Однушка, однушкой, а трудов вложено много и всё по уму.
«Хоть заезжай и сразу живи!», — воскликнул внутренний голос и Борю в комнату повёл. А по пути добавил шёпотом: «Кстати…»
Глобальный как зашёл в комнату, так и обомлел. Стоит Лида, постель застилает. А диван уже разложен. И простынь такая белоснежная, чистая, свежая. Натянута как в армии на кроватях. Ни складочки, ни бугорочка на ней.
«Чудо же ж!»
— Борь… а давай ещё поваляемся? — снова так тихо-тихо девушка добавила со взглядом опытной женщины.
Тут-то Глобальный и пропал. Тело само двинулось по направлению к постели. И как пух опадает вниз, брошенный с руки, так и Боря в два-три летящих движения на постели вдруг оказался.
Лида тут же халат сбросила, рядом легла и обоих укрыла.
«Ты как хочешь, а я женюсь», — добавил внутренний голос и даже начал ожидать приставаний разных, и тыканий пальцем в щёку с вопросом «ты вообще меня слушаешь?»
Но Лида была умнее.
Она просто закинула ножку и замолчала. Только губы уха коснулись его, и дыхание жаркое медленно и неторопливо в самую его суть проникло вместе с воздухом:
— Борь… давай поспим, а?
«Женюсь!» — повторил внутренний голос, как будто с ним кто-то ещё спорил.
Рука вслепую телефон отключила и под диван швырнула. Там ведь мягкий, уютный ковёр, пылесосом прошлись если не прямо с утра-пораньше, то вчера на ночь глядя, как минимум.
Лида тоже глаза закрыла, и только перед тем как засыпать, его за член взяла. Нежно так. Чтобы был. Важно ощущать, что теперь — своё. Или хотя бы рядом. Жезл всевластия типа, а она — королева. Может постоянно рядом и не таскать. Но если понадобится — тут как тут чтобы был.
Подался Боря ощущениям. Шарит рука девичья спросонья, но шары нашарив, успокаивается. А вот уже и сопит рядом на ушко. И такое сантехник чувство блаженства и единения в тот момент ощутил, что из тела выкидывать начало. В высшие меры стремительно возносить. А рядом его персональный ангел прилёг, не иначе. А что ругается, так это от долгого пребывания на Земле. Ещё и зима.
«Зима кого хочешь испортит. Даже немцев», — заметил внутренний голос: «Но куда Олаф мог подеваться из маршрутки? На остановке его то уже не было».
Заёрзал было Глобальный, тревоги преисполнившись, и даже возноситься перестал. Но тут ладошка девичья в кудри нижние впилась, пропустила их между пальцев и тревогу ту как отрезало.
«А она знает, как успокаивать», — отметил внутренний голос, и полёт сразу возобновился.
Решение единогласное в её пользу — ОНА!
И пусть за окном по-прежнему дул ветер, и сыпал снег на подоконник, сон почти овладел комнатой, где сплетение ног и рук как-то само превратилось в нечто большее, чем просто мужчина и женщина.
Только некстати затылок зачесался. Подняв голову, Боря даже глаз приоткрыл. И невольно на трюмо посмотрел. А на том трюмо девушка молодая с лентой «выпускница» стоит, а рядом мужчина длинный в форме военной.
Боря моргнул раз. Моргнул два. А наваждение не уходит. И смотрит на него с той картинки прекрасной капитан Гусман собственной персоной.
«Да ну наху-у-уй!» — тут же внутренний голос заявил, прекратив вознесением всякое.
Вот же он, Гусман!
В очках тех же, как на службе и с шеей лебединой. Его ни с кем не перепутать. Как будто посмеивается и отвечает на вопрос «как дела?» — «кошка ёжа родила!»
Молодой он. На вид всё те же лет двадцать пять. Да вот хрен — за тридцать пять ему. Худощавый просто. Ну а что капитан до сих пор, так видимо, не очень со службой везло.
Ладошка гостеприимная как почуяла тревогу гостя, снова зашерудила, головку подзамёрзшую обхватила пальцами нежными и давай греть, подергивать немного.
Страх тут же и отступил.
«Ну Гусман, ну и что?», — добавил тот же внутренний голос тоном бывалого и зевнув, добавил: «Ничего-ничего. Доверие снова завоюем, всех победим, да и вообще — херня война, главное — манёвры. А теперь — баиньки».
И уснул дальше Боря без всякого вознесения. На Земле ещё дел хватает, чтобы при жизни на небеса забирали. Некогда ему по высшим мирам шагать. Здесь работы хватает.
Вот хотя бы — за ангелом присматривать, пока мудаки всякие пёрышки не попортили.
Глава 7Медные трубы
Олаф Мергенштольц сразу показался Боре подозрительным. Он стоял в шапке-ушанке и никаких иных атрибутов одежды на нём больше не было.
«Вот же долбанный извращенец», — сразу решил Боря: «Я так и знал».
В неглиже хорошо было видно синюшную кожу бедолаги и стучащие зубы. В гневе поджатые губы. То для полноты картины. Морда у Олафа и так на любителя. Просит кирпича и ненавидит всех одновременно. А как расколдовывать её — не известно. Инструкции нет.
«Замёрз человек», — подумал Боря: «Ну и природа немало поиздевалась над геометрией черепа. Таких раньше со скалы сбрасывали. Но теперь-то что? Пусть живёт себе потихоньку. Но от меня-то чего надо?»
Но странности на этом не закончились. Немецкий сантехник водил руками перед Борей, как будто воду гладил, а то и изображал мастеров Шаолиня разом. Только вместо волн вокруг Олафа звуки распространялись. Прямо от ладоней. А те буквами прописаны. Как ноты на нотной грамоте. Всмотришься внутрь — видно надписи. Те в буквы складываются. Телетекстом плывут перед глазами. Как книгу читать можно.
Но книги не было. Все звуки-буквы почему-то к одной фразе заветной сводились, что больше на лозунг похожа. Вчитался Боря и как вблизи увидел:
«Пошё-ё-ёл в жо-о-опу!»
Что Олаф пытался не вербально передать, руками махая? Одному богу известно. Боря точно знал лишь одно — руки этого специалиста годны только кисточку держать. Растут не оттуда.
Но кто на это смотрит при приёме на работу? Иностранец же!
«Главное, чтобы человек был хороший», — так в народе говорят.
И лозунг его народный получается. Потому что есть в той фразе что-то своё, родное. Постигает глубинный смысл бытия сибирского. А ведь пока только начало ноября.
«Посыл этот это не какая-нибудь иностранщина ёбаная, у которой сорок аналогов, но о них не слышно, не модные потому что, а — ключ ко всему», — подумал снова Боря и тут же решил: «Ничего, ничего, русифицируем ещё немчика, все его посылы осознаем. Что толком сказать хотел?».
С это мыслью Боря снова услышал:
— ПОШЁЛ В ЖОПУ-У-У-У.
Тем утверждением хоть обмотайся, хоть через себя его пропускай, как элементарные частицы. Ни холодно от них, ни горячо. Только обидно немного стало сантехнику русскому.
— Олаф, ты чего? — возмутился Боря. — Обиделся, что ли?
Всё-таки из туриста целый месяц пытался сделать человека, а он не рад совсем преображению. То удивляется почему в бутылке из-под вина аджика в холодильнике храниться, то шапку-подарок носит даже в квартире.
Двоякая ситуация получается. С одной стороны, подарок принял, с другой — злобу затаил.
— Как чего, мастер? — ответил Олаф с грустью в голосе. — Я только 249 определений слова «хуйня» знаю. А какое последнее? Поведай мне для ровного счёта, сенсей труб и ключей разводных наставник. О, великий проникатель в дырочки, не оставь слугу своего! Исправитель и наладчик прорех и иных протечек, выдай последнюю истину!
Боре даже понравились определения. Задумался крепко над вопросом.
— Так, а это… это самое… «загогулина» была?
— Самой первой, — тут же ответил хитрый немец, почесав левое яйцо.
— А «пиздюлина»?
— Где-то в третьем десятке, — добавил он, почесав и правое.
— Тогда, «хреновина», может?
— Вошла в топ-пять, — заявил мужичок с лысиной и вокруг себя закрутился.
— Слушай, ты тут постой, не вертись. — прикинул Глобальный. — А я сейчас у филолога спрошу. Она точно знает.
Если не подскажет, то хотя бы направление задаст. Верное решение с ходу должно быть. Это как в решении кроссвордов. Просто мудрость внутри сидит, скрывается. Просто надо напомнить, в какую сторону думать. А дальше — само пойдёт.
— Даже «штуковина» была, а мне всё ещё холодно, — ответил Олаф, напоминая о себе.
— Не вертись, я думаю!
Но вместо того, чтобы попрыгать или чая с мёдом попросить у мудрого наставника, Олаф вдруг повернулся голым задом, нагнулся и как давай оттуда флаг радужный доставать, приговаривая:
— Потанцую пока. Ты же не против? А то мне ещё в автобусе ехать.
— Олаф, а может не надо? — не готов был смотреть на подобные картины Боря.
Ладно бы ещё женщина голенькая в шапке танцевала. Это понятно. Ум бережёт. А этот куда не модный лезет?
Но иностранный коллега не сдавался и заявил громко:
— Подожди, я сейчас ещё трезубец достану! Тогда совсем жарко станет! Нас этими символами в этом году так затрахали, что сразу и не достать. Глубоко сидит.
Боря готов был посочувствовать, но не успел. Флагом цветастым Олаф Мергенштольц вдруг как копьём в него кинул.
И пронзило сантехника в самое сердце русское! Застучало как не родное. Слёзы на глаза выступили от обиды у Глобального.
Опять немцы подвели…
С тем ощущением предательства Боря и проснулся. А рядом никакого Олафа с мудями висящими, только Лида его в бёдра толкает своими бёдрами. Настырная такая. Раз толкнула, два, а всё продолжает, как будто так и надо.
Моргнул Боря. Видение не пропало. Сидит на нём дева русая, блестит брекетами, скачет бесстыдно. Волосы растрепались все, подвывает немного «ой, божечки-и-и» и «мамочки, как же хорошо-о-о».
Скорость бёдрами всё быстрее и быстрее у неё. С «осторожной» на «максимальное пробуждение» переходит.
— Ты чего? — спросил её Боря, очень в глубине души за Олафа переживая.
Уже в сны пробрался и подсознание с совестью на пару разрушает.
Но Лидия о том не знает. Скачки не прекращает, шепчет только быстро-быстро:
— А я проснулась, смотрю ты мечешься чего-то, просишь флаг вытащить. Ну я и вытащила его из-под одеялка. Гляжу — отличный флагшток. Стоит, покачивается. Засмотрелась даже. Ну я и зацепилась за него немного, пока перелазила, — призналась дева с ходу. — А зачем лезла уже и забыла-а-а.