тору перезвонить. Ну а Леся отмоется, и завтра на работу выйдет — устроит всё. Просто без решения ситуации потом так и будет выносить ему мозг каждый день с этим Антоном сраным, пока сама в Альбертовну не превратится, а он в Степаныча.
«Тоже мне, диспетчерша-декабристка!» — продолжал возмущаться внутренний голос.
— Ну-ну, — хмыкнул майор, лицо газеткой скрыв.
Боря сплюнул в сердцах и вышел из участка. Не хотят — как хотят. И так дел выше крыши.
«А что там с Антоном сделать могут по сути?» — прикинул внутренний голос: «Надругаться без шоколадки? Так он только и рад. Ему бы платье вместо тушёнки заслать только. Тогда сможет все женские роли играть в местных постановках. Культурный уровень зоны повышать будет».
Потерпев фиаско, Боря вернулся в японский внедорожник и глядя на сугроб, решил, что пора бы уже отца навестить. Совсем про родню забыл с этими головняками.
Посетив ближайший магазин и набрав два пакета продуктов, Глобальный-младший на участок к Глобальному-старшему собрался. Даже блокнотик купил, куда потратив четверть часа, все планы-встречи внёс и суммы, необходимые на решения людских вопросов примерные обозначил.
Только в путь собрался сантехник, как неизвестный номер высветился. Не за пару секунд и сбросил, а всё звонит и звонит, зараза.
Боря принял звонок.
— Ало?
— Боря, это Гусман. Надо всё по свадьбе перетереть… Ты где?
— Рядом с центром.
— Давай подъезжай к обеду, поговорим.
— Куда?
— К Лиде, куда ещё? Но если можешь, забери меня на рынке пораньше. Вместе на обед поедем. На рынке тогда ждать буду, — добавил потенциальный родственник.
— Где? — попытался уточнить Боря, так как к рынку было как минимум два подъезда, да и людей вокруг видимо-невидимо.
— У ежа на бороде! — вспыхнул майор уже совсем другой структуры. — На рынке, сказал же. У центрального входа. Позвонишь.
— Хорошо. Часа через два буду.
Рука вместо ключа зажигания снова к блокноту потянулась. И Боря отдельную колонку завёл с рассуждениями на тему «как избавиться от прошлого, свадьбы ради?»
Решил парень свободный порвать со всеми связями порочными ради блага семейного.
«Всё-таки — брак, а борода ежовая», — подтвердил внутренний голос и в первую очередь «Наташку» обозначил.
Боря дальше писать не стал. Пока с рыжей не разберётся, какая разница? Да и Роман скоро вернётся, сразу проблему решать надо. То есть — расставаться.
И рука номер кудрявой рыжей девы набрала. Сердце застучало, голос сбился, дрогнул:
— Наташка?
— Боря! — тут же обрадовалась она. — Я уже и не помню сколько раз тебе звонила и писала. Ты куда пропал? Так рада тебя слышать.
— Ты дома?
— Дома.
— Я заеду сейчас… Можно?
— Конечно, заезжай. Нам поговорить надо.
— Да… надо, — ответил сантехник и отключил связь.
Любопытство возобладало. Зашёл в приложение для общения, а там от Наташки Новокуровой картинки, картинки, и ещё раз картинки. Если брать количественно, то среди одного портрета в одежде четыре нюдса. А это уже признак того, что внимание нужно. Если не более.
Глобальный простонал, глядя на молочную кожу и груди налитые. Стиснулась челюсть, набухли чресла, а из носа едва кровь не пошла.
«Не, Борь. Надо бросать! Прям — надо» — лепетал внутренний голос, но каким-то осипшим голосом, как будто стал в десять раз меньше, а то и во все сто. И добавил уже тоненько, тихо, с просвистом: «Борись!»
Палец с невероятным трудом выделил диалог. Нажал на корзинку и все нюдсы удалились.
«Себе врать не обязательно!» — никак не сдавался внутренний голос: «Сам знаешь, что восстановить в течении тридцати дней из корзины можно. Давай уже, чисти сразу!»
Застонал снова Боря, взвыл немножко даже. Мозг не только картинок из воспоминаний в десять раз больше достал, но и про запах напомнил. И текстуру волос подкинул. А атласную кожу едва в стихотворной форме не подал. Вроде как смотри, как тебе без всего этого плохо будет.
Палец надавил на «очистить корзину» так, что казалось, дисплей проломится. Но гаджет выстоял. Боря устало на сиденье голову откинул, задышал тяжело.
— Так… надо что-то… делать.
Тяжело расставаться с девушкой, а ещё тяжелее с её лучшими фотографиями. Если сама дева постареет, (попадёт под рояль на стройке, как в мультиках или не дай бог, коротко пострижётся), то фотографии лучшие переживут всё и всех… но уже не на твоём телефоне, а где-то в мировой паутине.
Но Наташка была ближе, чем батя с участком. И как в тумане Боря до неё минут за пять добрался. Подхватив из пакета с покупками небольшой тортик, решительно к домофону пошёл.
Затем — лифт. Затем — этаж. Затем дверь открылась.
Глядя на рыжие локоны, что ТОЙ структуру, и ощущая ТОТ запах, Боря ощутил, как сердцу тесно. Она, главное, не в халатике в бигуди и с синяками под глазами пропитыми открыла. А в блузке белоснежной стоит, строгой почти. Личико белое, ухоженное, строго-подкрашенное. А ниже — юбка почти до колен. Не мини-юбка и не поясок-пошлый, а достойная юбка. Руководителя среднего звена как минимум. А под ней — колготки. Без дырочек. И не в сетку. Для работы колготки, не для утех. И от того только крепче всё отмотать назад захотелось.
— Ой, Борь, а я только с собеседования, — тут же заулыбалась она, пропуская внутрь побыстрее, чтобы в колготках тех тёмных на холодном долго не стоять в коридоре. — Похожу, меня на работу возьмут. Я так рада! Месяц ждала и вдруг говорят — приходите!
— Да? Класс! — заявил Боря не своим голосом и тортик протянул.
Всё-таки событие у человека. Отметить за чаепитием надо. Ну и поговорить заодно по-человечески. А человек тот кудрявый дверь закрыла, тортик подхватила, и в щёку его поцеловать хотела приветственно.
Вроде ничего необычного. Прилично даже. Но щетина везде, одно ухо и свободно. Губы тогда в ухо и угодили. Тёплые и в помаде красивой. Близко оказалась. По обонянию духи ударили, добили. Неброские, но цепляющие.
Бам!
И ощутил Боря, что током его пробрало. Тепло по телу пошло. Ещё губы её не отпрянули, как он уже сам целовал в ответ в щёку, в подбородок, под глаз, в висок и ушко прохладное, а как в губы угодил, безумие началось!
Наташка руки только разжала, тортик на пол полетел. Ни слова в ответ, только звуки утробные. Страсть звериная.
Руки вдруг чудить стали сами по себе, словно какой кукловод за ниточки дёргает, предварительно виагрой обоих с ног до головы обсыпав. Словно сама по себе куртка срывается, блузка мнётся, за шею хватает что-то, притягивая к себе властно и целует… целует… ест почти!
Страсти в обоих на тысячелетие вперёд припасено. И за месяц оказалось, не угасла та. Не пролилось ни капли, если в океанах мерить. Разуваться некогда, по коридору натоптано. Но спины то к одной стене прижимаются, то шкаф-купе на прочность пробуют, зеркала руками пачкая, да не замечая.
Полетели следом ботинки по коридору зимние, куртка и блуза, юбка сползла. А как в колготках ягодицы мягкие коснулись бёдер, и руки потеплевшие по ткани прошлись упругой и плотной, взвыл Боря. Если до этого таял маслицем, то теперь звериное нутро показалось, глубинное полезло.
«Размножайся!» — кричит оно ему.
«Отдайся!» — кричит оно ей.
И от одежды вскоре одни трусики белые остались. Да и те сползли, заняв место ниже колен у колготок.
И оба так удачно телами соприкоснулись, что в жар бросило.
— А-а-а! — простонала Наташка, едва головка горячая соков её коснулась.
Он же брать её сзади начал прямо у прихожей. Ткани набухшие женские сигналами мозг захламили, а тот давай вещества в кровь выделять. Да все сплошь — удовольствия рядом. Набухли соски в момент, поднялись волоски на коже, а макушка сначала в ключницу упёрлась в наклоне, а затем Наташка щекой поверхность под зеркалом легла. Да так бы всю жизнь в наклоне и простояла!
Боря понял два момента. Во-первых, рукой своей её ладонь накрыл, и пальцы переплелись. Во-вторых, что угодно может на белом свете произойти, но нельзя никому такую попу отдавать с видом сзади. Как наклонилась дева разгорячённая, как обнажила губы нижние, а те в соку все, жаждут ласк и требуют распутства неуёмного.
А он — только и рад! Увеличился Боря снизу, мыслей реку смыло потоком крови в голове. Эндорфинами смыло последние островки благоразумия, едва матки коснулся. До полной вошёл, в пару движений разбередил всё, расширил, углубил, а теперь до самого нутра докопался. И чем чаще и глубже выходило, тем больше тепла и стонов в коридоре.
Позабыв о тортике под ногами, обхватив попу мягкую как единственный островок надежды в этом непостоянном мире, Боря словно одинокий выживший на сушу выбрался. И дышал с трудом, от борьбы с волнами жизни устав.
Кричала Наташка, рецепторами управляемая. Сигналы магистральным потоком синапсы и щекотали. От момента полного единения до полного разъединения вроде с пару десятков сантиметров всего, а какой важный путь! И чтобы из конца в конец не бегать, даже не думал мужчина разгорячённый полностью высовывать. Только поглубже стремился попасть, как рудокоп до сердца горы.
Наташка и сама ощущала, что до желудка почти снизу продирает. Порой больно даже. Но та боль, губы стискивая, только ещё больше добрит. И самой хочется поглубже присесть. Да сковал враг окаянный сзади, прижал и не даёт пространства для манёвра. Только пальцами сжимает тёплыми. А у самой пальцы уже холодные стали. Вся кровь туда, вглубь убежала, разбираться с ситуацией. Может ранена? Может — при смерти? Не знает толком, но кружится немного голова, а в глазах искры стоят. И стон под ритмичные хлопки уже на максимум ручку громкости выкручивает.
Сладко стонет Наташка, рыжие кудри по всей тумбе расплелись. И губы шепчут, едва натиск ослабевает:
— Да! Ещё! Борь… Борь… Боря-я-я…
Слишком долго расставание продлилось, чтобы длиться вечность. В какой-то момент Глобальный вдруг понял, что два тела в одно сливаются. А сам словно какую-то кнопку внутри нажал. Красную или помеченную как «слив». Толком никто определений не знал, но Наташка вдруг по-особому вскрикнула, зрачки расширились и вагина конвульсивно сжиматься начала, соки уже не выделяя, а разбрызгивая.