— Конечно, есть. Но они — формальность. Вот ты слышал, чтобы те профсоюзы в Швеции или какой Швейцарии бастовали когда?
— Нет.
— Им что, не надо ничего менять, как неугомонным немцам или французам? — возмутился Дедов. — Чем там обещанному среднему классу ещё заниматься, если раз в квартал машины нельзя пожечь и витрины побить? Как квартал прожить без того, чтобы телевизоры вообще без акций домой принести и не в кредит вышло? Страховые компании всё равно своих в убытках не оставят. Чуешь, Борь? Рука руку моет!
— Степаныч, — устал от этого разговора Глобальный. — Я рад, что вы с Зоей путешествуете по всему миру и многое замечаете между купанием в море и принятием мохито у бассейна. Но сам как-то не слежу за внешней политикой. Мне бы за суетой в своём уездном городке уследить. У нас мэр, говорят, со смотрящим подрался. Вот хохма! А потом, как и полагается — сел. Никто бы на этого добряка и не подумал даже. Глаза на плакате были честные-честные!
Глобальный невольно улыбнулся. Лапоть говорил ему и о причинах подобной драки, но о том по телефону не стоит.
А тема была такая: правительство на реставрацию городской набережной тридцать пять миллионов выделило и ещё летом начался процесс преображения, когда фотографию «до» сделали. Там на набережной словно динозавры паслись. Хуже состояния быть не может. Но как время по весне пришло фотографию «после» делать, так и оказалось, что вид только на новую лавочку есть. И пару фонарей по бокам. Ночью смотрится неплохо, но в целом — есть вопросы.
Пока отчёт в мэрии готовили, ракурсы подбирая, тут-то и оказалось, что спиздили едва ли не больше, чем выделили, а смотрящий на лавочку деньги едва ли не из «общака» выделял. Тогда как по тюрьмам и так не сладко живётся с тех пор, как всё меньше людей там греется, а значит и заведение «греет».
Мало того, что люди за пределами решётки «вдруг» потеряли определения самой «средней прослойки» населения и скидываться перестали, так ещё и в тюрьмах «вдруг» просторно стало. Кто сам добровольцем на фронт попросился сразу, кого позже завербовали, а третьих добровольно-принудительно места не столь отдалённые покинуть попросили, чтобы кормёжку по расписанию сменить на сухпаи и новое обмундирование взамен мастерок чётких и штанов с тремя полосками заиметь.
«Лепить из хлеба всё-таки можно и в блиндаже», — заметил внутренний голос.
Шац уверял, что определённый результат в этом есть. А на слуху общества всё больше тот Пригожин, что тоже лысый, но ещё и воюет, а не до эстрады падок.
— Ладно, Борь. Пора мне, — заметив кислую мину сантехника, начал потихоньку сворачивать разговор старик на курорте. Голод со слушателем он уже утолил. На сегодня хватит. — На массаж идём. Тут на Пхукете в одной гостинице остановились, куда к массажистам очередь от соседней гостиницы тянется. Но принимают только женщин. Зоя говорила что-то про раскрытие кундалини. Но я думал, это сорт изюма. А это массаж оказался. Особый. А пока она туда идёт, мне просто по старинке массажистки дрочат.
— Степаныч!
— Но ты не переживай, Борь, — тут же успокоил Василий Степанович. — Это точно женщины. Я ещё не настолько «человек мира», чтобы кадыки игнорировать. Кругосветное путешествие всё-таки только началось. А вот бани мне их сразу по душе оказались! Только непривычно, что вместо дубового веника тебя пальмовыми ветками хреначат. Ну и борщ классный, тут рядом готовят в одном ресторанчике. Ну всё, Борь, до связи!
Боря убрал телефон.
Меняется мир. И так стремительно, что одни только за рост цен на гречку и туалетную бумагу с антисептиками переживать перестали, а другие уже говорят, что хлеб не тот. А яйца вообще скоро дороже золота будут.
«Ну потому что — могут. Почему бы и нет? Одна в этом только вся радость — цены на яхты упали. Видимо, мэр у той самой лавочки и пришвартует, пока смотрящий ему на „малине“ место пригреет», — прикинул внутренний голос: «Как думаешь, на „красную зону“ пойдёт? Или отдельную вип-хату выделят, чтобы на области остался? Посадить-то посадят, переборщил, лимит по воровству превысив. Но не станут же его в обычную камеру совать к какому-нибудь бывшему начальнику управляющей компании, охраннику той управляйки или ещё одному бывшему начальнику „Светлого пути“? Должно же у них быть хоть какое-то ранжирование?»
— Ранжирование? — поморщился Боря, пытаясь вспомнить, где слышал это слово.
«На тему, „кто больше спиздит“. Вон Хрущ и тот в „чёрную кость“ попал. Считай, на повышение пошёл. Но видимо бонусы у всех теперь забирают, раз квартиру у него отжали», — объяснил внутренний голос: «А кто отжал? Мэрия! При том самом мэре, что на лавочке посидеть на закате любит. Но ничего, на нарах тоже неплохо сидится. Если система озаботится, все сядут и посидят как следует».
Первым заметив Стасяна, Боря невольно улыбнулся. Крановщик выделялся над всеми пассажирами, словно раскачался за время беганья с пулемётом на плечах по траншеям. Он на голову выше, и в плечах шире в полтора раза.
Как танк, прикрывая пехоту, кореш заслонял собой Шаца. Того сразу и не заметишь. Но оба в военной форме, выделяют. Другой одежды за месяц лечения и реабилитаций, считай, за пределами больниц и санаториев и не осталось.
Сантехник шагнул к ним обоим и замер перед громилой. В миру Станислав Евгеньевич Сидоренко, для своих за ленточкой — «Гробовщик». Но для Бори исключительно — Стасян, он был всё же теперь так далёк от него.
Предстояло знакомиться заново.
— Стасян! — радостно воскликнул сантехник, но в ответ получил лишь приподнятую брось и ответ, который потряс до глубины души.
— Ты кто? Тот самый Боря?
Тут же всё настроение разом и пропало. За ответом Глобальный на Шаца посмотрел, спросил глухо:
— Что, так и не вспомнил?
— Не-а, — ответил Шац и первым руку пожал, обнял и по плечам даже похлопал. — Боря, брат мой. Давай уже нажремся по-человечески! Дом у меня там ещё есть? Будет где кости кинуть?
— Обижаешь. Не только есть, но и цел, — возмутился сантехник, опустив детали, где проветривал умную кухню после возгорания или заменял бронированные окна после наезда Князя.
О мёртвых всё-таки либо хорошо, либо правду. А конкретных вопросов по Князеву пока не было.
— Стасян, — всё же сделал ещё одну попытку Боря. — Это же я… Боря! Ну… вспоминай!
Крановщик скривил лицо, что автоматически превратилось в ебало и морщился секунд пять. После чего лишь покачал головой и ответил с сомнением в голосе:
— Не, не помню. Мы что… учились вместе?
— Ага, дрочить! — тут же заявил Шац и заржал первым в голос. — Но Боря и там победил! Он вообще по жизни парень фартовый.
Глобальный улыбнулся. Ну хоть один разговор поддержит. А там глядишь и крановщик что-то в процессе вспомнит.
«Не бывает ведь полной амнезии», — прикинул внутренний голос.
Не бывает же⁈
Глава 5Пацаны вообще ребята
При мужиках ничего не было. Документы с портмоне и служебными карточками распихали по карманам. А «дюти фри» на внутренних рейсах нету. Без подарочных пакетов явились.
Лететь-то всего-ничего: четыре часа из столицы до Новосибирска, даже с учётом воздушных ям, пробок и прочей турбулентности. А по прямой так рукой подать — 2800 километров.
«Умножь надвое и будет вся Европа вширь», — добавил внутренний голос.
— Мы ещё до посадки употребили коньячку, — первым делом объяснил Шац. — Тяпнули по пятьдесят, чтобы спокойнее летелось и крепче спалось. Но глаз так и не сомкнули. Ну а раз подают закуску, то как не усугубить процесс? Пришлось давиться шампанским.
— Кислое, — добавил Стасян, за что едва не получил леща от сослуживца из смежных войск, но близкой диспозиции.
— Я и так угощал, как мог! — возмутился Лопырёв. — Эта же жопа с ручкой пин-код от карточки не помнит. — Сделав сокрушающееся лицо, Шац продолжил. — Когда уже алкашку начнут на внутренних рейсах продавать? Чтобы штабелями летели и вообще без нервов.
— Да что пин-код! — воскликнул Стасян. — Я братьев родных не помню. Какой-такой Могила? Что ещё за Пёс? Разве так зовут людей? А они смотрели на меня так, как будто я конченный. С сочувствием, короче.
— Это позывные, дурья твоя башка! — поправил Матвей Алексеевич Лопырёв, но без злости в голосе, скорее с ноткой сострадания. — А ты ебанат безмозглый, и не помнишь ничего.
— Я не безмозглый, — вяло протестовал крановщик, который бы не решился снова садиться за краны.
Щац покачал головой. У самого в голове бедлам. И дочь-Шредингера. Есть и нет одновременно. Потому что позвонить ей не может. Сначала не мог психологически, а теперь уже не может, но по личным причинам. Как ребёнок, которому резко дают трубку с тем, чтобы поздравил родственников, не может сказать ни слова от ступора.
— Всё ясно, мужики… идём? — спросил сантехник.
Раз оба были налегке, Боря решил, что сразу можно на выход.
Но Шац первым заявил в ответ:
— Не, погоди. Нам багаж надо забрать. Пацаны наше барахлишко из-за ленты переправили. Не стиральная машинка, но тоже приятно.
Стасян кивнул:
— Это да! Этот умник говорит, что там у меня братья и служат. Но лиц не помню, — и крановщик снова спросил задумчиво. — Как можно братьев не помнить-то⁈
— А где служил, помнишь? — спросил Боря и тут же добавил, что попроще, испугавшись, что вдруг военная тайна. — Ну, описание местности без привязки к географической позиции. Берёзы там были? Или ели росли?
Стасян задумался. Боря осмотрелся. А рядом в аэропорту мужики подозрительные и подтянутые трутся. На людей в форме из-за газеток поглядывают.
«А кто сейчас газеты читает?» — тут же возмутился внутренний голос: «Ясно, что спецслужбы в гражданском. Ляпнешь ещё не то. Или не то спросишь, а там и поинтересуются следом на предмет „антиполяницы“ и что делать буде?»
— Или где жил, помнишь? — тут же добавил сантехник для разнообразия, так толком и не спросив у его отца даже названия деревни.
Но всегда можно позвонить.