— Жильцы как жильцы, — пожал плечам швейцар. Но на шефа он больше не смотрел. В пол смотрел, на тщательно подметённый, без единой соринки, ковёр. — Ничего худого сказать не могу…
— А хозяйка? — не отставал шеф.
— Ангелина Павловна? — швейцара, здоровенного мужика, бывшего боксёра, передёрнуло с ног до головы. — Да… Грех жаловаться. Автандил Ашотович — человек щедрый.
По старой боксёрской привычке, стоял он, потирая костяшки пальцев. Правой рукой — на левой. А глаза бегают.
— Ладно, не смею больше задерживать, — мы вышли из лифта и швейцар поспешно — слишком поспешно — захлопнул резную кованую калиточку и нажал кнопку.
— А вдруг это… Ну, просто беременность такая, — сказал я тихо, когда мы остались одни. Дверь Алекс отпирать не спешил, осматривал лестничную площадку.
Здесь тоже лежал ковёр, стояла кадка с пальмой — самой настоящей. А пахло каким-то дорогим парфюмом.
Я в таких подъездах никогда не бывал. Для меня старая Питерская многоэтажка — это вечная сырость и запах кошек.
— Вот и посмотрим, — шеф тоже говорил тихо, почти шепотом.
Он беззвучно, как заправский медвежатник, отомкнул три замка и толкнул створку так, чтобы она плавно ткнулась в стену.
— Что-нибудь чувствуешь? — спросил шеф одними губами.
— Нет. Только запах. Будто горело что-то.
— Быстрее, — и шеф длинными прыжками понёсся по коридору, в конце которого уютно светились двустворчатые витражные двери. Запах шел оттуда.
Уже не прячась, ударом шеф распахнул двери и… Я замер рядом.
На стуле, неестественно выпрямив спину, сидел еще один испуганный мужчина — третий за сегодняшнюю ночь. В чёрном, слегка лоснящемся костюме, в когда-то белой, а теперь залитой малиновым сиропом рубашке… Лицо его тоже было покрыто красным. По толстым щекам, теряясь в бороде, стекали рубиновые капли. Почему-то я испугался, что горелым пахнет от него, но взглядом уже обнаружил тостер, в котором исходили дымом два почерневших кусочка хлеба…
Теперь о главном. Позади мужика была женщина. Я её сразу узнал. Это лицо преследовало меня повсюду: на улицах, дома, иногда — даже во сне. Оно смотрело с билбордов, с экрана смартфона и даже рекламировало обезжиренный йогурт.
Ангелина Молочкова, прима-балерина Мариинки. Насколько я знаю, исполняла партию Кармен с приглашенной звездой Патриком Бродским.
Она была в точности такая, как на экранах: огромные магнетические глаза, белокурые, взбитые в высокую причёску кудри, летящий эфемерный стан… Сейчас он был облачён в прозрачный пеньюар, под которым угадывалось кружево ночной рубашки и компактный, остро выступающий вперёд, живот.
Чарующую картину нарушал всего один предмет. Незаметный с первого взгляда, он притягивал к себе и уже не отпускал.
В руке с белой кожей и идеальными розовыми ноготками, обрамлённой дорогим кружевом, Молочкова сжимала окровавленный нож.
Несколько пятен крови запятнали и её пеньюар, а уж рукава были выпачканы почти до локтей. В данный миг она прижимала нож к щеке мужчины. И вела остриём медленно, тщательно, словно собиралась снять всё лицо целиком. Мужик жмурился, из глаз его катились слёзы — они оставляли промытые дорожки в сплошной корке на коже.
Госпожа Молочкова улыбалась.
— Спасите, — просипел сквозь зубы охранник, — судя по форме, это был он. — Христом-Богом…
— Т-сс… — приложив палец к губам предупредил шеф. — Не надо резких движений. Вы же видите: женщина не в себе, — и повернувшись ко мне: — Сашхен, убери пистолет.
Я моргнул.
Когда я его достал — не помню. Но кухню — горелые тосты, исполосованного охранника и балерину — я разглядывал через прицел.
— Она его зарежет, как поросёнка, шеф, — сказал я. Руки онемели: они не хотели разжиматься, не хотели выпустить рукоять…
— Если мы будем действовать правильно, не успеет, — сказал Алекс. — Только убери пистолет, кадет. Ты же не хочешь, чтобы в газетах появился некролог знаменитой балерины…
Он сделал скользящий шаг вперёд, по направлению к охраннику, и ласково проворковал:
— Аня, Аничка, иди ко мне… Дядя хороший, дядя плохого не сделает… брось каку и иди…
Балерина ощерилась, как дикая кошка, и зашипела.
— Ну же, Аничка, будь ласка… — шеф продолжал говорить, а сам всё ближе подходил к женщине. — Никому не двигаться без моего сигнала, — тем же воркующим голосом приказал он. — Сашхен, как только я её схвачу — беги в спальню и тащи сюда большое зеркало. Ты меня понял? — он не отводил взгляда от лица балерины.
Охранник попытался что-то сказать, но женщина шевельнула ножом и он затих.
— Так может, за саквояжем? — подражая Алексу говором, спросил я.
Саквояж я оставил в прихожей — громоздкий он был. Неудобный.
— Некогда, — бросил шеф. Всем приготовиться.
Ангелина, предчувствуя опасность, шевельнула лезвием, и по щеке охранника хлынул новый поток крови — я отчётливо ощутил свежий железистый дух, даже через горелый запах тостов.
А шеф, без предупреждения, без малейшего намёка, неожиданно прыгнул к женщине и крепко обхватил её запястья.
— Зеркало! — прохрипел он, падая на пол позади охранника.
Я сорвался с места.
Длинный коридор, двери, двери… В одной показался угол широкой кровати. Влетев, я лихорадочно огляделся. Зеркало, зеркало… И не сразу понял, что над туалетным столиком — пустая рама. Глухая задняя деревяшка истыкана дырками от ножа, а зеркала нет.
Где-то здесь должна быть ванна!
Я кинулся к незаметной белой двери. Ванная комната сияла белым мрамором, громадная чаша ванной была чёрной, как зрачок мертвеца… Но зеркала не было и здесь — одна лишь тяжеловесная, в завитушках позолоты, рама. Да что же это такое?
У женщин бывают косметички, — судорожно думал я, открывая дверцы шкафчиков и вываливая на пол груды полотенец и лекарств. — Пудреница, зеркальце для макияжа… Ничего. Лишь пустые коробочки и футляры.
Обежав по периметру всю квартиру — пять или шесть комнат — я вернулся в кухню.
— Где зеркало? — прохрипел шеф.
Он барахтался на полу, подмяв под себя Ангелину. Запястья её он держал вверху, над головой женщины — в одной руке всё ещё был нож. Балерина брыкалась длинными стройными ногами и шипела, как придавленная змея.
— Ни одного зеркала во всём доме, — чувствовал я себя, как отличник, не сумевший решить самую простую задачку.
Что характерно: охранник даже не был связан. Он просто сидел на стуле, не предпринимая никаких действий.
— Этого следовало ожидать, прохрипел шеф. — Как я сразу не догадался… Саша, отбери у неё нож.
Но я уже склонялся над ними обоими, перешагнув через ноги женщины и оставив охранника за спиной.
— Побили они все зеркала, — подал голос дядька. — Еще неделю назад побили. И не велели новых покупать. Хозяин приказывали во всём угождать.
Я подумал: насколько велика сила авторитета Банкира, если здоровый дядька смирно терпел, пока с него живьём снимают кожу…
Расцепив по одному впившиеся с нечеловеческой силой пальцы, я отнял нож и отшвырнул его подальше, под шкаф. А потом занялся ногами балерины: найдя на полке несколько кухонных полотенец, связал лодыжки, затем примотал их к батарее — для надёжности.
Пока шеф удерживал руки, замотал ей рот — Ангелина щелкала зубами, как настоящая акула. И последними скрутил руки.
— Можно я пойду? — спросил охранник, убедившись, что женщина надёжно обездвижена.
— Вам нужна скорая, — сказал Алекс. — Обработать, наложить швы…
— Нет! Не надо… Автандил Ашотович не хотели огласки, — взяв еще одно полотенце, мужчина прижал его к шее. На белой вафельной ткани сразу проступили багровые пятна. — У меня знакомец есть, ветеринар. Ребята к нему свезут.
— Воля ваша, — шеф перестал обращать на охранника внимание. Дядька попятился из кухни и закрыл за собой двери.
— Это и вправду одержимость? — спросил я, усаживаясь на свободный табурет. Ангелина, казалось, затихла. Дыхание у неё из груди вырывалось короткими быстрыми толчками. — Или она просто сошла с ума?
— Не в себе барышня, — запыханно согласился шеф. — Как в кино: женщину вынули, автомат поставили. А вот кто это сделал и зачем — будем разбираться. Сколько времени?
— Час пополуночи.
— Маловато. Но ничего не поделаешь: до первых петухов непременно надо успеть.
Глава 7
— Хорош ты с узлами, кадет, — сказал шеф, осмотрев полотенца на стройных лодыжках женщины. — Молодец… Где научился? Ах да. Ты же на войне был.
— Я переводчик.
— Поэтому четыре года проторчал в Сирии?
— Я думал, у нас мало времени, — говорить о том, чем я занимался в Сирии, не хотелось.
— Просто хотел сказать, что не ошибся в тебе, кадет, — пожал плечами Алекс и поднялся с табурета. — Мне было важно, чтобы ты действовал осознанно. Не за крышу над головой и недурной харч, а по зову души.
— Не догадывался, что душа у меня лежит к охоте на призраков.
— Призраков? — подобрался шеф. — Не полтергейстов, не духов, а именно призраков?
— А какая разница?
Я наклонился, чтобы проверить путы на запястьях балерины. Не хотелось, чтобы на такой красивой коже остались синяки.
— Антигона говорила, что ты — латентный медиум, — сказал Алекс, хлопая дверцами шкафчиков.
— Говорила, — я никак не мог понять, чего он там ищет. — Но причём здесь это?
— Притом, что ты легко улавливаешь вибрации тонкого мира. Что, в свою очередь, подтверждает мои догадки и делает тебя очень удобным помощником.
— Удобным? — во мне опять поднималась ярость.
— Как канарейка в шахте. Если ты понимаешь, о чём я…
Ярость испарилась так же быстро, как и возникла: на Алекса злиться невозможно. Он действительно говорил то, что думал. И плевать ему было с высокой колокольни, обижают меня его слова, или нет.
— Так причём здесь призраки? — спросил я устало. Опять ночь. И опять я не сплю… Похоже, придётся привыкать.
— Притом, что особа эта, — он похлопал Ангелину по стройному бедру — одержима именно призраком. И я даже знаю, кого, — он тяжело вздохнул и полез за сигаретами. — М-да. Не повезло.