«А то грустный какой-то».
Но и в этот раз не сработало.
«Ходит, как в воду опущенный. А зима, заболеет же!» — переживал внутренний голос.
— Стасян, заебал. Что случилось? — наконец, не выдержал кореш напряжённого молчания.
Лучше сразу насчёт Дашки поговорить, разобраться по ходу, чем молчать и тянуть волынку.
— Боря, я же влюбился, — объяснил тот, пакеты в автомобиль пихая.
На деньги он даже не взглянул, сразу сунув в карман. Что дали, что нет. Крановщик в этот момент выше этих условностей был. Словно решил жить как птица — свободным от меркантильного, но с духовными расправленными крыльями.
«Сразу видно, раз ебало недовольное у рабочего человека при виде купюр в своей ладони, значит, душа болит», — объяснил внутренний голос Борису.
А тот и спорить не стал. Попёрло у Глобального! В удачу как окунули. Едва к микроавтобусу подъехали, как тот не только сигнализацией все двери открыл, но ещё и мотор завёл… Сам!
Боря обошёл вокруг в удивлении даже. Всё на месте до последнего колеса и зеркала бокового. Как откопал, так и стоит. Отогрелся на солнце только, ещё и снега на нём почти нет. Новую порцию пурги намело, но благополучно ветром сдуло.
Обрадовался Боря, Стасяна без опасений за руль усадил, подбодрил:
— Стаян, ты давай, хернёй не страдай. На Дашке свет клином не сошёлся. Сейчас тачку перегоним и в дурку твою рванём на медкомиссию. Плюс-минус пятнадцать минут погоды не сделают. А там видно будет.
Вздохнул крановщик тяжко, да не стал ничего объяснять. Он же внутри переживал, снаружи не видно. Просто как глаза закроет, так чмоканье слышит. И в ушах одно и то же имя повсюду слышится. А на губах одно лишь имя — Глория.
Суть да дело, поехали мини-караваном в дальний гараж отцовский, чтобы на зиму рабочий автомобиль консервировать. Гораздо проще дорога до гаража стала к обеду. Раскатали грузовики у остановки, да уплотнили мужики на своих легковушках кто как.
Без машины в городе какая жизнь?
Пока перегоняли автомобиль, таймер сдвинулся. Боря рассчитывал вернуться в квартиру к Кристине уже не через полчаса, а через часик, но если ещё в дурку заезжать, то это ещё полчаса. Ну да ничего не поделаешь. Стасян рядом опять грустный сидит. Молчит. Так в молчании до самого заведения для душевно больных и морально выздоравливающих и добрались.
«Может там и таблетку какую от души назначат», — прикинул Боря, на телефон свой внимания нисколько не обращая. Тот звонил без умолку, но большинство номеров неизвестны.
Пока Стасян пошёл справку оплачивать и в очереди получать, сантехник на лавочку присел в ожидании. Но его оттуда быстро попросили. Народу в коридоре — тьма. Пришлось в приёмное отделение пересесть. Там как раз тишина и благодать. Кроме уборщицы никого. А розетка — рядом, пожалуйста. Под пылесосы вывели после ремонта. Да пылесосы выдать забыли.
Под ритмичные взмахи тряпки Боря и отключил телефон подаренный, вставил зарядку в старый, а заодно туда и симку старую переставил.
Теперь номера потеряют свою таинственность и во вполне понятные «Наташка», «Дашка», «Яна» и прочие «Ирина Олеговна» перейдут.
«Этой ещё вообще член нужно подарить», — напомнил внутренний голос: «Да лучше побольше. А за ним ещё к бате стоит сгонять на участок. Самого батю тоже неплохо бы услышать и хлебом снабдить… Ладно пакет провизии ему завези, он и рад будет».
И пока возился Боря с телефонами, вдруг услышал речь немецкую вдалеке. Как будто порнуху рядом снимают в смежном с приёмным отделением. Проход туда открыт настежь по причине мытья полов. А уборщица удалилась с вёдрами воду менять.
Сантехник уши навострил, приблизился. А немецкий только громче раздаётся. Сложно его с другим языком перепутать. Как будто лошадь с набитым овсом ртом кашляет.
Глобальный осмотрелся. Никого. И в отделение приёмного покоя без опаски шагнул. Помещение ближайшее вроде закрыто, а вроде и нет. После нового ремонта двери старые оставили. Красили летом. А те зимой усохли и щель в палец образовалась. Не закрываются двери полностью.
Боря снова приблизился и в щель ту заглянул. А там мужик сидит в смирительной рубашке на кровати. Связан, но ноги свободны. Колени под себя подгрёб и качается. То лбом в подушку тыкается с вопросом «баня или сауна? Баня или сауна⁈». То головой качает из стороны в сторону, спрашивая на немецкий манер что-то вроде «быть или не быть?».
И мужик подозрительно знакомый, с лысинкой блестящей.
— Твою мать, Олаф! — воскликнул Боря и в палату без задней мысли вошёл. — Ты чё тут забыл?
На него тут же шестеро с кроватей смотреть начали. Все в сонный час послеобеденный тихо сидели. Санитары и расслабились, на обед отойдя. Но с другой стороны, и предмета для обсуждения особо не было. А как новенький появился — загалдели сразу.
Один давай ему про контрнаступление и манёвры рассказывать при преимуществе в воздушных силах и атаку с космоса, если потребуется. Да только чем атаковывать — не уточнил.
Другой кричит, что масоны доллар на юань меняют, и на крипту налегать нужно, как на самый надёжный инструмент влияния свободной мировой общественности на Мировое Правительство.
Третий заявил пылко, что раньше лучше было, а как сейчас — не ясно, но точно хуже.
Четвёртый молчит, но покрывало над ним дёргается где-то в районе паха. И видно, что занят человек, но общественной движухе рад и одобряет разом.
Все что-то говорят или делают разом, отметил Боря. Только Олаф продолжает качаться на кровати и с подушкой разговаривать.
Сантехник к нему поближе подошёл. Плеча коснулся. Не узнал, может?
«Что руки связали, это ничего. Он и раньше то ими особо не работал. Главное, чтобы голова на месте осталась», — прикинул внутренний голос: «Ну или чем он там раньше думал, когда в Россию собирался на заработки?»
Боря только языком поцокал, но внутренний голос добавить ничего не успел.
Рядом только мужик подскочил, принялся раздеваться и кричать:
— Они же всё распыляют! С самолётов! Ночами. Мы же все болеем, кашляем. Аж устали. А они там себе сидят и радуются. А всё почему? Потому что вакцина — яд, а прививка — западня. Все мировые чипы ушли на микро-чипирование, вот и дефицит! Нам же когда жидких терминаторов ввели всем сразу, мы от божественной сути и обнулились на раз. В рай нас больше не возьмут. Это уже как пить дать. А выпил я за свою жизнь не мало. А тут иду в магазин — белый снег. Иду обратно — жёлтый. Распыляют же? А? Нет, ну распыляют же!
Боря от мужика отвернулся, теряя нить разговора и снова Олафа внимание попытался привлечь.
— Коллега, ты чего? Под лекарствами? Тебе вкололи что-то? Олаф! Очнись!
Пациент с видом блаженного лишь на миг повернулся к Боре. Окинул невинными глазами, в которых мелькнула искра осознания.
И сказал, а может быть даже спросил:
— Это что получается, хуй хуйни хуёвее? А как я это им переведу? — и попытался за нос себя лизнуть, но не вышло. Тогда Мергенштольц тут же добавил. — О, не-е-ет! Моя песенка спета. Но кем спета? Я, знаете ли, песен не заказывал. А вдруг ещё и ди-джею платить придётся? А у меня и денег нет. Дворник слямзил, а я виноват!
— Что ты несёшь, Олаф?
Напарник не ответил, засмотревшись на мужика, над которым покрывало дёргалось, дергалось, да перестало. А мужик только на бок повернулся и отрубился с видом человека, жизнь познавшего.
«Кто понял жизнь, тот не спешит», — заметил внутренний голос.
Едва Глобальный поборол желание подзатыльника Олафу отвесить, как из угла снова псих подскочил. Кинулся к Боре и снова давай кричать в стиле «нет, ну вы видели?»
— Нет, ну разве это молоко? — сказал он проникновенно. — Да я его с огурцами жрать могу! А разве это огурцы? Да они даже в жопе не маринуются! ГМО и глютен один вокруг. Ещё и смазаны козюлями, чтобы дольше хранились. А я чего? Я за правду! Я за народ! Я от народа!
Боря, стараясь не слушать психов, Олафа за плечи только взял, встряхнул:
— Мергештольц, ржавые ты пассатижи! В себя приди!
Но Олаф словно загрустил. Видимо тому факту, что покрывало больше не дёргается.
— К тебе там жена прилетела! — заявил Боря. — Как там её… Христина?.. Точно. Кристина! Делать-то что дальше? Куда мне её теперь засунуть?
Олаф сморщил лицо, посмотрел в потолок и сказал:
— Нет, когда по тысяче за кубометр газ был, я ещё тянул, когда по две — прогорал, а как по три стал — заочно развёлся.
— Что за чушь⁈ — не понял Боря, начиная уставать от этого представления.
Олаф подскочил резко, едва с кровати не упав. И добавил речитативом, на распевках, как будто в хору упражнялся:
— Как не мер-е-е-й, не воро-о-очай, ху-у-у-й пизды-ы-ы всегда-а-а коро-о-оче!
Боря за ворот его подхватил тут же, чтобы в себя пришёл. И вопить перестал. Но тут в палату уборщица вошла. И морально-воспитательные процедуры пришлось свернуть.
— Эй, ты что тут забыл? — заявила она новенькому, не привязанному и в верхнюю одежду одетому.
— Да мне этого дебила забрать! — ответил Боря. — Сидит тут прохлаждается, симулянт чёртов! А мы его всем городом ищем. На работу не хочет идти, гад!
— Шпрехен зи дольч! — крикнул Олфаф. — Шпрехен? Нихт?
Уборщица ведро поставила, подошла, присмотрелась и с нарастанием спросила:
— Чего-о-о?
— А зачем козе баян, спрашивается? — тут же ответил Олаф. — Найн боянен, фройлян давай! Фройлян зер гуд! А коза — нихт! И баянен — нихт!
И без зазрения совести бабку в щеку поцеловал.
— Ах ты шляпа немецкая! — уже за шкирку подхватил его Боря.
Симуляции симуляциям, а бабушек трудовых обижать — не позволительно. Но бабка-божий одуванчик и сама не робкого десятка оказалась. Подхватив тряпку, немчика по всем сусалам и прописала. А тот как получил, лыбится только, как будто дюжина гурий его маслом мажет. И всё грудью обширной.
Мужик ещё рядом снова повернулся к ним и давай дёргать под покрывалом.
«Вот же ненасытный», — невольно подумал Боря и сам добавил напарнику, но лишь словесно. Сложив дважды два, всё ведь просто получалось. Симулирует в сильной зависимости от рыночной экономики!