Вина в холодильнике нет. Только морсик. Алкоголь не любит. Сама пьянить умеет. Только постараться надо. Мужчины ценят энтузиазм женский. Если умные, конечно. А дураков ей не надо. Дурака любого папа по заказу приведёт в тот же день.
Да пусть только попробует!
Этот вроде умный. Борщом накормлен, но не жаловался. Да и она в ударе. Рецепт глянула. Скорую вызывать не пришлось. Отстиран до каждого пятнышка ещё, поглажен. Над бельём покорпела, а сам предварительно приласкан. А теперь можно и соблазнить. Только уже как следует. С чувством, тактом, расстановкой. Так, чтобы жить захотелось… Но исключительно с ней!
Боря как сидел, так и встал… Но не весь.
Вроде бы куда ты там опять реагируешь? Снег идёт, успокойся уже. Ан нет — старается же дева, чувства стыда перебарывает. И даже без бокала в атаку пошла. Оба понимают, что морс вкуснее гораздо.
Пока Боря думал о вкусовых пристрастиях, в него последовательно прилетел белый топик, затем на плечо повесили розовый бюстгальтер, пахнущий молоком и мёдом. А пока рассуждал про себя, учатся ли девушки-студентки из филфака стриптизу дополнительно или он у них в голове по умолчанию встроен как опция при поступлении, на выпуклости его сразу и шортики джинсовые прилетели. А от шортиков тех одно название. Полоска скорее.
Глядя на нагую спину девы, концентрируя внимание на пальчиках маленьких, нежных и ухоженных, что по бёдрам себя гладят и под трусики тонкие норовят залезть, Боря вдруг понял, что образ немца с флагом поменялся. Радужный на белый сменился. А затем растаял вовсе. Да и какая бабка может быть в кипятке, когда трусики вдруг вниз нырнули, а Лида наклонилась?
Боря невольно звуки издавать начал нечленораздельные. Второе дыхание открылось. Магма потекла между ног, засвербело в главном инструменте. И словно желая его полностью победить, Лида пола легко коснулась ладонями. А пока он на губы с заднего плана смотрел зачарованно с каплей блестящей в свете люстры починенной, девушка добила его основным доводом, попой елозя:
— Борис, а вы уверены, что хотите на улицу идти? Я, конечно, могу ошибаться, но что-то мне подсказывает, что вы не прочь послушать Бальмонта в моём исполнении. Признаться, честно, ради вас я готова даже воспроизвести «Огонь» хоть задом наперёд! Но пока условие не поставлено, есть там у меня такие любимые строки.
…Огонь в своем рожденьи мал,
Бесформен, скуден, хром,
Но ты взгляни, когда он, ал,
Красивым исполином встал,
Когда он стал Огнём!
Огонь обманчив, словно дух: —
Тот может встать как тень,
Но вдруг заполнит взор и слух,
И ночь изменит в день…
Она говорила и говорила, вращая бёдрами в наклоне. В ушах Бори немного фонило. Сознание тормозило не минималках, сытое и довольное от тепла.
На капельку на губе засмотревшись, Глобальный услышал лишь отдельные слова: «задом» и «встал». А когда точно расслышал команду «встать», поднялся.
— Борис, чего же вы медлите? Видите, как пылает мой горн⁈ — на что-то намекала она, а чтобы долго не думал, начала приказы уточнять. — Изведайте же моего огня! Ощутите моё пламя! Ибо суждено нам сегодня познать и огонь.
С тем заявлением Боря скинул штаны и уже собирался пристроиться сзади. Но Лида возобновила сопротивление и снова начала крутить аппетитным задом в танце.
Тем она добила всякое желание идти к психологам и жаловаться на немцев и старушек. Теперь завоёвывать надо, так сразу не попасть, если не схватить. А если хватать, то это уже харассмент.
«Или хер с ним?» — прикинул внутренний голос.
— И когда соберём мы ворох любовных утех и погрязнем в отношениях, всякому сможем сказать с ходу, что прошли через огонь, воду и познали медные трубы, — вещала в наклоне Лида так же, как с трибуны. — А будь иначе, каждый нам — враг. Ибо мы — едины. Так познаем же истину в единстве!
Боря задумался, глядя на алый конец. Почти раскалённый. Что она конкретно хочет? В зад зафинделить, намекая на горн? Или вагина вполне себе неплохо разогрелась и тушить её прежде нужно? Вроде понятно, что хочет. Но что конкретно⁈
— Ибо я прошу вас взять меня там… где не светит солнце, — пылко добавила Лида и замерла в ожидании чуда.
«С козырей ходит!» — тут же заявил внутренний голос и добавил в сомнении: 'А может, она просто взяла перерыв перед новой порцией литпросвещения?
Раздумывая над тем, Боря только на кончик пояса халатика посмотрел, что торчал из кармана штанов спущенных.
Идея пришла мгновенно! Подхватив его, разогнул деву страстную и рот завязал в два счёта. Не сильно, (чтобы не дай бог больно), но теперь только мычать могла.
А Лида нет, чтобы возмутиться сразу, поясок развязать, выплюнуть и дать по лицу. Не шелохнулась даже. Только глаза таинственно загорелись. А рот в улыбке довольно расплылся, насколько возможно.
Тишина завладела комнатой. Боря, инициативу в тот же момент перехватив, повернул деву, снова наклонил, но уже чтобы руками в диван упёрлась и давай транслировать ей сзади образы горна, огня и пламени разом. А чтобы точно не прогадать с желаниями распутными девы начитанной, мизинчик облизнул и следом засунул. Туда, куда обычно нельзя, но если очень хочется, то можно.
Тут то Лида и поняла, что начинать нужно с малого. А к большому перейти всегда успеет. И столько в ней сразу лавы от этих ощущений скопилось, что по ляжкам потекло лишнее.
Следом так хорошо стало, что ноги невольно задрожали.
— Нихуасбепздц! — крикнула она что есть мощи и вдруг поняла, что никто при этом не глохнет.
Решение с завязанным ртом мгновенно обоим по душе пришлось.
Одна уже не сдерживалась и мычала в голос до хрипотцы, а второй только темп наращивал и больше не переживал за здоровье соседей.
Всем хорошо.
Боря не отпускал и даже не думал останавливаться. Раз пропустил сеанс с мозгоправом, то лечиться через другую женщину надо. Надёжно чтобы, желательно с профилактикой простуды и иных заболеваний, распространённых в зимний период.
Значит, эта ночь будет долгой. Но главное — тихой.
Жить, так жить в удовольствие! Ибо всё познаётся в сравнении.
Глава 10Психануть, так психануть: начало
Олаф Мергенштольц неторопливо плыл на плоту, напевая тоненьким голосом арию гондольера. А «Ария гондольера» — это просто. Это же девять букв по горизонтали.
«И ответ известен — БАРКАРОЛА. Это же очевидно! Следующий вопрос!» — потребовал Глобальный, слушая песню:
Словно как лебедь по влаге прозрачной,
Тихо качаясь, плывёт наш челнок,
О, как на сердце легко и спокойно,
Нет и следа в нём минувших забот.
В небе заката лучи догорают,
Розовым блеском осыпан челнок.
Плыл немецкий сантехник в пилотке, тельняшке и кирзовых алых сапогах с подворотами. Модный, как иной петух в курятнике. Но вопросов больше не задавали. И отталкивался коллега почему-то не вислом, а гаечным ключом. А вместо паруса посредине странного плавсредства торчала телогрейка на мачте, но не трепыхалась.
«Видимо, ветра не хватает», — решил Боря и снова прислушался.
Час незаметно за часом проходит,
Дальше скользим мы по зеркалу вод,
Сердце, как волны, легко и спокойно,
Нет в нём и тени минувших тревог.
О, неужели на крыльях туманы
Утро с собою опять принесёт.
Присмотрелся Боря.
Да нет же, это не плот, это бабка! Только большая, посиневшая под цвет брёвен старых. Те мокрые, скользкие. Немчик может и поскользнуться.
«Даже хорошо, что спиной вверх бабка плывёт. Видно чётко откуда мачта торчит», — прикинул Глобальный: «Но что они задумали вместе с коллегой? Сговорились против меня?»
Едва Боря подумал об этом, как бабка начала переворачиваться, чтобы снова посмотреть на него рыбьими глазами.
Её право. Только Олаф от этого движения тут же тонуть начал, пузыри пуская. Но тонул не долго. У него ведь и свой флаг есть. Он сам себе — корабль. И как давай его доставать из заднего кармана, что сон как рукой сняло.
— Блядские гондольеры! — с этим возгласом Глобальный чуть не подскочил с дивана.
Пот на лбу, учащённое дыхание. Шесть часов утра. Привычка просыпаться рано работает даже тогда, когда только что лёг. Хочешь не хочешь, а организм привык и разбудит без будильника в любом состоянии.
Глобальный перестал быстро дышать, подуспокоился, потянулся немного, прислушался. Никого не разбудил?
Тишина в комнате такая, что ощущение уюта обволакивает. Мышцы расслаблены и не хочется двигаться. За окном метёт, завывает. И все природные инстинкты говорят — не ходи-и-и!
Хорошо просто не двигаться и ничего не делать, когда уже столько всего до этого переделал.
«Боря, ты что, дурак? У тебя форм-мажор. Не ходи-и-и», — шептал и внутренний голос-искуситель: «Сколько ты отжиманий от девушки за ночь сделал? Тысячу? А растяжка как же? не считается?»
Один глаз открыт, глядя на сморщенный потолок в свете проезжающих автомобилей. Ведь во сколько бы ты не проснулся, всё равно найдётся тот, кто встал ещё раньше.
Но второй глаз закрыт, чтобы обратно в сладкую дрёму нырнуть.
«Это всё-таки гнусно, когда приходится уходить от тёплой, вкусно пахнущей растрёпанной женщины, что возлежит под нагретым одеялком. И зачем идти куда-то прорываться в темноту? Решать какие-то вопросы в мороз? Вместо того, чтобы просто приспособить утренний стояк по назначению», — перечислил все плюсы внутренний голос и тут же добавил, как будто он за него. И ничего такого не имел ввиду, просто момент слабости: «Но надо. Это вечное надо, Борь! Давай, вставай, пока молодой. На пенсии отоспишься. Старики всё равно только спят. Или бесят всех, потому что не спят».
Боря открыл второй глаз. Надо!
«Давай, ты можешь. Но учти, только безжалостный человек без души и принципов, способен скинуть с себя маленькую нежную ручку и ножку, а потом подвинуть в сторону котика с груди на одеяле и вытащить ноги из-под собаки, которая примостилась сначала с краю, а потом просто забралась на одеяло сверху вместо носок, пока никто не видит».