ях смерть — это только начало, — она вновь посмотрела мне в глаза, и я понял, что падаю. Как тогда, на крыше: подо мною бесконечная пропасть, а я стою на мосту толщиной в волос. — Поверьте. Я знаю. Ведь я выросла на кладбище.
Кажется, мы забрели уже совсем в глухие уголки: могилы здесь были едва заметны, настолько глубоко ушли они в землю. Местность больше походила на парк, с разбросанными тут и там скульптурами. Дорожки были так узки, и так усыпаны листьями, что мы, шагая рядом, касались друг друга плечами, а шум от шагов полностью скрадывался.
Я был счастлив. Я желал, чтобы этот миг, эта прогулка под низким весенним небом никогда не заканчивалась.
Я запомнил и эту прогулку, и Мириам — именно такой, в голубых джинсах и простом вязаном свитере — на всю жизнь.
Послышался автомобильный гудок.
Далёкий и глухой, будто мы с Мириам были на острове. А всё остальное — там, на далёком материке, отделённом от острова широким проливом…
— Наверное, это вас, — сказала девушка. Она отвернулась и понурилась, словно её кто-то обидел. — Алекс всегда торопится. Пойдёмте. Он не любит ждать.
Мы поворотили назад. Но несмотря на слова Мириам о моём шефе, шли очень медленно.
— Почему вы хотите работать в «Петербургских Тайнах»? — спросил я. — Наверняка в городе немало фирм…
— А вы? — не глядя на меня, и кажется, совершенно бессознательно, она взяла меня за руку. — Вы хотите работать где-нибудь ещё?
Она была права. Если бы меня кто-нибудь спросил: хочу ли я сменить место работы — я бы рассмеялся.
А затем я представил: Мириам работает у нас. Каждый день приезжает на работу, сплетничает с девочками на кухне, водит экскурсии…
— Вы же не хотите быть экскурсоводом, правда? — сказал я, когда показалась верхушка колокольни. По-моему, кто-то стоял на верхней площадке. Впрочем, мне могло и показаться…
— Я хочу быть охотником, — сказала Мириам. — Как Алекс. И как вы, Саша.
Я вздрогнул. Мне было семнадцать, когда умерла мама. И с тех пор меня так никто не называл.
— Но этого не хочет ваш отец, — тихо ответил я.
— Прежде, чем Бог отпустил людей, — сказала вдруг Мириам, отвернувшись. — Он поставил перед ними зеркало и показал в нём все страдания, которые ждут их на земле. А потом показал блаженства, что ожидают в Раю. Одни пошли в мир и взяли на себя страдания, другие отказались. И тогда Бог вычеркнул их из Книги бытия.
— Что это значит? — спросил я после длинной паузы. Чувствовалось, что Мириам так же не хочет возвращаться к машине, как и я.
— У евреев нет Ада, — ответила она. — У нас вместо этого изжога… От того, что не можем получить то, чего желаем.
— Но… Все эти книги — Ветхий завет, Библия, Тора… Их же написали люди, — сказал я. — Мы сами устанавливаем себе законы бытия. И не всегда они разумны и справедливы.
— И что это означает по-вашему?
У Мириам удивительная особенность: когда она смотрит, кажется, что взгляд её, минуя кожу, мышцы, связки и сухожилия, заглядывает прямо в душу…
— Что законы можно менять. И вообще… — я криво улыбнулся. — Мой отец — бывший партиец, коммунист по-убеждениям. Так вот, он говорил: законы — это то, с чем соглашается большинство. Для остальных это не более, чем пожелания.
— Тогда поговорите с ним, — настойчиво сказала она. И я сразу понял, о ком идёт речь. — Убедите его, что я должна с ним работать. И с вами… Ведь работают же у вас другие девушки.
— Да, но они занимаются лишь туристами, — обескураженный таким напором, я не знал, что и сказать.
— Вы так думаете? — она вновь заливисто рассмеялась. В это время мы подошли к Хаму. Рядом никого не было. — Так я на вас рассчитываю, — быстро проговорила Мириам, сжала мою ладонь и отпустила. — И буду ждать.
Она ушла к дому, не оглядываясь.
Я был готов заплакать. Над иронией судьбы, над своей несчастливой звездой: для этой девушки — как я про себя уже понял — я был готов на всё. Убить дракона, подковать единорога, достать с неба луны жареной.
Но я знал, чувствовал всеми фибрами: ей нельзя появляться в Петербургских Тайнах.
— Ну где ты ходишь, — Алекс показался из-за высокого надгробия с высеченной менорой. На ходу он, как ни в чём ни бывало, застёгивал ширинку. — Погнали. Гиллель подбросил пару идей насчёт близнецов.
— А как же Диббук?
Я сел за руль.
— Диббук? — он наморщил лоб, словно речь шла о чём-то древнем, полузабытом. — Уснул. Надеюсь, надолго, — он потёр ладонь, и я увидел, что ожог, еще час назад красный, воспалённый, сейчас превратился в белёсый шрам. — Это сторож, — проследил за моим взглядом Алекс. — У него есть чудодейственный бальзам. Из крапивы, что прорастает меж могильных камней… Заживает, как на собаке.
— Ага, — тупо ответил я. — А мертвецам он отрезает левую руку и с её помощью отыскивает сокровища.
— Это из Папюса, — качнул головой Алекс. Шевелюра его от влажности поднялась и стала похожа на причёску «Афро». — Старый мистификатор. По Строссу, например, такую руку используют для того, чтобы открывать проходы в иные миры. Я же считаю, что «рука славы» полезна лишь для того, чтобы сподручней чесать себе задницу. Кроме того, брать её надо непременно в полночь, от трупа повешенного убийцы. Иначе не поможет.
Вырулив с кладбища, я проехал метров пятьсот, и только сейчас сообразил, что мертвецы — и ходячие, и те, которых упокоили мы с Алексом, — куда-то делись. А потом вспомнил: шесть-шесть-шесть. Я же сам вызывал команду уборки.
— Так что там по близнецам? — спросил я, чтобы не молчать. С уходом Мириам в груди моей что-то оборвалось, и я ещё не свыкся с новым положением дел.
— Пока это лишь догадки, — произнёс Алекс нехотя, через пару секунд. — В-общем, он предложил соединить доппельгангеров. Совместить в пространстве. Что-то насчёт колесницы судьбы — «что вверху — то и внизу»… Словом, Каббала.
— А Гиллель каббалист? — с любопытством спросил я. Алекс фыркнул.
— Сторож? На еврейском кладбище? Я тебя умоляю…
Сказал он с такой особенной интонацией, как это делают одесские евреи. Никогда не знаешь: издеваются над тобой, или шутят всерьёз.
Я позвонил отцу Прохору. Выяснил, где нашли второго пацана. Оказалось, что место это — на другом конце города, на каких-то прудах.
Была середина дня. Пешеходы, пробки, депутатские мигалки — словом, казни египетские. Рулить в плотном потоке на широком, как беременный бегемот, хаммере, а еще следить за навигатором и говорить по телефону — занятие не для слабонервных. А вот Алекс уснул. Взял, и отключился, закутав нос в воротник своей серой шинели.
Стало одиноко. Вновь перед глазами соткался образ Мириам, и я чуть не наехал на белого Жука. Из окошка высунулась тоненькая женская ручка и показала средний палец.
Это знак, — злорадно подумал я. — Ничего мне не светит с такой девушкой. Дочь кладбищенского сторожа, к тому же — каббалистка.
В том, что Мириам полностью разделяет учение отца, я даже не сомневался.
Если б о моей нынешней жизни я рассказал университетским друзьям — не спрашивая, скрутили бы и сдали на попечение специалистов со смирительными рубашками.
Впрочем, когда я сказал, что бросаю учёбу и еду в Сирию — они хотели сделать то же самое.
Удивительно, как мало я в последнее время думал о войне. Раньше не было ни дня, ни одной ночи, чтобы меня не подбрасывало от воображаемых взрывов, не дёргало от видений оскаленных лиц смертников, и не корёжило от воспоминаний о холодных, залитых обжигающей кровью каменных плитах.
Похоже, действительность, с её невозможными, фантастическими обстоятельствами, полностью заслонила мою прошлую жизнь. В психологии это называется замещением. Я же считал подарком судьбы.
Правильно сказала Мириам: я ни за что не откажусь от моей новой работы.
Добирался до точки я долго, муторно и не без приключений. Один раз меня тормознул патруль — задумавшись, я проехал на красный… Не просыпаясь, Алекс сунул в нос лейтенанту какие-то корочки, и тот, взяв под козырёк, испарился.
В другой раз я, поверив ласковому голосу призрака в навигаторе, свернул на какую-то узкую улицу, и… натурально застрял. Мусорные баки громоздились сплошной чередой, воняло, как в сортире. Добрая фея из навигатора завела меня на задворки какого-то ресторана… Услышав о ресторане, желудок мой проснулся и забурчал — несмотря на стойкую вонь селёдочных голов.
Перебить её можно было, открыв все окна, но на улице вновь пошел дождь. Мерзкий такой, питерский дождик, когда толком не понимаешь, что это: очень холодная вода или чуть подтаявший лёд…
Уже выехав за городскую черту, увидел я призывную вывеску какого-то чикен-хауса, и свернул на парковку. Будь что будет, — думал я, спрыгивая в лужу, скопившуюся на неровном асфальте. — Но двойную порцию жареной картошки с острыми крылышками я заслужил.
Шеф спал беспробудно.
В кафе меня окутали запахи перегретого масла, кофе и чуть заветрившихся бутербродов. А чего еще ожидать от забегаловки на дороге? Наскоро отметив компанию в углу, я заспешил к раздаче. Гопники, — мельком подумал я про компанию. — Бухают весь день напролёт.
Возьму и для шефа порцию, — от предвкушения скорой еды я стал добрый и отзывчивый. — Он тоже давно не ел… Только я сделал заказ — продавщицы не было, и нужно было нажимать понравившиеся картинки на панели — как почувствовал, что меня стучат по плечу.
— Шеф, я только… — но это был не Алекс.
Один из гопников, судя по всему. Пьяно щерясь мне в лицо, он пошатываясь, тыкал пальцем в окно.
— Твоя т-чка? — его заинтересовал Хам.
— Не моя, — сдержанно ответил я. Не люблю гопников. — Шефа.
— Да похх… — браток икнул. Меня обдало застарелым перегаром. Значит, бухают с вечера. На старые дрожжи… — Ключи давай.
— Чего? — я даже улыбнулся. Столь нелепого, безыскусного наезда я просто не ожидал.
— Ключи, грю, давай. Хр-шая т-чка. Пнрвилась.
— Да пошел ты, — я ласково толкнул гопника — тот рухнул на удачно подвернувшийся табурет. А затем не удержался и кувыркнулся на пол.