червяками это уже к нам, – тут же добавила Италия, за спиной кепку-шапочку фашиста скрывая и в кармашек серенький робко пряча.
Не было мол, показалось. А снова увидят – не удобно будет.
Только Польшу в бок Италия активно толкает, чтобы не спала и нагнетать помогала.
А та глаза только распахнула и как закричит:
– Курва!
– Будь здорова, – ответила Италия, очень за здоровье европейского соседа переживая.
Кому ещё устанавливать итальянскую сантехнику по Европе, как не польским сантехникам?
Польша кивнула, затем на всякий случай чихнула, чтобы все друг друга правильно поняли. Но перестаралась. А как чихнула, так и нет её. Одни пузырики к поверхности поплыли.
«Думал пшеки, оказались пшики», – понял Боря: «Пять раз её делили, пять раз восстанавливали. Сколько сил и трудов в неё вложили, а всё не уймётся».
Только пузыри уплыли к поверхности, а скрепа-скрепка снова и говорит так, чтобы сантехник расслышал, а каждый просто мужик понял:
– Всё, как всегда. Речь Посполитая им не нравится, раздербанили между панами. Под Российской Империей им тесно, видите ли. Даже, когда первыми от крепостного права освободили. С СССР – им скучно в космос летать, а Евросоюз их – обременяет. Дотаций мало… от Германии.
Все тут же на Германию посмотрели.
Будет ли платить, мол?
А она и говорит:
– Нихт… уя! В смысле, нихт! – и сама себя по языку бьёт. – Тьфу, зараза, привязалось народное! У меня тут русских в том народе уже больше, чем немцев.