Заштопав штаны, простирнув их вручную и повесив сушиться на батарее рядом с прочей одеждой, крановщик уже собирался разобраться со льдом и снегом на балконе почившей бабки.
«Ей уже не до уборки. Слишком уж закрутила городская жизнь. А затем, походу, вообще сорвало с карусели жизни! Держаться надо было лучше. А то и в бизнес идти. Люди из телевизора плохого не посоветуют», — подумал Стасян. Но в животе мыслителя от сохи заурчало протестующе.
Неудобно работать на пустой желудок. С шести утра крошки во рту не было, а уже обед. График, усвоенный в больнице и госпитале как бы намекал, что с ним шутки плохи.
«Кислота выделяется. Так что давай, что-нибудь переваривай, пока тебя не перевалили», — мог бы сказать и внутренний голос крановщика.
Стасян почесал раненную булку, скривился и залез в холодильник. А там кетчуп и валидол только. Фигурка ещё пластиковая пингвинчика стоит на полке. Маленькая и с подносиком на руке. Игрушка старая, из киндер-сюрприза извлечённая пару-тройку десятилетий назад. А на кой хрен ей в холодильнике рабочем делать — пойди разбери.
«Может заговор какой на удачу. Бабка же!» — подумал крановщик.
В морозилке также оказался промороженный насквозь кабачок таинственного тёмного цвета. Валялся он так долго, что в баклажан превращаться начал.
«Эволюционирует», — прикинул Стасян: «Возможно, его ещё при Андропове заморозили, да так и забыли. Хотя холодильник уже явно постперестроечных времён. С иностранными буквами на двери… Минского производства».
Так и не решившись ничего брать из холодильника, крановщик снова посмотрел на евро. Чего тут думать? Одеваться надо и идти менять деньги, продуктами затариваться. Это понятно.
«Чем больше кушаешь, тем больше сил», — точно знал Стасян.
Городские почему-то не держат солений-варений в подполе. Хотя бы потому, что подпола того нет в квартирах. Да и картошки мешок-другой (или какой капусты кочан) по тёмным углам у них не залежится никогда.
«Что за люди?» — уже почти расстроился насчёт городских крановщик.
Но на всякий случай по шкафам пошарил на удачу. И тут же наткнулся на консервы. Кошачьи. Перепутать сложно — на картинке кот изображён с толстой, довольной рожей.
«Видимо, кастрированный», — подумал Стасян: «Деревенский кот довольную морду корчить не будет. Он всегда осторожен и смотрит на тебя с плохо скрываемой ненавистью».
Гость осмотрелся. Нет кота вроде. И кошки нет. А котят так обнаружил бы своим чутьём внутренним. Ибо слабость у него к маленьким пушистым комочкам. С детства мимо не пройдёт, всех домой заберёт. Им много не надо.
Ну а что батя потом или мамка топят, или раздают, то дело десятое. Главное — благородство.
— Кыс-кыс-кыс, — на всякий случай сказал Стасян, но никто не откликнулся.
Запах вроде есть кошачий по квартире, но лекарствами сильнее пахнет и всё перебивает. Взять хоть же тот же валидол. Им словно все стены пропитаны. В обои старые, потускневшие въелся и хоть ремонт делай. А заодно линолеум пожелтевший от времени отдирай. Но ремонт вроде никто не заказывал. И удовлетворённый тишиной в квартире, крановщик открывашку из-под столешницы достал, и со спокойной душой вскрыл консервы.
Принюхался. Пахло старым говном и тушёнкой разом. Как на плацу у поля летом рядом с полевой кухней. Но голод оказался сильнее. И решившись на эксперимент, крановщик лизнул трофей.
«А на вкус вроде ничего так, ещё и с соусом. Жить можно!»
Картинку только снял и в ведро мусорное выкинул, чтобы не смущала образом. А без обложки — еда как еда.
«Кошки они-то как раз не дураки. Что попало есть не будут», — точно знал раненый в мягкое место мужчина.
Был у него, правда, в деревне кот, который огурцы ел. Те и проклюнуться порой не успевали. Но самого кота в отместку тоже съели. Завистники. Варианта всего два: либо огурцы скинулись, устав от зелёных смертей в самом расцвете сил, либо кафе «Егорка пирожки в начале деревни» теперь пекло с начинкой из всего, что поблизости бегало.
Вставив вилку в консервы, Стасян задумался над превратностями жизни и уже за стол собирался присесть. Но в дверь требовательно постучали.
Крановщик как был в халате на голое тело, так к глазку и подошёл осторожно. Глянул. А там девушка стоит невысокая и в очках с толстыми линзами. И с другой женщиной на периферии разговаривает.
Обе на вид молодые, в пальто, берете и шапке. Но та, что в берете, посуровей на вид, да и таз покрупнее. Устойчивее по жизни, вроде как. А молодую как ветром шатает. Бледная. Зато кожа — кровь с молоком.
«Такие рыжие хоть и сгорают на сенокосе первыми и потом сметаной мажутся, но зато говорят, в постели — огонь. А всё потому, что в теньке сил набираются», — точно знал Стасян и не будь дураком, через плечо только трижды сплюнул тихонько, чтобы на ведьму какую не нарваться.
Он уже собирался вернуться за стол и откушать как следует, забыв про обеих разом. Всё-таки все проблемы в жизни от женщин. Особенно от молодых и красивых. Надо просто сесть, поесть, и ни о чём не думать. Разве только о том, полить ли кетчупом обед? Воняет, хоть нос зажимай.
«Может, кошки всё-таки отупели и уже собаки правят миром, не привлекая внимание человечества?» — но додумать не дали.
В дверь снова застучали. И самая молодая рыжая девушка даже сама в глазок заглянула, отчего их глазища на миг встретились.
В сердце кольнуло!
Глазок тот глаз увеличил в разы, ещё и очки добавили резкости. Отчего Стасян на радужную оболочку на миг посмотрел и от удивления её глубины «ой!» сказал.
Сказал только как следует. По-мужски. По ту сторону, конечно, услышали. И давай снова стучать. Стучат и стучат. И не помогает большая толстая дверь ничуть. Потому что дверь-то поставили, а про звукоизоляцию по периметру забыли.
«Даже порог плохо замазан. Сквозит из всех щелей», — посетовал гость.
Понимая, что скрываться дальше бесполезно, Стасян пожал плечами и дверь ту распахнул. Всё равно ключей нет и замков внутренних не предусмотрено. За ручку дёрнут если — сами зайдут.
Боря с ключами ушёл. Замки бесполезны.
— Ой, здравствуйте, — раздалось от девушки в шапке сразу. Той, которой в душу заглянул.
Ведь глаза — это зеркало души. Даже если то зеркало запотело или брагой залито, не важно.
«Классики херни не скажут, да и дизлайка им давно не поставить», — понял Стасян.
— Хай, — почему-то ответил крановщик, как владелец евро и остро пожалел, что луком не заел.
Изо рта как из помойки пахнуло. А всё долбанная подлива в консервах. Такую и не всякий чеснок перебьёт.
— А вы верите в бога? — продолжила она, улыбнувшись и поближе к груди книгу объёмную прижимая вместо респиратора.
Очки только поправила на переносице. Не запотевшие, но лоб взмок от духа. А может и от нервов. Всё-таки женщины — существа загадочные и таинственные. И мама часто говорила сыну, что любят они точно таких же загадочных мужчин. Потому Стасян как стоял в халате с кошачьими консервами в руках, так и застыл. Если молчать, то человек-загадка.
Девушки улыбаются только. Ничего не изменилось внешне. Только член из-под края халата сначала торчать начал, потом даже топорщится вздумал. Уж больно девушка хорошая! А из ласки по жизни только кошки. Да и тех самих гладить приходится. А как когти выпустят в ответ, так уже бой вместо прелюдии получается.
Но Станислав, как его метко называла мама, когда лицо зелёнкой мазала, кошек любил не панинской любовью, а простой, человеческой. И точно знал, что если девушки в старости котов заводят, то сам он наверняка умрёт с кошкой в обнимку.
«Эта шерстяная шкура ведь даже скорую не вызовет. Еще и возмущаться начнёт, что не покормил по причине смерти скоропостижной», — взгрустнул крановщик.
Решив, что до старости прям тянуть не стоит, (сердце уже сейчас из груди выпрыгивало), Стасян консервами лоб почесал и ответил вполне по-философски, но почему-то с акцентом:
— Не важно, верю ли я в бога. Главное, чтобы он верил в меня, — добавил он с заточкой аристократа, получившего по роже лопатой, оттопырив при этом мизинчик на вилке и удерживая кус чего-то лишь отдалённо похожего на мясо.
Всё-таки у него кот «британец» был. По матери. Ну а что по отцу — дворовый, так кто об этом знал? Хвост пушистый, репейники собирает и хватит на этом играть в родословную. Если про человека говорят — «главное, чтобы человек был хороший». То котику и этого не нужно. Он просто может быть. Как факт. И всем вокруг хорошо.
Глаза девушки тут же округлились. То ли богохульника увидела, то ли халат топорщится начал очень явно. А может и британцы ещё удивляли. Те же страшные все, как смерть со своими неровными зубами. И лица словно в центрифуге побывали.
Но отступать перед трудностями девушка не любила. Потому и поселились на районе с кочующей сектой свидетелей последних дней старейшины Алагаморова.
Бизнес есть бизнес.
Женщина в берете так сразу из-за двери выскочила, перестав соседей в глазок разглядывать, как бесперспективных. Унюхав сюрстрёмминг и заслышав акцент, она тут же решившись напомнить напарнице, что понаглее надо быть с такими людьми. Всё-таки иностранцы. Это свои — олухи. Улыбнёшься такому, он и растает.
Но итог один — всё равно все в аду сгорят, кто не из их общины. А пока не сгорели все, кого старейшина не целует наедине при причастии, ухо востро надо держать со всеми. Пусть доживают последние деньки охламоны, как хотят. Они истинной веры не познали и способны лишь нервировать членов общины, которые точно в рай попадут. У них так уже заказано.
Аналитика старшей по паре работала как надо. Она же и подсказала, что если у грешников деньги на дверь толстую есть, то на храм божий точно найдутся. Ну или хотя бы на лавочку возле него. Тут уж как повезёт разжалобить. Ведь с собой на тот свет много не заберёшь.
Стасян кашлянул. Не то, чтобы его прошибло от запаха гипотетической консервированной сельди. Он и не таким незамерзайку закусывал, (пролитую по лому с электролитами). Но как выскочила более опытная женщина в делах НЛП-милостыни и гипно-убеждения и толкнула подругу, так замешкался. А та ещё главное, чтобы сразу цыганский эффект попрошайничества выдать, как давай воздуха в рот набирать, чтобы посильнее возмущаться начать… Но осеклась сразу. Глаза без очков только за нижний край халата зацепились. А там багровое что-то торчит, однообразное. На фоне зелёнки на ноге.