ает правильной».
Боря гараж закрыл, повертел в руках коробку с вуманайзером. По сути это был мощный вибратор с регулятором скоростей. Картинки показывали, что для наружного применения. Оно и понятно — головка почти как кулак. Особо не засунешь и не запихнёшь.
«Хотя многим нравится и такое», — уточнил внутренний голос: «Но инструкции для кого придуманы?»
Спрятав коробку подальше в салон, Боря закрыл гараж и во двор заехал к Яне. Загрузив себя коробками доверху, к домофону подошёл. Уже собирался звонить, как люди из подъезда вышли. Даже дверь придержали. Есть всё-таки и доброжелательные, соучаствующие. Мелочь, а приятно.
Сантехник следом в лифт зашёл и на этаж поднялся. Но перед дверью застыл, не решаясь своими ключами открывать. Вдруг внутри снова какая-нибудь интересная ситуация?
Звонил, пока не открыли. Яна выползла сонная, словно ещё и не просыпалась. Волосы похожи на рассохшуюся поломойку, губы сухие, уголки белые. Подсушена. Обезвоживание, как на первый взгляд. Глаза с красными прожилками, словно сутками напролёт у компьютера сидит. Но это что касается внешнего вида. Удивляла скорее форма.
Чуть полная, но подтянутая женщина, сверкала бледными сосками. Ярко выделяются, так как дама в кожаной портупее. Это скорее ремешки, подчёркивающие важное. Но чтобы была видна и бритая до синевы киска, снизу её обрамляли чёрные «как-бы-трусики». С доступом. Только доступа было больше, чем ткани самих трусиков. Тёмные чулки с подтяжками и кожаный ошейник дополняли картину.
«То ли ушла в БДСМ, то ли батареи перекрыть не может, а топят сильно», — прикинул внутренний голос.
В целом Яна походила на колбасу в сетке, которой вместо шкурки выделили ненадлежащую упаковку, в которой всё видно, но как бы и одета-защищена одновременно. Наверняка, она днями напролёт носила и высокие каблуки, но сейчас её разбудили и их заменяли мягкие розовые тапочки-зайчики.
— Боря, привет, — сказала хозяйка, зевая. — О, сколько коробок! А я ещё те не успела продать. Занята пока… Проходи.
Он зашёл через порог и понял, что пачку денег ему не отгрузят. Товар — на месте. У прихожей можно новый сгружать. Дальше проход лишь для одного человека. Над которым камера висит, синим глазком подмигивая.
— Здравствуй, Яна, — поздоровался сантехник и к видеонаблюдению присмотрелся. Такое обычно снаружи дома ставят. — А что происходит, вообще? Что за камера?
— А, это? — она повернулась к камере и помахала. — Это онлайн. Режим «лайфстайл». Короче, стрим 24 часа в сутки… Хотя, сейчас он спит.
— Кто, он? — немного смутился гость.
Сантехник разулся, снял верхнюю одежду и прошёл на кухню. А там тоже камера. Тогда Боря прошёл в спальную, но и там нет свободы от глобального ока предиктора. Висела даже у потолка. Присмотревшись, нашёл ещё две, для разных ракурсов. Причём одна, самая массивная, ничуть не скрываясь, висела прямо над изголовьем кровати.
— Он это — Янус. Он то ли из Латвии, то ли Эстонии. А может, вообще из Литвы. Не знаю. Мой фанат, короче. Выкупил всё моё время на целую неделю вперёд, — добавила Яна, пока Боря ходил в ванную, туалет м по коридору, а также заглянул в зал и на балкон. По пути насчитал с дюжину камер высокого разрешения для чуда-картинки.
Вопрос напрашивался сам собой:
— А… зачем?
— Видишь ли, Борь. Янус решил пойти ва-банк. За счета всё равно платить уже не может. Вот и выставил квартиру на продажу, а на задаток — гуляет. Прожигает всё, что есть. Отчасти тратит и на меня.
— Так а… может следовало просто счета оплатить без кутежей? — прикинул Боря. — Или сдавать, работая на вахте?
— Ну оплатишь раз-два, а дальше — нечем, — виновато улыбнулась Яна и присела на край кровати. — Потому что то, что раньше стоило евро, теперь у них стоит десять, а будет — двадцать. А зарабатывают люди по-старому. А некотороые уже и не зарабатывают вовсе. Туризм обвалился. Так скоро каждый лавки пилить начнёт и бутылки собирать. Знаешь как говорят: «каждый сходит с ума по-своему». Так что, если Янус решил покутить напоследок, кто я такая, чтобы его разубеждать?
Сантехник приподнял брови.
— Это просто заказ, — продолжила Яна. — Отношусь к нему соответственно, Борь. Я вообще не планировала к этому вернуться, пока не застала рыдающего мужика, который признался, что больше не контролирует жизнь и понятия не имеет, что будет со страной. Потому что нет никакой страны. Одна территория вымирания.
Боря кивнул.
— Проблема лишь в том, что я уже не знаю, что ещё ему показать, — добавила Яна. — А прошло только три дня из семи. Я уже и мастурбировала всем, чем можно в квартире. И ногти стригла, и брилась при нём, и переодевалась во всё, что есть. И газ жгла, и ванную по три раза в день принимаю. А он только плачет. Смотрит, смотрит и плачет.
— Чего плачет?
— Глядя на то, как на батарее трусы сохнут… горячей.
Боря вдруг вздрогнул, так как одна из камер с лёгким звуком повернулась в его сторону.
— А другая проблема в том, что я не знаю, что с ним будет через эти четыре дня, — призналась Яна, даже не обратив на это внимания. — Вот из кожи вон и лезу, чтобы скрасить последние дни…
— Он нас слышит? — утончил сантехник.
— Конечно, слышит. Но будет делать вид, что не понимает русского. Общение только на английском. Вредничают.
Боря невольно присел на край кровати рядом. Вздохнул. Даже ему в чистом (в ночи постиранном костюме сантехника) за Балтию обидно стало. Там всё-таки сосны, пионерами посаженные, янтарь, оставленный ещё при динозаврах. Есть холодное море. И ноющие реперы с плохими артистами прячутся друг за друга, которые «Z» и «V» сторонятся, как чёрт ладана.
«Видимо, тоже друг с другом на английском разговаривают», — уточнил внутренний голос.
Яна, что постарше была, даже углубилась в историю:
— Вроде жили не тужили, жиром обрастали на чужом наследии и транспортные услуги оказывали, и вдруг на тебе — продаются подчистую. Теперь оргии по всей стране проводят.
— Зачем?
— Согреться, — объяснила то, что слышала, хозяйка. — Воды-то горячей нет. ЗППП цветёт пышным цветом, больницы переполнены. Замерзающих рядом с затраханными кладут, за неимением свободных мест.
Боря повернулся, пытаясь намекнуть, что она как бы тоже сейчас немного продаётся, но Яна не дала ничего сказать, первой договорила:
— Оказывается, без большого соседа они не могут обогревать и освещать себя. Как не могут и внятно рассказать друг другу, как до такого довели? Всё со сноса памятников начиналось, чтобы обрезать память. А закончилось блэкаутом и массовыми самоубийствах по пустым квартирам, где всё давно распродано. Сидят теперь в пустых комнатах, дрочат и плачут. Иногда жалуются, если интернет есть. Но в основном их не слышно.
Боря поднял палец, желая что-то сказать, но опустил. Передумал. Он прекрасно знал, что значит жить в холодном пустом помещении, когда в животе урчит.
С одной лишь разницей. Он знал, ради чего голодает и даже полуголодный шёл учиться пешком за десятки километров, а потом работать, подрабатывать. Это было на перспективу. А там перспективы нет.
А Яна всё говорила:
— Нет, полезно, конечно, что туда всех либеральных пшиков сдуло, кому в Израиле в гражданстве отказали. В Прибалтике беглецам даже уютно делать ДНК-тесты и заявлять на русском, что не русские они, а так, мимо проходили. Теперь играют и поют, на сосны глядя, разведя серпентарий.
— А что играют? — уточнил Боря, который тоже играть любил. На гитаре. Иногда даже пел. Правда, на сосны не смотрел. А о море даже не думал. В Крым бы съездить, хоть одним глазком посмотреть. А там личное мнение составит — «наш» или «точно наш»?
Яна на него с расширенными глазами посмотрела:
— Да откуда мне знать? Я не понимаю искусства, где голые люди по сцене бегают и хером друг в друга тычут под аплодисменты или в анусы волосатые кричат друг другу. Один вот играл членом на рояле и что?
— Что? — повторил сантехник.
— Доигрался! — хмыкнула Яна. — Многих на хую повертел, с миром поигрался, а затем — затихарился. Заднюю дал. Я, мол, актёр. Что дали, то и играю. Заказчика ищите сами.
Камера у изголовья вновь подвинулась. И Яна уже по привычке соски начала дёргать, накручивая возбуждение вместо утреннего кофе.
— А нахрена мне такое искусство, которое меня не развивает, а в животное состояние низводит? — тут она кивнула на камеру. — Они все там другие. Понимаешь? Мы их подачу и под градусом никогда понять не могли. Кивали только и хлопали из сострадания. Они же творческая элита, а не хуй собачий. Вырастут и всё поймут, перебесятся… Но не выросли, Борь. Только распались. А многие просто сгнлили, — тут она повернулась к нему добавила веселее. — Слушай, а у тебя такой костюмчик подходящий. Подыграй мне, а?
Боря задумался. Вроде не на ролевые игры пришёл. И участвовать ни в чём не собирался, но невольно стал участником какого-то реалити-шоу, где режиссёр просто включил камеру, сидит и плачет. А сценарий разворачивается сам по себе, на импровизации.
— Ян, ты не в себе?
Она поднялась на коленках на кровати, приблизилась, обронила горячо:
— Трахни меня, как сантехник домохозяйку! А этот пусть смотрит и… завидует.
Боря подсочил:
— Ты сама-то себя слышишь? Трахаться на потеху онанистам? И чем мы тогда отличаемся? Хочешь устроить мини-театр для одного зрителя?
— Но он же конченный, а мы — потенциальные! — тут же отделила зёрна от плевел хозяйка.
— Мы… это мы, Яна. И сами свой путь выбираем. Каждый грёбанный день. Это тяжело, но надо быть другими. Отличаться… Понимаешь?
Глаза Яны блестели с вызовом. Она походила на озолотившегося драгдиллера, что загонял последнюю дозу клиенту, понимая, что тот не вернётся за новой. И это поведение «вершительницы судеб» опротивело Борису.
Он спокойно выдержал её взгляд, отстранил руку и добавил:
— Сейчас я иду делать чай с бутерами на кухню, а когда пообедаю, а ты позавтракаешь, оба решим, что делать с этими коробками вокруг. А ЭТИМ ты больше не занимаешься. Ни-ког-да!