Долги за неделю отдавать.
— Егор, ты чего? — только и сказала, прихрамывая жена.
— Как чего? — ответил мужик и разъяснил как по полочкам. — Люблю же тебя крепко. Давай уже мальчика сделаем, что ли. И в трёшку переедем. Один хер денег ни на что не хватает, пока Европа там умирает и Штаты корчатся в агонии. Так пусть не хватает хотя бы с комфортом.
— Скажешь тоже… трёшку, — только хихикнула жена.
Как бы не была по жизни сурова, как от такого предложения отказаться?
Прикрылась дверь в спальню плотно. В детской замерли тут же, словно спят все. Старшая тут же поднялась, чтобы закрыть и туда дверь. И снова сделала вид, что ничего подозрительного не слышит. А на все вопросы сестёр отвечала односложно — «ну что ты такое говоришь? Это у меня музыка в телефоне играет, тебе послышалось».
Точно знала Вера лишь одно. Минут десять-пятнадцать на перезагрузку у родителей есть. А позже придёт дядя Боря и снова всё починит.
Знала Вера и другое. Доживёт ещё год с родителями и обязательно за Глобального замуж выйдет. Он всё-таки ей шоколадки дарит и тепло улыбается. Не то, что сверстники, с которыми и поговорить не о чем. Ещё и фамилия красивая. В хозяйстве такой муж всегда пригодится, в отличие от папы, которому с руками по жизни не повезло. Не из того места растут.
Глава 2Разговор у лифта
Боря отключил связь и вздохнул. Двенадцатый час ночи. Они с новым напарником только пересекли порог съёмной квартиры. С небольшими пакетами с продуктовым набором на вечер.
Много думать трудягам не надо в это время. Желают о простом: перекусить, помыться и баиньки. Мужикам после тяжёлых трудовых будней не до баб и кутежей. Им бы быстро поужинать полуфабрикатами полуночными и отключиться часов на шесть, а если повезёт, то и на семь.
Но не тут-то было!
Звонок застал, когда в туалет наперегонки бежали от микроавтобуса. Немецкий напарник сделал ставку на лифт и проиграл. Боря по лестнице быстрее успел. Сила привычки. Для здоровья полезная нагрузка и по жизни выручает.
Волка ноги кормят.
Не то, чтобы он рвал всех вокруг, кого видел, но волчицу искал. А порой точно выступал в роли «санитара леса». Хоть лес каменный, оленей и лис в нём хватает. Одни просят помочь в силу природной тупости, другие хитрят и давят на больное, ссылаясь на семьи, детей, работу и обстоятельства по норкам. Конечно, своя рубаха ближе к телу. И частная жизнь сантехников их не интересует.
Как и время обращения.
— Олаф, можешь не разуваться, — первым выполнив намеченный план под мощным напором, заявил русский наставник и по плечу коллегу немецкого похлопал. В силу привычки руки перед тем действием помыть забыв.
— Что такое? — устало обронил коллега.
— Оставь пакеты, идём.
— Куда⁈
— Тут недалеко. Мы быстренько. Туда и обратно, — быстро ответил Глобальный и заявил важно. — Дело есть!
— Какое ещё дело, Борис? — психанул напарник и проследовал в туалет, не разуваясь. — Рабочий день закончился шесть часов назад! Русские вообще отдыхают?
Боря посмотрел на следы, поджал губы. Первую неделю иностранный коллега ещё держался в рамках приличия. Или бахилы обувал, а затем — как отшептали. То устал, то забыл, то «уже всё равно». Всплыла вторая натура, подноготная.
Глобальному, словно по праву принимающей стороны, всё чаще приходилось мыть полы вечером. Попутно поясняя, что никто им ради этого дела специально обученную женщину в переднике не выдаст. А женщина если и появится на квартире, то с кольцом на пальце. А на левом или правом — сама решит. Всё-таки русские — православные, а немцы — католики или протестанты.
«Последние так или иначе неправильно всё делают, начиная примерно от одиннадцатого века», — пробурчал внутренний голос: «Придумали тоже: раскол церквей устраивать в 1054-ом, в гости с крестоносцами Ливонского ордена в 1242 заходить помыться. Ливонская война, опять же 1558–1583 годов прыти им поубавила. Брусиловский прорыв им в 1916 году, видите ли, не понравился. А в 1941−1945-ых годах вообще многое закреплять в умах пришлось, что не одни они на белом свете жить могут. Да уже в начале 21 века повторять многие истины внукам пришлось».
В историю Боря углубился, пока Роман Петрович Новокуров билеты учил для получения Шенгена и все уши про них прожужжал. Как и про культурные особенности.
«Дома разуваться принято, что в России, что в Германии. В отличие от какой-то там Америки Соединительных Штатов, где как бы раз в месяц тротуары шампунем моют, а по сути дома так же грязно, как на улице. Потому как никто не будет пылесосить и мыть полы каждый день в помещении от ста квадратных метров и более», — пробурчал внутренний голос человека, который всегда к новым знаниям стремился.
Однако, история с географией полезны, а у «домашнего очага» погреться толком сегодня не удалось. Работа на голову свалилась.
Что же представлял собой тот очаг? Рабочей обителью для Олафа и Бориса стала однушка в панельном доме, полученная от начальства «на квартал». То есть на срок, который можно перетерпеть отсутствие ремонта и голые стены. И не замечать ужасные попытки тот ремонт сделать. Главное, что батареи греют и окна вставлены. Хоть и по «технологии двойного остекленения» с ватой между рам.
Той технологии Глобальный охотно коллегу и учил, вату подавая и самостоятельно ножом подпихивая между деревянными створками, где дуло особо, до дрожи стёкол.
Квартира как квартира. Не то, чтобы здесь раньше бомжи дрались за право посрать у стенки, но собаки точно жили. Они же линолеум и погрызли. А люди или животные, сразу и не понять.
Если одним выражением характеристику помещению давать, то «квартира в неблагополучном районе».
Но район то их! Пока сами не сделают, лучше не будет.
— Борис…
Олаф Мергенштольц хоть и говорил с заметным акцентом, но к концу месяца уже не переспрашивал каждое слово и в словарик за пояснениями не лез. Однако, он словно нарочно говорил имя напарника с ударением на первом слоге — Бо́рис.
Хоть тысячу раз возрази, у немца помимо вредных привычек был и вредный характер. Всё равно назло сделает.
«А может всё дело в одном блондине от политики, который всю Европу так говорить заставил?» — пробурчал внутренний голос, что следом за историей, географией и культурой под вечер решил в политику податься.
Телевизора в квартире всё равно нет, но в телефоне о ней из каждой закладки докладывает. Хоть работу всю брось и сиди слушай о Борисах Джонсонах или того хуже — Байденах.
Пуская струю с заметными перерывами, как будто простата размером с кулак, от Олафа тем временем снова послышалось:
— Борис, я хочу помыться, поесть и поспать. Это нормально для человека.
— И что? — буркнул напарник, гадая спустит ли воду в этот раз или снова забудет.
Спустил. Даже руки пошёл помыть, перевыполнив план.
— Как что? — удивился немец. — Это естественные потребности! Я и не знал, что их нужно указывать в договоре!
Боря покачал головой. Напарник сносно знал русский язык, но истин простых не понимал. Различий, что что есть — «надо», а есть — «очень надо», не делал.
Придёшь к такому ночью на порог, от волков три версты убежав, а он к очагу не пустит, (в темноту постреливая для острастки), пока не выяснит что хотел. А выяснив, всё равно утром попросит прийти. Неудобно ему, видите ли.
Такому лучше, чтобы все сами свои проблемы решали. Бегаешь, мол, хреново. Да и порох в мушкете отсырел. Ну кто так делает, скажет немец условный? Вон как надо… И превратится тут же в капитана-очевидность. А то и в генерала с инициалами «Надо Было Так».
Пока Боря напарника в шапке-треуголке представлял, который каждому раненому солдату объясняет, что тот плохо воевал и нужно было совсем иначе, (ему из палатки виднее), Олаф снова генерала включил и в штыки встал.
Так и заявил:
— И я не понимаю, почему мы работаем по тринадцать-четырнадцать часов.
— Ты засекаешь, что ли? — удивился русский сантехник, который часов за работой не наблюдал.
Время со стартом отопительного сезона летело для Глобального так, что света белого не видел. В основном на трубы и паутину смотрел. Промежутки дня делились лишь на оплаченные управляющей компанией по ставке часы, сверхурочные часы и подработку, что уже для себя, то есть — «мимо кассы».
— Конечно! — добавил напарник лысенький, не горя желанием снова выходить под метель и завывающий ветер русской зимы, а то вообще последние волосы растеряет.
Ветер там только усиливался. И первый настоящий снегопад синоптики обещали. Летом то дождей особо не было, а природа помнит о долгах. При случае возвращает. Любит русская зима перед немцами во всей красе проявлять себя. А Олаф всё понять не может, почему они до Сибири не дошли.
Вот и сейчас сделал умный вид, обуваясь и спросил:
— Почему в ноябре зима ещё осенью у вас считается?
— Потому что календарная.
— Но там же снег! — возмутился напарник. — Говорят, что дальше хуже будет, но куда уж хуже? И так — снег!
Боря прищурился:
— В Германии снега не бывает, что ли?
— Бывает конечно, но на Рождество… Пару недель, — объяснил немец и вздохнул. — Чтобы ёлку было чем украшать. На улице. Искусственную. Хотя она уже и не ёлка, а политически-корректное зелёное дерево.
— А что, нечем украшать это дерево? — посочувствовал Боря, о праздниках вообще не думая.
Некогда думать куда поставить ёлку, когда жить негде. Ходи, да у людей смотри мимолётом.
— Как это нечем? Есть. Но… нельзя.
— Почему?
— Потому что ель — символ христианства, — вздохнул Олаф. — И может обидеть чувства других верующих.
Боря даже за плечи немца взял. Потряс, сочувствуя подобным мелочам жизни. Куда-то они там в своём равенстве не туда ушли, балансируя между фашизмом и человеколюбием с инквизицией и прочими крестовыми походами и концентрационными лагерями. Так, раскачиваясь, и позабыли о самом человеке в своих вечных поисках райского сада с прорывом на восток. Он же — «драх нах остен». О чём ещё в школе говорили. И запомнилось потому, что присутствовало слово «нах».