— Она же это… поторопилась просто, — поставил и свой диагноз Кишинидзе. — А я протормозил… Я же это… думаю!
— Мужика у неё просто хорошего нет, — добавил Стасян и зацокал осуждающе. — Сеня, знаешь, как раньше утопленников англичане спасали?
— Не-а… Гуголь, как? — почти капитан устремился к телефону и тоже зацыкал. — Ай, бля. У меня же кнопочный.
— В жопу дым вдували, — ответил без всяких интернетов крановщик.
— Ну… дыма у нас нет, — развёл руки в сторону один собеседник. — Я последнюю выкурил.
— Так что просто… вдуй ей! — тут же посоветовал другой.
— А вот это идея! — тут же нашёл важную точку соприкосновения со Стасяном Арсен. После чего даже драться расхотелось. Желание «небольшого перелома собутыльника на лице» на «серьёзный разговор опосля» сменилось.
Боря посмотрел на обоих с лёгким недоумением. Вот вроде люди по жизни, а как выпьют — упырь на упыре. Только один дырой в сердце прикрывается, а другой дырой в голове, в которую сколько не заливай, всё вытечет.
Если Кишинидзе ещё мог гениально произносить тост из одной-двух фраз, то с каждой новой минутой за столом ему становилось всё тяжелее формулировать общий мыслительный процесс. Но он не сдавался, только картошечку проклинал и притрагивался к ней всё реже и реже, «чтобы не травануться».
— Борь… давай, а? — сделал новую попытку тот.
— Я не пью! — напомнил сантехник. — Не то, чтобы ЗОЖ, прямо. Но оно же… невкусное! Давайте я лучше сока, а?
Оба корешка зубами заскрежетали. Как по сердцу мужикам резанул. Есть слова боли, а есть — выражения. В мужском лексиконе их выбор не велик, но в него в обязательном порядке входит «я не пью», что по уровню мужского коллективного удивления сопоставимо с «я беременна», когда слышат подобное от любовниц.
— Поломал клише, слесарь ссаный, — скривился Стасян и пучок укропа за ухо Кристине сунул.
Шутки ради.
А та только улыбается. Чистая и со свалившимся на пол полотенцем уже сидит.
Боря отметил, что пока только с головы полотенце свалилось. Пока есть пространство для манёвра. Но поясок на халатике тоже всё слабее и слабее. А дальше — не отбить даму. Откачают сами… как смогут.
«Как бы чего не вышло», — добавил внутренний голос Борису: «Без косметики, конечно, на любителя. Но русские корни бабушки спасают ситуацию. Ещё пару поколений будут обладать женственностью. Так что не знаю, что там за проблемы у Олафа. Зря он так с дамой».
Отмечая, что порой можно пооткровенничать только с внутренним голосом, когда друзья вокруг дебилы или бухают, (а то и бухают как дебилы), Глобальный взгрустнул.
— Боря, это ты раньше не пил, — уточнил Кишинидзе, пучок укропа убирая от дамы и им же зажёвывая. — А теперь одной ногой в этой… как её…
— Могиле? — подсказал Стасян, мелко икнув. Тут же повторил процесс.
— Какой могиле? Дурак, что ли⁈ — забурчал почти капитан. — В замужестве он! Или как его, сука… супружестве! А ты вообще — человек-говно. Скоро двадцать пять, а женщине ещё кольцо не надел!
— Не надел и не одел, — вздохнул Стасян, согласно кивая и снова мелко икая. — И не обул!
— А дальше что? На самокате на границу поедешь? К этим… этим самым? — поинтересовался Арсен и на всякий случай уточнил. — Среди тех, кто… действительно?
Если бы картину можно было описать смайликами, то Стасян из улыбающегося смайлика мигом обернулся унылым. Так как на самокатах никогда никуда не собирался. Хотя бы по причине их отсутствия на селе.
Боря тоже округлил глаза. Поженили заочно, это понятно. Но не помнил вроде, что дарил кольцо Лиде лично. С другой стороны, майор Гусман тоже не просто так ляпнул про свадьбу. Значит — надо!
Припекает им там. А ему теперь выкручиваться.
«Они же и взад всё отыграть могут. Отмотают показания и всё, запасайся вазелином», — добавил внутренний голос в целях устрашениях: «Так что женись и не выёбывайся, Борь. А то хуже будет. Лепка из хлеба, конечно, развивает мелкую моторику рук, но что-то мне подсказывает, что в фильме про тюрьму со Сталлоне те кадры, где показывали лесоповал с комарами, вырезали не зря».
Находясь в сумбуре чувств, Боря дал слабину на лице. Показал, что задумался. Чем тут же проиграл мужикам тактически. И был мгновенно повержен стратегически.
— Ты что, плохо слышал? Папка её уже на свадьбу настроился! — заявил Стасян, переводя от себя внимание на друга по совместительству.
Подняв стакан, крановщик даже вручил Боре прямо в руку.
— Так что давай, за новую жизнь. За чувства. Ну и за детишек, конечно. Побольше только сразу делай. Картоху будет кому копать. Должно же быть нормальное семейное хобби, пока штаны не начали подворачивать.
В больное место Глобального словно прилетела ракета. А со скоростью гиперзвука или выпущенная из рогатки, уже не имело значения. Он просто взял стакан, как одинаково взял бы графин, автомат и банку сгущёнки и тоже посмотрел на холодильник.
Но там пока лишь ржавчины полоска, шероховатости краски и времени длань. А до кратеров Марса пока далеко. Не видно!
Друзья не сдавались. Иначе зачем нужна дружба?
И змей-искуситель Кишинидзе только подлил яду в кровь, заявив:
— Ой, а мама-то как будет рада… Да, Борь? Давай, за маму!
«Сука же ты», — хотел сказать Боря, но сдержался.
Стасян ради такого случая даже поднялся, едва макушкой люстру не сбив.
Крановщик, покачиваясь, добавил, поддерживая коллективный порыв:
— Желаю тебе охуевше… в смысле охуённой тёщи! Чтобы всё у вас было по пиз… в смысле пиздато! Не такой уж ты и хуеп… охуев… Хороший ты, Боря, человек, в общем.
Кишинидзе сразу загудел одобрительно. Стасян добавил ухмылку.
«Почему мы вообще дружим?» — пытался понять Боря, но на ум ничего не приходило.
Желая быть последовательным в своём выборе, он хотел вернуть стакан на стол и уйти с кухни, не доводя до конфликта.
«Правильно, чего с долбоящерами спорить?» — поддержал внутренний голос.
Но тут телефон крановщика загудел. Мутным взглядом Стасян скользнув по дисплею, хмыкнул. Следом потёр лицо, магическим образом избавляясь от икоты и головокружения. А когда зрение сфокусировалсь на надписи, дёрнулся, как будто подгружая опцию глубокой заморозки. Чем мгновенно поставил алкогольное опьянение на паузу.
Присев, уже трезвым как стёклышко голосом, ответил в трубку:
— Да, мама?
Кишинидзе с Борей переглянулись. Почти капитан тоже временно поставил стакан. Тосты то были, есть, и будут есть, а мама — это святое.
— Станислав Евгеньевич Сидоренко информацию к сведению принял… Да, мама… Скоро буду, — тем же идеально-трезвым голосом, как будто сидел и пил воду с глубин Байкала, добавил Стасян и отключил трубку.
После чего потёр нос и снова взялся за стакан. Но уже неспешно и почти осознанно.
Таким же прозвучал и его голос, разъясняя важный момент:
— Всё, мужики. Повестка пришла. Мобилизуют… завтра в военкомат.
— Зимний призыв? — удивился Кишинидзе.
— Какой тебе зимний? — буркнул Боря. — Он уже служил. Это… другая мобилизация. Та что, необходима, а не просто нужна. Всё, кончилась покраска травы. Не нужно больше ломом подметать. Теперь всё взаправду… Ну или как сейчас говорят — Za правду! Какой патриотизм без латиницы-то?
Кишинидзе замер, поражённый глубиной мысли.
Замер и Стасян, обдумывая ситуацию.
— Не, ну а чё? Пойду, — немного подумав, добавил крановщик. — Мотострелки за лентой нужны. Не в велосипедные же войска вступать. Я ж не конь педальный. Я рысак стремительный! Да, Борь?
Тут внутренний голос и заявил Борису то, что доселе было скрыто от размышлений: «А ты чего? Думаешь бывает, но не с тобой? Так ты же следом пойдёшь! Раз уволили, брони больше нет. На раз-два найдут и подпишут. Родине надо, отвечай — есть!»
Рука сантехника сама от той мысли стакан подхватила. Но следом улыбка наползла на лицо. Везде надо искать светлые стороны. Как минимум, попутешествует.
— Хуйня-война, главное — манёвры, — ответил Боря, понимая, что уже не отыграет назад со стаканом. — Прорвёмся, мужики!
Мгновенно пьянка по настроению только что превратилась в проводы. А это уже — повод железобетонный. Как осознание того, что фашизм не пройдёт. Как чувство Долга, покрывающего все мелкие долги по кредитам и ипотекам, как страх умереть, пытаясь выжить.
«Как смех над теми свалившими, которых мы несмотря ни на что называем своими, сколько бы они нас не поливали говном», — добавил пылко внутренний голос.
Рука как-то сама поднялась. Рефлекторно. Мозг не думал. Само сердце попросило, глядя на растерянного крановщика. Протянув поднятый стакан первым на середину стола, Боря встретился с вечерними поклонниками Диониса с чуть обожжённой щетиной.
Теперь уже все хором сказали «дзинь» и резко превратились в собутыльников.
Если после первого же глотка Боря на рефлексах хотел изрыгнуть пламя и взреветь драконом, то предприимчивый Кишинидзе вовремя подхватил под локоть, распознав тот порыв.
— Допивай! Не время для слабости!
Попутно почти капитан и сам опустошил стакан до дна. Не отставал и Стасян, вроде бы только пригубив, а — нету.
Три оплавленных стаканчика почти хором водрузились на стол, как знамя человечества на Марс, что когда-нибудь тоже сообразит на троих в смысле цивилизаций, и собрав сотни тонн полезного груза, полетит следом за роботами на первую обитаемую станцию.
«Чтобы и там всё засрать своей цивилизацией», — закончил мысль внутренний голос, пока ещё удавалось рассуждать.
На секунду чётко разглядев контуры космического корабля в трещинах на холодильнике, Боря понял, что не может дышать. Огонь по пищеводу сказал «давай ты сразу меня пересадишь», а шум в ушах добавил «ну теперь либо служить, либо жениться».
Но Кишинизде умереть не дал. Хлопнув по грудаку слегонца костяшками, он протянул в тут же приоткрытый сантехником рот недоеденный укроп и заявил:
— Ты занюхивай, занюхивай.
Вместе с запахом укропа Боря задышал, как откачанный на берегу утопленник. А потом зажевал. Пошло. Потом — поехало.